Брухнов Марат Акимович
Биография
Брухнов Марат Акимович (р. 12.Х.1924, Одесса). Окончил МГИМО МИД СССР. Печатается с 1956. Автор переводов с английского, польского языков. В серии ЖЗЛ вышла книга «Чака» (1974).
Софья Тюрина-Митрохина: Необыкновенный Марат Брухнов Марат Акимович Брухнов в 60-70 годы был редактором в редакции "Жизнь замечательных людей" издательства "Молодая гвардия". Он был человеком масштабным и привлекательным, неистощимым рассказчиком, остроумнейшим человеком и, может быть, самым талантливым из всех, кого я когда-либо знала Память его хранила множество бесценных историй, которые он рассказывал, перемешивая их с пустяками, остроумными глупостями и анекдотами. Некоторые его рассказы до сих пор кажутся мне масштабными свидетельствами эпохи, теми запоминающимися штрихами, без которых воспоминания об исторических временах мертвы и не заслуживают доверия. Отцом Марата был красный командир Аким Брухнов, бесстрашный кавалерист эпохи Гражданской войны, романтический поклонник идеи победы мировой революции, поплатившийся за эту идею сталинским лагерем. Марат рассказывал, со слов очевидцев гибели его отца, что Акима Брухнова, однажды, вместе с другими арестованными, привезли в не отапливаемых вагонах на Север, в зону вечной мерзлоты, и погнали на лесоповал. Без теплой одежды, без рукавиц, без теплой обуви. К вечеру у всех были отморожены руки, началась гангрена. Лечить их, естественно, никто не лечил. Так уничтожали первых неугодных. Тогда власти еще не догадались, что следует продлевать жизнь бесплатным рабам, потому что это и есть та самая дешевая рабочая сила, в которой так нуждается молодое социалистическое государство. Пройдет некоторый отрезок времени, прежде чем мысль о формировании трудовой армии из числа репрессированных всерьез овладеет умами правителей СССР. Вот тогда в соответствующие органы на места будут посылать секретные квартальные планы с указанием, сколько в тот или иной отрезок времени следует арестовать "врагов народа". А не выполнишь "план"- значит, сам ты - враг. И тогда место твое -в лагере. . Многие красные командиры первыми были зачислены в круг неблагонадежных. Вероятно, они таковыми и были. Ведь сражались они в 1917-ом совсем не за то, что получилось в результате. Теперь надо было или уметь угодничать, или писать доносы, или скрывать свои мысли. А этого они совсем не умели. Да и не считали нужным. У многих из них сохранился дух победителей, дух достоинства и самоуважения, совершенно не приемлемые для новой власти. Они были обречены, эти победители "той далекой, Гражданской", эти "комиссары в длинных шлемах", которые привыкли все вопросы решать "шашкой наголо". Но все-таки гибель представителей "первой волны" сталинских репрессий, как это ни странно звучит, можно считать даже относительно легкой, по сравнению с расправой над теми, кого арестовывали позже и к кому применяли тяжелые пытки и издевательства. Марат своего отца не помнил. Зато его матери, известной детской писательнице Зинаиде Шишовой, судьба подарила долгую жизнь. Юным читателям она была известна по замечательной книжке "Джек - Соломинка", из эпохи борьбы английского простого народа за свои права. Еще со времени тех моих неполных тринадцати лет я хорошо помню храбрость и лукавство этого Джека, неуловимого и хитроумного мстителя, а также его возвышенную любовь к некоей недоступной красавице, носившей загадочное имя (а может - прозвище?) Элен Лебединая Шея. Зинаида Николаевна Шишова имела утонченное образование, вряд ли такое же было у ее мужа, красного командира. И все-таки подобные союзы в то время были скорее не редкостью, а правилом. Ведь женщин во все века восхищала мужская храбрость, особенно когда она соединялась с рыцарством. А именно это качество отличало Акима Брухнова. Правда, его рыцарство было своеобразным, с оттенком революционного романтизма. Когда, например, родился Марат (а мальчика так назвали в честь известного французского революционера, прозванного во Франции "другом народа"), - внезапно обнаружилось, что у молодой матери почти нет молока. Она попросила мужа достать где-нибудь корову... Ответ был бесподобным, что-то вроде: " Я красный командир, и не могу чем-либо выделяться среди своих подчиненных. А если бы не эта причина, то у тебя уже давно было бы стадо коров". Марат никогда не рассказывал, что пришлось испытывать его матери и ему самому в качестве, соответственно, жены и сына "врага народа". Он вообще не любил говорить ни о чем, что было бы хоть отчасти связано с какими-либо переживаниями. Окружающие, как правило, думали, что жизнь представлялась ему бесконечной чередой смешных происшествий. А между тем, во время Великой Отечественной войны он был боевым разведчиком, бессчетное количество раз ходил со своей группой за линию фронта добывать "языков". Он начал разведслужбу еще под Сталинградом, а победа застала его где-то или в Польше, или под Берлином. Но и о войне он рассказывал нам весело, и - никогда не говорил о том, что там на самом деле было трудно, трагично, жестоко, а порой ужасно. Он часто вспоминал о какой-то тщедушной девчонке из их полка, которая пошла на фронт добровольно, как Зоя Космодемьянская, освоила профессию радистки, а потом таскала огромную рацию на худосочных своих плечиках, отказываясь от чьей-либо помощи и принимая таковую только от Марата. Дело в том, что Марат умел дружить, и девчонка эта ему доверяла, верила, что он помогает ей бескорыстно. Своим назначением на изнурительную походную работу, в самое пекло, была она обязана своему кремневому характеру. Этот характер не позволил ей ответить на ухаживания некоего начальника, который и отправил ее за это на передовую, под пули. Ведь на передовой - срок жизни обычно недолгий. Хотя Марат-то провел на передовой всю войну. Но он был исключением из правил, он во всем был необыкновенный. Кстати, он обладал огромной физической силой. Его талант рассказчика не знал себе равных, недаром детство его прошло в Одессе. Он был необычайно наблюдателен, но избегал говорить о чем-либо, не достойном его блистательного одесского юмора. Все в его рассказах становилось немного смешным, но сквозь этот смех, всегда, вопреки воле автора, просвечивало какое-то значительное и серьезное наблюдение. Вот, например, дело было уже в конце войны, на территории то ли Польши, то ли Германии: разведгруппа Марата прочесывала лес и случайно столкнулась с группой власовцев Они прятались тогда в лесах, боясь попасть в руки советских солдат, потому что с власовцами разговор был короткий: изменники Родины, сотрудничавшие с немцами. Это потом стали раздаваться голоса в защиту некоторых обманутых военнослужащих армии генерала Власова, сдавшегося в плен немцам и служившего им. Но факт оставался фактом: вовлеченные своим генералом в предательство, поверившие разглагольствованиям генерала - они служили немцам. А те использовали их, чаще всего, в "зондеркомандах", то есть в качестве карательных войск, боровшихся с партизанами и с теми мирными жителями, которые помогали партизанам. Вот и вспомнишь притчу Льва Николаевича Толстого: "коготок увяз - всей птичке пропасть". Встреча была неожиданной для обеих сторон. Власовцев оказалось намного больше, и они неожиданно, вместо боя, подошли ближе и спросили: "Ребята, скажите по правде, стоит ли нам сдаваться в плен нашим, или - американцам?" Они понимали, что в лучшем случае, приняв во внимание добровольную сдачу, их осудят, сошлют безвозвратно куда-нибудь в сибирские лагеря. Но все-таки, если не расстреляют - это была бы жизнь, да еще и жизнь на родине, и власовцы хотели надеяться на такой "лучший случай". Нашим разведчикам, попавшим в столь неожиданную передрягу, вероятно, выгоднее было бы успокоить своих встречных, взять их в плен, привести в часть, а там - будь что будет. Но все же решили сказать правду: "Для вас надежды выжить, если сдадитесь нашим, скорее всего, нет нет, вас расстреляют как изменников". Власовцы поблагодарили за честный ответ - на том и расстались. Эту историю, по сути драматическую, Марат, как всегда, рассказывал весело, с множеством смешных подробностей. Таких, например, как связки часов, которыми были обвешаны власовцы и которые в военное время очень ценились в качестве "твердой" валюты и обменного материала. Власовцы даже предложили нашим сыграть в карты на эти часы, и игра, кажется, состоялась: а куда было деваться? У Марата еще была любимая и хвастливая фраза: "Там, где стояла наша дивизия, немки до сих пор рожают русских". Я почему-то нигде не читала о том, что на войне, кроме ужаса и насилия, есть еще и какое-то легкомыслие. Но подобный сюжет обычно смущает писателей. Всех, кроме, может быть, Б. Брехта. А вот о страхе, который испытывали немцы, когда наша армия вошла в Германию, иногда читала. Страх этот был не напрасен, мирные германцы боялись, знали ведь наверное о том, что учинили их мужья, сыновья и братья в России. Но тем не менее, все больше и больше становится ранее запретных свидетельств о том, что немки даже и влюблялись в наших солдат, завязывались романы, интрижки, да просто флирт. Хотя для наших солдат на подобное "якшание" с врагом был строжайший запрет. Нарушителей ждала жестокая кара. Но, тем не менее... Марат рассказывал, как их полк стоял в каком-то старинном немецком замке. В сумерки у стен замка появлялись женщины, и с нежно, но с немецким акцентом, вызывали на свидание своих экзотичных возлюбленных: " Ва-а-нья-а!", "Ко-о-лья-а!". Кто- то из наших насмешников выучил влюбленных немок, вызывая своих ненаглядных на свидания, прибавлять еще парочку матерных слов. Он убедил их, не знавших русского, что слова эти - некие нежности, от которых их Вани и Коли сразу прибегут к ним Вот тогда-то под стенами готического замка стали раздаваться длинные тирады, вроде: "Ва-а-сья-а, ............ма-а-ать!". Марат никогда не рассказывал ни о каких трудностях, которые испытывают люди на фронте, да еще на передовой, никогда ни слова о том, как трудно ходить во вражеский тыл за языком или о том, как почти невозможно вернуться живым с операции по добыванию этого "языка". Он не рассказывал о своих погибших товарищах, о том, как сам рисковал, как был ранен и как чудом остался жив. Он говорил только о череде смешных случайностей, но другие воспоминания, видимо, все же мучили его, как и всех почти фронтовиков, которые по ночам продолжали ходить в атаку. Английская писательница Гертруда Стайн когда-то назвала молодежь, вернувшуюся с Первой мировой войны - "потерянным поколением". Такое потерянное поколение приходит с каждой войны. Молодые люди с потрясенным сознанием с трудом адаптируются в мирной жизни. И может быть, никогда до конца не могут к этой жизни привыкнуть, найти в ней свое место. Пережитый ужас мучает, создает барьер для восприятия обычных, неэкстремальных явлений. Как и многие из тех, кто вернулся с войны, Марат снимал пережитый стресс старым, как мир, способом, -- алкоголем. Особенно интенсивно он пил в первые послевоенные годы. Его мама считала, что ее мальчик (почти двухметрового роста) слишком многое испытал на фронте, и смотрела на проступки сына сквозь пальцы. Иногда, правда, слабо журила его, надеясь, что со временем он сам возьмет себя в руки. В какой-то мере так и произошло, только не сразу. А пока, подобно большинству героев, вернувшихся с войны, он оказался не очень-то нужен своему государству. Оно даже побаивалось этих необузданных, горячих людей, с развитым чувством собственного достоинства, не умевших и не хотевших чувствовать себя "винтиками". (Все наизусть знали эту цитату из Сталинского доклада, в которой говорилось, что каждый советский человек - просто винтик, и вообще - незаменимых людей нет). Марат с трудом искал свой путь в мирной жизни. Мама настояла на том, чтобы он поступил в МГИМО (Московский Государственный институт Международных Отношений). Он окончил его, но дипломатом не стал, а пришел работать в издательство "Молодая гвардия", был редактором в редакции ЖЗЛ (Жизнь замечательных людей). Он даже написал для этой серии книжку о Чаке, вожде зулусов, африканском военном гении. Эта книжка появилась не случайно - Марата больше всего интересовала именно тема военной одаренности и особенностей поведения людей в экстремальной ситуации боя. Правда, он обычно видел все ситуации под каким-то своим, всеми любимым, "одесским", углом зрения, а значит, в юмористической окраске. В первые послевоенные годы Марат довольно часто оказывался в районном отделении милиции. По месту жительства, так сказать. Просто, он стал завсегдатаем в близлежащем ресторане, откуда его и забирали стражи порядка то за драку, то за какие-нибудь высказывания. Рано утром, едва забрезжит рассвет, в отделении появлялась мама-вызволять сына. Ее уже ждали, тоже как завсегдатая, и ждали довольно горячо, так как она приходила не с пустыми руками. При этом она, несмотря на свою рафинированную интеллигентность, поражала отделение пониманием вкусов сотрудников Разговор всегда начинался с одного и того же вопроса: -Ну, что еще там натворил мой мальчик? Ей довольно мягко докладывали об очередном сюжете, и, отечески пожурив ее сына, возвращали Марата матери самым что ни на есть мирным образом: они побаивались её статуса Члена Союза писателей -- вдруг что-нибудь критическое расскажет где-нибудь там, наверху, или, что еще хуже, напишет про их отделение статью. В газету "Правда", например. А от статей в газете "Правда" в те времена еще никому не поздоровилось. Потому что критику и самокритику объявили "движущей силой советского общества". И этот тезис многих побуждал "писать" друг на друга - то заметки в газету, то донос в КГБ, а то просто какую-нибудь анонимку куда следует. При этом газета "Правда" считалась флагманом партийной критики, а по ее сигналам расправа с виновными была стремительной и особенно строгой. В силу вышеперечисленных причин, в милиции к Марату особых мер воздействия не применяли и предпочитали мирно подождать до утра Зинаиду Шишову. Кроме того, Марат имел атлетическое телосложение, брал немецких языков, и схватка с ним была бы нешуточным делом. Хотя это так, всего лишь авторская оговорка, ведь хорошо известно, что когда пятеро или семеро на одного - победа всегда будет за коллективом. Но в данном отделении на Марата коллективом не нападали - всегда ждали маму, Зинаиду Николаевну Шишову. Но вот однажды, во время такого визита, начальник милиции самым серьезным и официальным голосом, в котором чувствовались обиженные нотки, пригласил Зинаиду Николаевну к себе в кабинет. Рассерженный начальник произнес сначала гневный монолог: -Что же это такое! Ну, был бы он у вас, как все! Ну, пил бы, ну, курил бы, ну, дрался бы! А ведь он же у вас ЦИ-НИК! --Как? - удивилась мама --А так! - гремел начальник.- Знаете, что он нам этой ночью кричал? --Что же такого он кричал вам? --А вот что такого он нам кричал: "Бериевское отродье!-он нам говорил. - Еще орал: "Завтра утром все вы будете ходить у меня под окнами и просить работу!". Вот такой он, ваш сыночек, ЦИ-НИК!!! Маме оставалось только облегченно вздохнуть: на дворе стоял 1954-ый год, когда, после смерти Сталина, Берия был внезапно арестован своими бывшими соратниками и расстрелян. Иначе за такое высказывание Марат повторил бы судьбу своего отца. И хотя в 1954-ом году жить стало менее опасно, страх все же никогда не покидал людей этого поколения, особенно писателей. Советскую литературу наказывали лагерями даже за намек на правду, арестованы и погибли в Гулаге многие друзья Зинаиды Шишовой. И, хотя она на этот раз и вздохнула с облегчением, но еще долгое время заглаживала "цинические" изречения сына. Марат между тем никак не мог вжиться в мирный, неэкстремальный ритм жизни. Возникали трудности с регулярностью посещения лекций, на какое-то время его даже, кажется, отчисляли из МГИМО. По его словам, в тот период он просто "стирал грань между городом и деревней". В переводе с иносказательной лексики Марата - это обозначало, что он, студент Института Международных Отношении, пошел работать грузчиком в винный отдел магазина. Но все же мама добилась от него, чтобы он восстановился в учебе и закончил МГИМО. Он не стал, правда, известным дипломатом, или - экономистом, как многие выпускники этого ВУЗа, не стал и переводчиком. Хотя хорошо знал языки. Он пришел работать в наше издательство "Молодая гвардия". Мы его все очень любили за его ум, талант, юмор, благородство и добродушие. Он был неподражаемо артистичен. Например, когда в лицах рассказывал нам следующую сцену: Однажды рано утром в их квартире раздался звонок. Марат открыл дверь- перед ним стоял знакомый ему швейцар из того самого ресторана, где Марат был завсегдатаем. Швейцар почему-то с утра был уже в униформе. Вид у гостя был устрашающий, как будто бы он пришел добиться справедливости и ради этого разрушить все и всех на своем пути. Он грозно спросил, не здесь ли живет писательница Зинаида Шишова. Спросил сурово, не обращая внимания ни на самого Марата, ни на их постоянное знакомство по ресторану. (Скорее всего, швейцар подумал, что попал в коммунальную квартиру, каких тогда было в Москве великое множество, и что Марат здесь - просто обыкновенный жилец, не имеющий отношения к персоне, которая его интересовала). - А зачем тебе Зинаида Шишова? Посетитель достал папку с рукописью и стал искать первую страницу. Марат уже все понял. Шишова, как и многие другие писатели, состояла в консультационном отделе по работе с начинающими авторами, писала рецензии на присылаемые непризнанными дарованиями рукописи. Эти рукописи чаще всего приходили по почте, их кто-то метко назвал "самотек". Изредка там можно было обнаружить шедевр (как в случае с Шукшиным, например), но чаще всего это все же были рукописи графоманов. Марат мгновенно оценил и ситуацию: низкое качество шедевра и угрозу рецензенту Шишовой, которая наверняка не дала положительного отзыва. Иначе зачем бы у автора был столь агрессивный вид? К тому же, этот автор разыскал даже где-то адрес рецензента (его никто никогда никому не сообщал, во избежание эксцессов). Марат решил разобраться со швейцаром прямо здесь, у порога, объявив посетителю, что он сын рецензентки и готов вникнуть во все проблемы. Тот обрадовался и стал старательно объяснять суть конфликта. --Вот видишь, моя поэма начинается так: (швейцар начал декламировать) "Мир строят мелочА!". А она пишет вот тут, смотри: "первая фраза непонятна". Чего ей тут непонятно? Тебе-то понятно? -Да не очень. -Тьфу ты, мать честная. Вот уж эти интеллигенты. Смотри: МИР. - И автор очертил руками огромный круг в пространстве, изобразив необъятность Вселенной. - Понял? -Ну, понял. -Теперь смотри: СТРОЯТ! Понял? -Нет, не понял. Швейцар, как будто в актерском этюде, взял в руки воображаемую лопату и сделал вид, будто он копает землю. -Теперь понял? -Ну, понял. -Осталось тебе понять МЕЛОЧА. -Не понимаю. -Да вот же, смотри, маленькие такие штучки, ну, под микроскопом их смотрят, малю-у-сенькие такие, как микробы. - От усердия автор стихов даже сложил щепоткой свои огромные пальцы, изображая размер этих самых микробов. -Теперь тебе все понятно? -Да, понятно. Только ты все равно иди домой и поработай, а то ведь каждому читателю не будешь, стоя в дверях, объяснять смысл своих стихов. Эта мысль убедила автора, и к тому же тон Марата не обещал ничего хорошего. Швейцар ушел. Нас, редакторов, хорошо знавших, как настойчивы бывают графоманы, этот рассказ поражал простотой той ноты общения, которая возникла между Маратом и сочинителем, Был один момент в жизни нашего издательства, когда все мы повторяли очередное высказывание Марата: "Мера свободы каждого человека измеряется тем, способен ли он в случае начальственной агрессии - послать это начальство куда подальше". Этот ставший для нас почти классическим афоризм был изречен им по поводу, мягко говоря, экстраординарному. Дело в том, что его друг (и одновременно - редактор) совершил некий поступок. Находясь в кабинете начальника, он долго выслушивал от него горы идеологических глупостей о том, как надо перестроить работу. Друг Марата был человек горячий, к тому же - фронтовик. Нервы его не выдержали железобетонного напора ничего не смыслящего функционера, и на вопрос идеолога: -Да зачем вы возражаете? Я здесь - начальник??? Или кто я тут, в конце концов??? -- друг Марата, громоподобно, голосом, которым он, видимо, командовал, когда его батальон форсировал Днестр, крикнул в ответ: -Да ты просто дерьмо на лопате!!! Он повторял и повторял эти слова, даже когда выбежал из просторного кабинета. Фраза эта долго звучали в коридоре, пока он не вошел в лифт и лифтовая дверь не закрылась за ним. Таким образом все сотрудники стали свидетелями небывало откровенной оценки действий начальства. Все ждали гонений на сотрудника.. Но их не последовало. Начальство предпочло замять этот скандал.... Может, потому, что хрущевскую оттепель еще не притормозили. Но -замяли это происшествие всего лишь на время. А потом строптивому сотруднику все припомнили и вынудили уйти "по собственному желанию". А вот какая горькая пленительность была в рассказе Марата о том, как он вызволял семейную реликвию, которую его мама обменяла во время блокады на кусочек хлеба. Правда, несмотря на старание рассказчика развеселить нас, слушателей, выходил этот рассказ каким-то уж очень грустным. Речь шла о старинной лампе, каким-то чудесным образом уцелевшей в их семье, несмотря на многочисленные скитания, переезды, соблазны выменять ее за бесценок в Торгсине на боны и купить потом за эти боны немного масла или отрез на платье. Лампу хранили, с ней были связаны какие-то весьма дорогие воспоминания. Но во время Ленинградской блокады люди отдавали все за маленький кусочек хлеба. Зинаида Николаевна тоже выменяла семейную реликвию на крошечный кусок хлеба.Этот кусок хлеба умиравшей от голода писательнице Шишовой предоставил, в обмен на старинную лампу, один известный человек. Во время блокады у него, видимо, были какие-то свои источники снабжения, и он смог удовлетворить свою страсть к коллекционированию, обменивая имевшиеся в его распоряжении съестные припасы на бесценные вещи. Семейная реликвия Шишовой была даже не главным украшением его коллекции. За крошечный кусочек хлеба или горсть крупы приносили порой сокровища. Узнав о судьбе лампы, некогда всегда стоявшей на письменном столе матери, Марат, вернувшийся с фронта, рассвирепел. Он купил в коммерческом магазине килограмм хлеба и позвонил (в уже московскую) дверь квартиры коллекционера. Ему открыл сам хозяин. И услышал гневную фразу: -Я - сын писательницы Зинаиды Шишовой. Во время блокады вы дали ей кусок хлеба в обмен на лампу. Я принес вам хлеб. Теперь отдайте лампу. Лампа молча, торопливо, с неуклюжими словами то ли извинения, то ли благодарности, была ему возвращена. Марат рассказывал при этом массу смешных подробностей, но это был его единственный рассказ, над которым мы не смеялись. Становилось немного страшно от того, как могут проявляться люди. Благодаря литературным связям своей знаменитой мамы и своей собственной талантливости, помноженной на неотразимость, Марат был знаком со многими, самыми известными москвичами. В их доме, например, часто бывал писатель Юрий Олеша, и это его блестящий экспромт растиражировал тогда Марат по всей Москве. Писатель, выходя из Националя, обратился, по привычке, к швейцару (швейцар был в парадной форме) с обычной просьбой: "Вызови мне такси, дружочек". После затянувшегося застолья, Олеша, правда, перепутал швейцарскую форму с адмиральской... Возмущенный адмирал гневно возразил: "Вы что, не видите, -- перед вами адмирал!". "Ну, тогда вызывай катер",-миролюбиво предложил Олеша. В конце пятидесятых в Москве произошло волнующее событие: приехала на гастроли знаменитая труппа Пола Скоффилда. Они привезли постановку "Гамлета" с Полом Скоффилдом в главной роли. Вся Москва стояла в очереди за билетами на улице Москвина - спектакли шли в филиале МХАТа. Английские актеры жили в гостинице "Националь", поздно вечером они здесь обычно ужинали.Там как-то вечером и произошла их встреча с Маратом. Столик англичан и столик Марата оказались рядом. У них возникли какие-то трудности при объяснении с официантом, и Марат любезно перевел им на английский непонятные фразы. При этом артисты с удивлением услышали блестящее английское произношение. Это заинтересовало англичан: русский медведь - и при этом совершенный английский! Они пригласили Марата за свой столик, завязалась беседа. Артисты сказали, что привезли в Москву свою постановку шекспировского Гамлета. -А кто такой Шекспир? - вежливо поинтересовался Марат. Актеры были в восторге. Ну, настоящий "русский медведь", Шекспира не знает! Однако - с прекрасным английским. Они напрямую спросили, не шпион ли он. -Да какое там, - горестно ответил Марат. - Невыгодное это нынче дело. Взорвешь завод - а денег заплатят - кот наплакал. Детям на молоко и то не хватает! Пауза зависла в маленьком актерском коллективе. Еще бы! Сенсационные откровения! На всякий случай они задали еще один вопрос: может, он хотя бы что-нибудь читал или слышал про Ромео и Джульетту или про Гамлета? Ведь автор пьес о них - тоже Шекспир... Ответ привел англичан в состояние гомерического хохота: -Да какой там Шекспир? Не было никакого Шекспира! Это Бен Джонсон все написал! - отчеканил Марат. Таким спопобом он показал свои глубокие филологические познания, ибо спор о Шекспире, о подлинности его авторства и о загадочной фигуре Бена Джонсона не утихает уже много веков. Актеры поняли, что Марат умело разыграл их, они были в восхищении от этой встречи. Он любил рассказывать о различных эпизодах, происходивших с его друзьями, да так талантливо, как сами они, наверное, и не смогли бы. Однажды, в шестидесятых, в период хрущевской оттепели, когда приоткрыли "железный занавес" и в Москву стали приезжать иностранцы с частными визитами, какая-то, уже довольно старая дама, из тех, кого называли эмигрантами "первой волны", приехала в Москву навестить своего племянника, друга Марата. Племянник этот родился уже в Советском Союзе, почти ничего не знал о прошлом своего некогда знаменитого рода, о своих предках, верой и правдой служивших России. Родители в ту жестокую эпоху старались ни о чем таком со своими детьми не говорить: вдруг проболтаются и попадут под подозрение за свое дворянское происхождение? Лучше пусть будут такими же, как все, чтобы не выделяться и не навлекать на себя "классовые" неприятности. А вот его тетя, напротив, хранила в своей памяти очень многое из истории их рода, но зато совершенно не разбиралась в устройстве нашей советской жизни. Например, она ничего не знала о так называемых "уплотнениях жилплощади", то есть, попросту сказать, о вселении в вашу отдельную квартиру еще пары-троечки, а то и более, семей, при этом - совершенно чуждого вам склада. Эти новые жильцы, по словам профессора Преображенского из Булгаковского "Собачьего сердца", внесут в ваш дом разруху (это, когда не снимают галош и писают мимо лунки). Ваша жизнь после такого вселения превратится в ад. Возможен, правда, и другой вариант, когда к вам вселят людей приличных, даже в чем-то близких по духу. Жизнь тогда потечет мирно, но все равно достаточно "уплотненно", ибо что хорошего жить в общей квартире, всегда у всех на виду? Впрочем, властям было виднее, что же тут хорошего. Во-первых - квартирный вопрос, который "испортил москвичей", просто, мало строили и уплотняли "жилплощадь". И кроме того, среди соседей порой мог быть некто, кто "приглядывал" за остальными и доносил об их неблагонадежности. Делал он такое либо из патриотических побуждений, либо из страха, по принуждению, либо из самого примитивного желания занять комнату соседа. Правда, могло такого и не быть - как повезет. Это небольшое отступление понадобилось, чтобы стал понятен следующий эпизод, рассказанный нам Маратом. Племянник ведет свою иностранную тетушку к дому на Арбате, который некогда был их родовым гнездом, открывает дверь. По коридору ходят какие-то люди, бегают дети. -Кто это? - спрашивает тетя. -Это мои соседи. -Серж, я знала, что ты нуждаешься. Но неужели до такой степени, что вынужден сдавать комнаты? ...... Второй эпизод, произошедший во время этого визита, был, пожалуй, даже еще более грустным. Племянник рассказывал о своих мытарствах, о том, как он подписал письма в защиту Синявского и Даниэля. Этих писателей приговорили к лагерному заключению за то, что когда они, из-за цензурных запретов, не смогли напечатать свои произведения в СССР, опубликовали их на Западе. Конечно, под псевдонимами. Псевдонимы были раскрыты, над "виновными" состоялся позорный суд. Многие интеллигенты пытались их защитить, собирали подписи с воззванием к правительству отменить приговор. Правда, ничто не помогло, а так называемых "подписантов" попросту повыгоняли с работы и поисключали из партии (данная мера была равнозначна увольнению и знаменовала собою, конец всякой карьере). Когда в своем рассказе племянник дошел до момента исключения из партии и описания всех других, связанных с этим, неотвратимых наказаний, сочувствующая ему родственница наивно спросила: -Что же так переживать? Ну, если тебе непременно хочется быть в какой-либо партии, вступи в другую. Тем более, что эти с тобой так несправедливо обошлись... Как будто в СССР была другая партия Женщины влюблялись в Марата. Не знаю, нравилась ли хоть одна из его избранниц его маме, но знаю, что они старались ей понравиться изо всех сил. Это вряд ли было возможно, так как чаще всего при таких встречах сталкивались две разные культуры: дворянская и - новая, советская, которая,- всё-таки была была какой-то искусственной и травмированной. Возникали коллизии. О забавных - Марат нам рассказывал. Вот некоторые из них: Его сын Санька, стал наверное, таким же богатырем, как и сам Марат. Лет в десять он был уже огромного роста. Когда наносили визит к бабушке, жена Марата ужасно волновалась, старалась не ударить лицом в грязь перед знаменитой свекровью, к тому же женщиной изысканного дворянского воспитания. Поэтому когда Санька за обеденным столом уронил макаронину, его молодая мать строго приказала: "А вот теперь за это лезь под стол и съешь все, что уронил! Только не руками, а вилкой!". Она хотела показать свекрови-дворянке, что она не лыком шита и манеры светские знает, да к тому же и сына воспитывает в строгости и в этикете. Шишова ничего ей не сказала, только побледнела бледностью необыкновенной. Ну, а сам Марат видел во всем этом всего лишь проявление милой, правда, слегка неуклюжей женственности своей юной супруги и ее трогательного желания подружиться с его мамой, доказать, что она, ведь тоже понимает, как надо детей воспитывать. Когда Марат разводился второй раз и, так же как и при первом разводе, захотел оставить бывшей жене квартиру, его мама горестно пошутила: "Марат, я же не могу застроить всю Москву кооперативными квартирами для твоих оставленных жен". Однако к счастью, его третий брак, с Надеждой, оказался долгим и счастливым. У него был дружелюбный характер. И все же, наверное, он неспроста выбрал героем своей книги в серии "Жизнь замечательных людей" Чаку, зулусского вождя, их гениального военачальника, которого историки называли "африканским Наполеоном". Он подарил мне эту книгу 20-го января 1975-го года с довольно длинным автографом, который заканчивается словами "в залог будущего". Каким будет это будущее - никто из нас не знал, мы не догадывались даже, что еще несколько месяцев - и редакции ЖЗЛ, так же как и редакции фантастики, редакции зарубежной литературы -- больше не будет в их прежнем составе, всех нас "уволят по собственному желанию". В данном случае менялись ориентиры издательства. А в те времена изменение ориентиров издательства означало, что это нужно кому-то наверху. "Новые ориентиры" положили конец выпуску хороших книг. Но это уже другая история. А вот книга Маратао Чаке была замечательная. Но больше всего мне нравилось, как он сам рассказывал о ней или о том, как собирал материал, или о том, что его больше всего поразило в судьбе этого военачальника, детство которого было полно лишений и не обещало не только героического взлета, но даже простого физического выживания. Это ведь было похоже и на детство самого Марата. Например, до сих пор помню, как он описывал нам эпизод, когда Чака наказывает своего некогда могущественного дядю: "Это не за то, что ты обижал мою мать и меня самого, когда я был мальчишкой,,а за то, что ты не догадался тогда, КТО я на самом деле и КЕМ я смогу стать". Мы, его друзья - тоже не догадывались, несмотря на всю нашу любовь к нему, - КЕМ ОН БЫЛ НА САМОМ ДЕЛЕ И КАК ВЕЛИК БЫЛ ЕГО ТАЛАНТ ОБЩЕНИЯ.