Я заказываю оборудование в компании по поставке медицинского оборудования и самостоятельно собираю аппарат для спинномозговых инъекций. Могут пройти дни, прежде чем эффект станет очевиден, так что я запираюсь в спальне. Не исключаю бурной реакции на препарат, а потому выношу из комнаты все бьющееся и прикрепляю к кровати ремни. Если соседи что-то услышат, они примут это за вой наркомана.

Я ввожу себе гормон и жду.

Мой мозг в огне, мой позвоночник пылает, прожигая спину, я парализован, разбит, опален. Я слеп, я глух, я бесчувствен.

Я галлюцинирую. То, что я вижу, так сверхъестественно ясно и четко, что может быть лишь иллюзией, невыразимые словами ужасы снуют передо мной, разыгрывая сцены не физического насилия, но душевного увечья.

Ментальная агония — и оргазм. Кошмар — и истерический смех.

На миг возвращается восприятие. Я на полу, пальцы вцепились в волосы, несколько прядей я вырвал с корнями, они валяются рядом. Одежда мокра от пота. Я прикусил язык, горло саднит: от крика, подозреваю. Судороги оставили на моем теле страшные расплывчатые синяки, я бился головой, судя по шишкам, наверняка заработал сотрясение, но ничего не чувствую. Прошли часы или секунды?

Затем зрение туманится, и рев возобновляется.

Критическая масса.

Откровение.

Я понимаю механизм собственного мышления. Я точно знаю, как я знаю, и мое осмысление возвратно. Я понимаю бесконечность попятного движения этого самопознания, не продвигаясь шаг за шагом, но постигая предел. Природа рекурсивного осмысления ясна мне. Я открыл новое значение термина «самосознание».

Fiat logos [76] . Я сознаю свой разум в терминах языка гораздо более выразительного, чем все, что я представлял себе прежде. Подобно Богу, творящему порядок из хаоса словом, я создаю себя заново этим языком. Он самоописателен и саморедактируем; он способен не только определить, он может определить и модифицировать собственные действия на всех уровнях. Гёдель [77] отдал бы все на свете за этот язык, в котором изменение формулировки вызывает полную перенастройку грамматики.

С этим языком я понимаю, как работает мой разум. Я не утверждаю, что вижу, как вспыхивают нейроны; подобные заявления принадлежат Джону Лилли [78] и его экспериментам с ЛСД в шестидесятые годы. Я только воспринимаю гештальты; я вижу, как формируются, взаимодействуя, ментальные структуры. Я вижу, как я думаю, и я вижу уравнения, описывающие мое мышление, и я вижу себя постигающим эти уравнения, и я вижу, как эти уравнения описывают то, что их постигают.

Я знаю, как они создают мои мысли.

Эти мысли.

Сперва я был ошеломлен, подавлен всей этой входящей информацией, парализован осознанием себя. Минули часы, прежде чем я сумел контролировать поток самоописывающих данных. Все равно я не могу ни фильтровать его, ни отодвинуть на задний план. Он распределился по моим мыслительным процессам, вливаясь в обычную деятельность. Не скоро еще я сумею воспользоваться его преимуществами, без усилий, с изяществом и действенно, как танцор пользуется своим телом.

Все, что я когда-то теоретически знал о своем разуме, я теперь вижу с кристальной ясностью. Я вижу подводные течения секса, агрессии, самосохранения, претворенные в жизнь условиями моего детства, сталкивающиеся друг с другом и иногда притворяющиеся рациональными мыслями. Я определяю все причины любого моего настроения, мотивы каждого моего решения.

Что мне делать с этим знанием? Большая часть того, что обычно описывается как «индивидуальность», на моем усмотрении; высшие уровни моей психики определяют, кем я являюсь сейчас. Я могу послать мой разум во множество ментальных и эмоциональных состояний, всегда осознавая эти состояния и имея возможность вернуться к первоначальным. Теперь, когда я понимаю механизмы, подключающиеся, когда я занимаюсь двумя делами разом, я могу разделять свое сознание, одновременно посвящая практически полную сосредоточенность и гештальт распознающих способностей двум или более проблемам, осознавая их все и себя в них. Есть ли что-то, что мне не по силам?

Я заново узнаю свое тело — словно культю калеки внезапно заменили рукой часовщика. Контролировать произвольное сокращение мышц проще простого; у меня нечеловеческая координация. Навыки, для развития которых обычно требуются тысячи упражнений, я усваиваю со второго-третьего раза. Я нашел видеозапись с руками играющего пианиста и тут же повторил движения его пальцев, хотя передо мной и не было клавиш. Избирательное сокращение и расслабление мускулов увеличивают мою силу и гибкость. Время мышечной реакции — тридцать пять миллисекунд, как для сознательных, так и для рефлекторных действий. Изучение акробатики и боевых искусств потребовало бы минимум тренировок.

Я соматически осознаю функцию почек, всасывание питательных веществ, секрецию желез. Я даже осведомлен о том, какую роль в моих мыслях играют нейротрансмиттеры. Это состояние самосознания требует ментальной активности куда напряженнее, чем в любой стрессовой ситуации, на подъеме адреналина; часть моего мозга поддерживает условия, которые убили бы нормальный разум и тело в считаные минуты. Привыкая программировать свой разум, я переживаю приливы и отливы всех веществ, вызывающих мои эмоциональные реакции, подстегивающих мое внимание или лепящих мое отношение к чему-либо.