Расплатившись, я пошла к выходу, еще не решив, куда сейчас направить свои стопы. Но тут очередная «улыбка» хозяев подсказала мне правильное решение. В фойе навстречу шагнули шесть меня, но таких упитанных, с огромными животами – этакие колобки. Видение было таким реальным, что я на всякий случай живот потрогала, и все шесть меня сделали то же самое. Вот тут решение мое и созрело: Софья непременно должна была наблюдаться где-то со своей беременностью. А где еще так много таких вот пузатеньких? В женской консультации, конечно.

Я должна там побывать, ведь может случиться, что она общалась с похитительницей в поликлинике или стационаре. В общем, все версии необходимо проверить, вдруг что-то да высветится. Так я думала, наверное, только правым полушарием, а в левом свербила другая мысль, ее-то мне и хотелось немедленно проверить.

До женской консультации я добралась быстро: в этих современных микрорайонах все под рукой. Когда за мной захлопнулась тяжелая дверь на тугой пружине, я оказалась в просторном холле. Слева располагался гардероб, дверцы окошка были закрыты, на одной половине была прикреплена записка, которая гласила: «Гардероб закрыт на обед на десять минут, гардеробщица в регистратуре». Мне было очень на руку, что регистратура тоже обедала.

Заметив на стене график работы врачей и пробежав его глазами, я выбрала гинеколога с фамилией Болдина по той причине, что ее работа заканчивалась через пятнадцать минут, и рванула к регистратуре. Окошко было открыто, но за столом никого не оказалось: голоса и стук посуды доносились из-за шкафов с карточками. Я настойчиво постучала по стеклу. Из-за шкафа донеслось:

– Подождите десять минут, не горит.

Как можно требовательнее, но в то же время просяще я проговорила:

– Девушка, миленькая, найдите мне карточку, а то через пятнадцать минут доктор уходит. Она и так еле согласилась меня принять.

Поскольку такие обеденные перерывы у сотрудников бывают все-таки вне графика, из-за шкафа вышла тучная женщина с недовольным лицом.

– Быстро говорите фамилию, имя, отчество и адрес. Только карточку сами врачу понесете.

– Конечно, конечно! – Я радостно закивала. Заполучить заветную карточку на руки оказалось гораздо проще, чем я предполагала. Это еще раз подтверждало истину: главное – в нужное время оказаться в нужном месте.

Назвав данные Софьи и ее адрес, я ждала. Женщина быстро перебирала карточки, наконец, вытащила одну:

– Заманская? Софья Михайловна? Послеоперационная, что ли?

Я кивнула головой.

– Ну бегите, проверяйтесь. – И она подала в окошко объемистую историю болезни.

На глазах у регистраторши мне пришлось рвануть в сторону кабинетов, а когда она вернулась доедать свой обед, я тихонько проскользнула к выходу – читать буду в машине.

Теперь необходимо разобраться в написанном, что я и попыталась сделать, забравшись в машину на место рядом с водителем. Толстая карточка Софьи свидетельствовала о том, что, судя по всему, здоровьем в области гинекологии она не отличалась. Первые страницы восьмилетней давности меня не особенно интересовали. Из них ничего нового для себя я не узнала, только подтвердились слова соседки: все эти годы Софья лечилась от бесплодия.

Листая страницу за страницей, я проникалась к женщине сочувствием. Но вот мое внимание привлек лист УЗИ. Дата? Ага... есть: август прошлого года. Диагноз... Как эти врачи пишут: пяткой левой ноги, что ли? С трудом я расшифровала: фибромиома шести-семи недель. Рекомендовано оперативное лечение. Внизу под листком УЗИ уже другим почерком подтверждался диагноз и указывалось, что больная от операции на данный момент отказывается, и подпись Софьи. И последние записи трехмесячной давности. Больная направляется в пятую горбольницу, первое гинекологическое отделение для оперативного лечения. Диагноз: фибромиома – восемь недель.

Я закрыла карточку, положила ее на водительское сиденье и потерла виски. Чушь собачья получается: женщина, страдающая бесплодием, направляется с опухолью на операцию в первое гинекологическое отделение и возвращается из родильного отделения той же больницы уже с сыном. При этом все уверены, что Софья Михайловна перенесла тяжелые роды, хотя с животом на глазах соседей не появлялась.

Итак, мои клиенты скрыли от меня, что ребенок усыновлен, причем очень ловко, на глазах у всех, но никто ничего не заметил. Почему же все-таки Заманские скрыли это от меня? Меня распирало от злости: я целый час драгоценного времени потратила на то, чтобы установить известный им самим факт – ребенок усыновлен.

Неужели Заманские не понимали, что если у ребенка есть родная мать и если он отнят незаконно, то в ней могли проснуться материнские чувства. И что бы она сделала? Скорее всего попробовала бы вернуть свое дитя, то есть становилась подозреваемой номер один. А может, Заманские уверены, что это невозможно?.. Думай, Танька, думай! Погоди-ка, а звонок Альберта в роддом и разговор о какой-то Ольге и дурдоме? Опять роддом. Все крутится вокруг него. А может, мои клиенты боятся разглашения именно из-за того, что мать Левушки психически больная? Тогда зачем они взяли такого ребенка? Наследственность – дело не последнее, такие образованные люди должны об этом знать. Нет, здесь что-то не так, мне это подсказывала интуиция. Почему тайну усыновления они хотели скрыть даже от детектива, которому платили немалые деньги? Все упиралось в роддом, значит, и там необходимо покопаться. Кому звонил Альберт? Борис Леонидович... фамилия... Моя феноменальная память и тут не подвела, выплюнув ответ: Берсутский. Чувствуется, роль его во всем этом не последняя. А по тому, как профессионально одна мамочка заменена другой, подобное проделывается не впервые. Процесс усыновления, насколько я помню из своей юридической практики, вопрос непростой и очень, очень долгий. А тут все происходит как по взмаху волшебной палочки. Не нравится мне все это, хоть и обставлено все профессионально. Мой чуткий нос уже уловил какой-то грязный душок. Решение окрепло: нужно выяснить роль этого Берсутского, роддома и Ольги. Кто она?