— Да нет, — неискренне сказала Александра. Кому дано знать, что значит зло? Бедная Франни Лавкрафт могла бы сломать в тот вечер бедро и ходить с палкой до самой могилы. Александра подошла к телефону, держа в руках большую деревянную ложку, и медленно, в ожидании, когда из Джейн выйдет вся злоба, гнула ее усилием воли так, что черенок загнулся кверху, как собачий хвост, и покоился теперь в углублении ложки. Затем она приказала похожему на змею завитку медленно обвить ей руку. Шершавое прикосновение дерева действовало ей на нервы. — А как Сьюки? — спросила Александра. — Не чувствует ли она себя тоже брошенной?

— Сьюки в восторге. Она сказала, что сама подбивала его как-то использовать эту тварь Дон. Думаю, уж она-то его поимела.

— А значит ли это, что сейчас она имеет виды на Даррила Ван Хорна? — Ложка наделась на шею и касалась губ своим углублением. От нее пахло салатным маслом. Александра провела по дереву языком, язык был пушистым и раздвоенным. Обеспокоенный Коул прижимался к ногам, чуя колдовство. Припахивало горелым.

— Полагаю, — лениво продолжала Джейн, — у нее другие планы. Ей не так нравится Даррил, как тебе. Или мне, если уж на то пошло. Сьюки нравится, когда мужчина внизу. Я ей советую положить глаз на Клайда Гэбриела.

— Ох, а эта его ужасная жена, — воскликнула Александра. — Надо бы помочь Сьюки.

Она едва соображала, что говорит, так как, чтобы подразнить Коула, положила извивающуюся ложку на пол, шерсть у него на холке встала дыбом, ложка подняла свою головку, а Коул показал зубы, глаза его загорелись, он готовился к нападению.

— Давай поможем, — живо ответила Джейн Смарт.

Расстроенная этой новой злобной выходкой и немного напуганная, Александра позволила ложке разогнуться, ложка опустила головку и плашмя ударилась о линолеум.

— Ох, думаю, не нам этим заниматься, — мягко возразила она.

— Я всегда его презирала и совсем не удивляюсь, — заявила после ужина Фелисия Гэбриел в категоричной самодовольной манере, будто обращаясь к горстке друзей, единодушно полагающих, что она замечательная женщина, хотя на самом деле ее единственным слушателем был Клайд. Он пытался вникнуть в мысли статьи в «Сайентифик Америкэн» о новых аномальных явлениях в астрономии, но затуманенные алкоголем мозги плохо повиновались ему. Раздраженная, в напряженном ожидании Фелисия стояла в дверях комнаты, вдоль стен тянулись книжные полки, Клайд пытался использовать эту комнату как кабинет, когда теперь здесь не было Дженни и Криса, нарушавших тишину грохотом электронной музыки.

Фелисия так и не избавилась от самонадеянности хорошенькой бойкой школьницы. Они с Клайдом вместе учились в государственной школе в Уорвике, и какой энергичной была она на любом внеклассном мероприятии — от студенческого совета до волейбольной команды девочек, круглая отличница по всем предметам, первый женский капитан в дискуссионном клубе. Пронзительный голос, перекрывающий все другие голоса в невероятно высокой части «Звездно-полосатого знамени» [33] , пронзал его, как скальпелем. Вокруг нее постоянно крутились парни, она была стоящей добычей — Клайд постоянно напоминал себе об этом. Ночью Фелисия засыпала с ним рядом с пугающей быстротой добродетельной и сверхактивной натуры, а он в одиночку часами боролся с демонами бессонницы, влив в себя обычную вечернюю порцию спиртного, и при лунном свете рассматривал ее спокойное лицо: притененные веками глазницы, губы, сложенные во сне для невысказанной в споре реплики. Во сне Фелисия казалась такой хрупкой. Он лежал, опершись на локоть, и разглядывал ее, и память возвращала ему энергичную девочку-подростка, которую он полюбил когда-то: в пушистом свитере пастельных тонов, в длинной клетчатой юбке мелькавшей в коридоре с рядами высоких металлических шкафчиков зеленого цвета. А он, Клайд Гэбриел, опять ощущал себя «подающим надежды» подростком; гигантская иллюзорная колонна потерянного и потраченного понапрасну времени вырастала из стен спальни, а сами они казались двумя скорчившимися фигурками у основания вентиляционной шахты. Но сейчас она стояла перед ним в полный рост, ее нельзя было не заметить, в черной юбке и белом свитере, в которых председательствовала на вечернем заседании Комиссии сторожевых псов заливных земель, где и узнала от Мейвис Джессап об Эде Парсли.

— Он был слабак, — констатировала она. — Слабый человек, которому когда-то сказали, что он красив. Мне он никогда не казался красивым, с этим его псевдоаристократическим носом и уклончивым взглядом. Ему не стоило принимать сан, у него не было призвания, он решил, что может очаровать Бога, как очаровал старых дам, проглядевших, что перед ними пустой человек. Что до меня, я считаю… Клайд, смотри на меня, когда я говорю, — ему совсем не удалось развить в себе качества Божьего слуги.

— Сомневаюсь, что прихожане унитарной церкви так уж думают о Боге, — тихо отвечал он, все еще надеясь, что удастся почитать. Квазары, пульсары, звезды испускают каждую миллисекунду потоки материи, более мощной, чем та, что содержится во всех планетах: возможно, в таком космическом безумии он сам искал старомодного небесного Бога. В то далекое наивное время, когда его считали «подающим надежды», он написал большую курсовую работу по биологии на тему «Мнимый конфликт между наукой и религией», из которой следовал вывод, что такого конфликта нет. Хотя тридцать пять лет назад эта работа была оценена на пять с плюсом женоподобным, с одутловатым лицом мистером Турманном, Клайд теперь видел, что он солгал. Конфликт был налицо, и наука побеждала.

— Жажда вечной молодости, именно это привело Эда Парсли в объятья жалкой маленькой бродяжки, — изрекла Фелисия. — Должно быть, он однажды посмотрел на эту абсолютно ничтожную Сьюки Ружмонт, которая тебе так нравится, и понял, что ей уже за тридцать и лучше найти любовницу помоложе, иначе он сам начнет стареть. Как может эта святая Бренда Парсли мириться со всем, не могу себе представить.

— А разве у нее есть выбор? — Клайд терпеть не мог ее проповедей, однако ему приходилось то и дело отвечать.