Евгенiй Онгинъ
Читать

Евгенiй Онгинъ

Стихи и поэзия

:

поэзия

.
1837 г.
Аннотация

Это «третье» (последнее прижизненное издание) издание, ныне представляющее исключительную редкость, было осуществлено под руководством книгопродавца Ильи Глазунова и вышло в свет в январе 1837 г., наверняка до 19 января — в этот день его рекламировали «Санкт-Петербургские ведомости» (приложение 14, с. 114). Небольшой томик (32°) хвалили и в разделе «Новые книги» литературного обозрения «Северная пчела» (№ 16, с. 61–63) от 21 января за его удобный карманный формат.

В. Набоков. Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин»

Текст в взят с сайта http://imwerden.de сверен с репринтом, приведеным в «Комментарии».

Печать позволяется,

съ тмъ, чтобы по отпечатаніи представлены были въ Ценсурный Комитетъ три экземпляра. С. Петербургъ, 27 Ноября 1836 года.

Ценсоръ П. Корсаковъ.
ЕВГЕНІЙ
ОНГИНЪ,
РОМАНЪ ВЪ СТИХАХЪ.
сочиненіе
Александра Пушкина.
_____________
Изданіе третіе.
_____________
САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
Въ типографіи Экспедиціи заготовленія Государственныхъ бумагъ.
1837.

P^etri de vanit'e il avait encore plus de cette esp`ece d’orgueil qui fait avouer avec la m^eme indifference les bonnes comme les mauvaises actions, suite d’un sentiment de sup'eriorit'e, peut-^etre imaginaire.

Tir'e d’une lettre particuli`ere.
Не мысля гордый свтъ забавить, Вниманье дружбы возлюбя, Хотлъ бы я теб представить Залогъ достойне тебя, Достойне души прекрасной, Святоисполненной мечты, Поэзіи живой и ясной, Высокихъ думъ и простоты; Но такъ и быть — рукой пристрастной Прими собранье пестрыхъ главъ, Полу-смшныхъ, полу-печальныхъ, Простонародныхъ, идеальныхъ, Небрежный плодъ моихъ забавъ, Безсонницъ, легкихъ вдохновеній, Незрлыхъ и увядшихъ лтъ, Ума холодныхъ наблюденій И сердца горестныхъ замтъ.

ЕВГЕНІЙ ОНГИНЪ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

И жить торопится и чувствовать спшитъ. К. Вяземскій.

I.

«Мой дядя самыхъ честныхъ правилъ, «Когда не вшутку занемогъ, «Онъ уважать себя заставилъ, «И лучше выдумать не могъ; «Его примръ другимъ наука: «Но, Боже мой, какая скука «Съ больнымъ сидть и день, и ночь, «Не отходя ни шагу прочь! «Какое низкое коварство «Полуживаго забавлять, «Ему подушки поправлять, «Печально подносить лкарство, «Вздыхать и думать про себя: «Когда же чортъ возметъ тебя!»

II.

Такъ думалъ молодой повса, Летя въ пыли на почтовыхъ, Всевышней волею Зевеса Наслдникъ всхъ своихъ родныхъ. — Друзья Людмилы и Руслана! Съ героемъ моего романа Безъ предисловій сей же часъ Позвольте познакомить васъ: Онгинъ, добрый мой пріятель, Родился на брегахъ Невы, Гд, можетъ быть, родились вы, Или блистали, мой читатель! Тамъ нкогда гулялъ и я: Но вреденъ сверъ для меня1.

III.

Служивъ отлично, благородно, Долгами жилъ его отецъ; Давалъ три бала ежегодно, И промотался наконецъ. Судьба Евгенія хранила: Сперва Madame за нимъ ходила, Потомъ Monsieur ее смнилъ. Ребенокъ былъ рзовъ, но милъ. Monsieur l’Abb'e, Французъ убогой, Чтобъ не измучилось дитя, Училъ его всему, шутя, Не докучалъ моралью строгой; Слегка за шалости бранилъ, И въ Лтній садъ гулять водилъ.

IV.

Когда же юности мятежной Пришла Евгенію пора, Пора надеждъ и грусти нжной: Monsieur прогнали со двора. Вотъ мой Онгинъ на свобод; Остриженъ по послдней мод; Какъ Dandy2 Лондонскій, одтъ: И наконецъ увидлъ свтъ. Онъ по-Французски совершенно Могъ изъясняться и писалъ; Легко мазурку танцовалъ, И кланялся не принужденно: Чего жъ вамъ больше? Свтъ ршилъ, Что онъ уменъ и очень милъ.

V.

Мы вс учились понемногу, Чему нибудь и какъ нибудь: Такъ воспитаньемъ, слава Богу, У насъ немудрено блеснуть. Онгинъ былъ, по мннью многихъ (Судей ршительныхъ и строгихъ), Ученый малый, но педантъ. Имлъ онъ счастливый талантъ Безъ принужденья въ разговор Коснуться до всего слегка, Съ ученымъ видомъ знатока Хранить молчанье въ важномъ спор, И возбуждать улыбку дамъ Огнемъ нежданыхъ эпиграммъ.

VI.

Латынь изъ моды вышла нын: Такъ, если правду вамъ сказать, Онъ зналъ довольно по-латын, Чтобъ эпиграфы разбирать, Потолковать объ Ювенал, Въ конц письма поставить vale, Да помнилъ, хоть не безъ грха, Изъ Энеиды два стиха. Онъ рыться не имлъ охоты Въ хронологической пыли Бытописанія земли: Но дней минувшихъ анекдоты, Отъ Ромула до нашихъ дней, Хранилъ онъ въ памяти своей.

VII.

Высокой страсти не имя Для звуковъ жизни не щадить, Не могъ онъ ямба отъ хорея, Какъ мы ни бились, отличить. Бранилъ Гомера, еокрита; За то читалъ Адама Смита, И былъ глубокій экономъ, То есть, умлъ судить о томъ, Какъ государство богатетъ, И чмъ живетъ, и почему Не нужно золота ему, Когда простой продуктъ иметъ. Отецъ понять его не могъ, И земли отдавалъ въ залогъ.

VIII.

Всего, что зналъ еще Евгеній, Пересказать мн недосугъ; Но въ чемъ онъ истинный былъ геній, Что зналъ онъ тверже всхъ наукъ, Что было для него измлада И трудъ, и мука, и отрада, Что занимало цлый день Его тоскующую лнь, — Была наука страсти нжной, Которую восплъ Назонъ, За что страдальцемъ кончилъ онъ Свой вкъ блестящій и мятежной Въ Молдавіи, въ глуши степей, Вдали Италіи своей.

IX.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

X.

Какъ рано могъ онъ лицемрить, Таить надежду, ревновать, Разуврять, заставить врить, Казаться мрачнымъ, изнывать, Являться гордымъ и послушнымъ, Внимательнымъ, иль равнодушнымъ! Какъ томно былъ онъ молчаливъ, Какъ пламенно краснорчивъ, Въ сердечныхъ письмахъ какъ небреженъ! Однимъ дыша, одно любя, Какъ онъ умлъ забыть себя! Какъ взоръ его былъ быстръ и нженъ, Стыдливъ и дерзокъ, а порой Блисталъ послушною слезой!

XI.

Какъ онъ умлъ казаться новымъ, Шутя невинность изумлять, Пугать отчаяньемъ готовымъ, Пріятной лестью забавлять, Ловить минуту умиленья, Невинныхъ лтъ предубжденья Умомъ и страстью побждать, Невольной ласки ожидать, Молить и требовать признанья, Подслушать сердца первый звукъ, Преслдовать любовь — и вдругъ Добиться тайнаго свиданья, И посл ей наедин Давать уроки въ тишин!

XII.

Какъ рано могъ ужъ онъ тревожить Сердца кокетокъ записныхъ! Когда жъ хотлось уничтожить Ему соперниковъ своихъ, Какъ онъ язвительно злословилъ! Какія сти имъ готовилъ! Но вы, блаженные мужья, Съ нимъ оставались вы друзья: Его ласкалъ супругъ лукавый, Фобласа давній ученикъ, И недоврчивый старикъ, И рогоносецъ величавый, Всегда довольный самъ собой, Своимъ обдомъ и женой.

XIII. XIV.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XV.

Бывало, онъ еще въ постел: Къ нему записочки несутъ. Что? Приглашенья? Въ самомъ дл, Три дома на вечеръ зовутъ: Тамъ будетъ балъ, тамъ дтскій праздникъ. Куда жъ поскачетъ мой проказникъ? Съ кого начнетъ онъ? Все равно: Везд поспть немудрено. Покамстъ, въ утреннемъ убор, Надвъ широкій боливаръ3, Онгинъ детъ на бульваръ, И тамъ гуляетъ на простор, Пока недремлющій Брегетъ Не прозвонитъ ему обдъ.

XVI.

Ужъ темно: въ санки онъ садится. «Поди! поди!» раздался крикъ; Морозной пылью серебрится Его бобровый воротникъ. Къ Talon4 помчался: онъ увренъ, Что тамъ ужъ ждетъ его ***. Вошелъ: и пробка въ потолокъ, Вина кометы брызнулъ токъ, Предъ нимъ Rost-beef окровавленный, И трюфли — роскошь юныхъ лтъ, Французской кухни лучшій цвтъ, — И Стразбурга пирогъ нетлнный Межъ сыромъ Лимбургскимъ живымъ И ананасомъ золотымъ.

XVII.

Еще бокаловъ жажда проситъ Залить горячій жиръ котлетъ; Но звонъ Брегета имъ доноситъ, Что новый начался балетъ. Театра злой законодатель, Непостоянный обожатель Очаровательныхъ актрисъ, Почетный гражданинъ кулисъ, Онгинъ полетлъ къ театру, Гд каждый, критикой дыша, Готовъ охлопать Entrechat, Обшикать Федру, Клеопатру, Моину вызвать для того, Чтобъ только слышали его.

XVIII.

Волшебный край! Тамъ въ стары годы, Сатиры смлой властелинъ, Блисталъ Фонвизинъ, другъ свободы, И переимчивый Княжнинъ; Тамъ Озеровъ невольны дани Народныхъ слезъ, рукоплесканій Съ младой Семеновой длилъ; Тамъ нашъ Катенинъ воскресилъ Корнеля геній величавой; Тамъ вывелъ колкій Шаховской Своихъ комедій шумный рой; Тамъ и Дидло внчался славой: Тамъ, тамъ, подъ снію кулисъ, Младыя дни мои неслись.

XIX.

Мои богини! Что вы? Гд вы? Внемлите мой печальный гласъ: Вс т же ль вы? Другія ль двы, Смнивъ не замнили васъ? Услышу ль вновь я ваши хоры? Узрю ли Русской Терпсихоры Душой исполненный полетъ? Иль взоръ унылый не найдетъ Знакомыхъ лицъ на сцен скучной, И, устремивъ на чуждый свтъ Разочарованный лорнетъ, Веселья зритель равнодушной, Безмолвно буду я звать И о быломъ воспоминать?

XX.

Театръ ужъ полонъ; ложи блещутъ; Партеръ и кресла, все кипитъ; Въ райк нетерпливо плещутъ, И, взвившись, занавсъ шумитъ. Блистательна, полувоздушна, Смычку волшебному послушна, Толпою нимфъ окружена, Стоитъ Истомина; она, Одной ногой касаясь пола, Другою медленно кружитъ, И вдругъ прыжокъ, и вдругъ летитъ, Летитъ, какъ пухъ отъ устъ Эола; То станъ совьетъ, то разовьетъ, И быстрой ножкой ножку бьетъ.

XXI.

Все хлопаетъ. Онгинъ входитъ: Идетъ межъ креселъ по ногамъ, Двойной лорнетъ, скосясь, наводитъ На ложи незнакомыхъ дамъ; Вс ярусы окинулъ взоромъ, Все видлъ: лицами, уборомъ Ужасно недоволенъ онъ; Съ мужчинами со всхъ сторонъ Раскланялся, потомъ на сцену Въ большомъ разсяньи взглянулъ, Отворотился, и звнулъ, И молвилъ: «всхъ пора на смну; Балеты долго я терплъ, Но и Дидло мн надолъ»5.

XXII.

Еще амуры, черти, зми На сцен скачутъ и шумятъ, Еще усталые лакеи На шубахъ у подъзда спятъ; Еще не перестали топать, Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать; Еще снаружи и внутри Везд блистаютъ фонари; Еще, прозябнувъ, бьются кони, Наскуча упряжью своей, И кучера, вокругъ огней, Бранятъ господъ и бьютъ въ ладони: А ужъ Онгинъ вышелъ вонъ; Домой одться детъ онъ.

XXIII.

Изображу ль въ картин врной Уединенный кабинетъ, Гд модъ воспитанникъ примрной Одтъ, раздтъ и вновь одтъ? Все, чмъ для прихоти обильной Торгуетъ Лондонъ щепетильной И по Балтическимъ волнамъ За лсъ и сало возитъ намъ, Все, что въ Париж вкусъ голодной, Полезный промыселъ избравъ, Изобртаетъ для забавъ, Для роскоши, для нги модной, — Все украшало кабинетъ Философа въ осмнадцать лтъ.

XXIV.

Янтарь на трубкахъ Цареграда. Фарфоръ и бронза на стол, И, чувствъ изнженныхъ отрада, Духи въ граненомъ хрустал; Гребенки, пилочки стальныя, Прямыя ножницы, кривыя, И щетки тридцати родовъ — И для ногтей, и для зубовъ. Руссо (замчу мимоходомъ) Не могъ понять, какъ важный Гримъ Смлъ чистить ногти передъ нимъ, Краснорчивымъ сумасбродомъ6: Защитникъ вольности и правъ Въ семъ случа совсмъ неправъ.

XXV.

Быть можно дльнымъ человкомъ И думать о крас ногтей: Къ чему безплодно спорить съ вкомъ? Обычай деспотъ межъ людей. Второй ***, мой Евгеній, Боясь ревнивыхъ осужденій, Въ своей одежд былъ педантъ И то, что мы назвали франтъ. Онъ три часа, по крайней мр, Предъ зеркалами проводилъ, И изъ уборной выходилъ Подобный втренной Венер, Когда, надвъ мужской нарядъ, Богиня детъ въ маскарадъ.

XXVI.

Въ послднемъ вкус туалетомъ Занявъ вашъ любопытный взглядъ, Я могъ бы предъ ученымъ свтомъ Здсь описать его нарядъ; Конечно бъ это было смло, Описывать мое же дло: Но панталоны, фракъ, жилетъ, Всхъ этихъ словъ на Русскомъ нтъ; А вижу я, винюсь предъ вами, Что ужъ и такъ мой бдный слогъ Пестрть гораздо меньше бъ могъ Иноплеменными словами, Хоть и заглядывалъ я встарь Въ Академическій Словарь.

XXVII.

У насъ теперь не то въ предмет: Мы лучше поспшимъ на балъ, Куда стремглавъ въ ямской карет Ужъ мой Онгинъ поскакалъ. Передъ померкшими домами Вдоль сонной улицы рядами Двойные фонари каретъ Веселый изливаютъ свтъ, И радуги на снгъ наводятъ; Усянъ плошками кругомъ, Блеститъ великолпный домъ; По цльнымъ окнамъ тни ходятъ, Мелькаютъ профили головъ И дамъ, и модныхъ чудаковъ.

XXVIII.

Вотъ нашъ герой подъхалъ къ снямъ; Швейцара мимо, онъ стрлой Взлетлъ по мраморнымъ ступенямъ, Расправилъ волоса рукой, Вошелъ. Полна народу зала; Музыка ужъ гремть устала; Толпа мазуркой занята; Кругомъ и шумъ, и тснота; Брянчатъ кавалергарда шпоры; Летаютъ ножки милыхъ дамъ; По ихъ плнительнымъ слдамъ Летаютъ пламенные взоры, И ревомъ скрыпокъ заглушенъ Ревнивый шопотъ модныхъ женъ.

XXIX.

Во дни веселій и желаній Я былъ отъ баловъ безъ ума: Врнй нтъ мста для признаній И для врученія письма. О вы, почтенные супруги! Вамъ предложу свои услуги; Прошу мою замтить рчь: Я васъ хочу предостеречь. Вы также, маменьки, построже За дочерьми смотрите вслдъ: Держите прямо свой лорнетъ! Не то... не то избави, Боже! Я это потому пишу, Что ужъ давно я не гршу.

XXX.

Увы, на разныя забавы Я много жизни погубилъ! Но если бъ не страдали нравы, Я балы бъ до сихъ поръ любилъ. Люблю я бшеную младость, И тсноту, и блескъ, и радость, И дамъ обдуманный нарядъ; Люблю ихъ ножки: только врядъ Найдете вы въ Россіи цлой Три пары стройныхъ женскихъ ногъ. Ахъ, долго я забыть не могъ Дв ножки!... Грустный, охладлой, Я все ихъ помню, и во сн Он тревожатъ сердце мн.

XXXI.

Когда жъ, и гд, въ какой пустын, Безумецъ, ихъ забудешь ты? Ахъ, ножки, ножки! Гд вы нын? Гд мнете вешніе цвты? Взлеляны въ восточной нг, На сверномъ, печальномъ снг Вы не оставили слдовъ: Любили мягкихъ вы ковровъ Роскошное прикосновенье. Давноль для васъ я забывалъ И жажду славы, и похвалъ, И край отцевъ, и заточенье? Исчезло счастье юныхъ лтъ — Какъ на лугахъ вашъ легкій слдъ.

XXXII.

Діаны грудь, ланиты Флоры Прелестны, милые друзья! Однако ножка Терпсихоры Прелестнй чмъ-то для меня. Она, пророчествуя взгляду Неоцненную награду, Влечетъ условною красой Желаній своевольный рой. Люблю ее, мой другъ Эльвина, Подъ длинной скатертью столовъ, Весной на мурав луговъ, Зимой на чугун камина, На зеркальномъ паркет залъ, У моря на гранит скалъ.

XXXIII.

Я помню море предъ грозою: Какъ я завидовалъ волнамъ, Бгущимъ бурной чередою Съ любовью лечь къ ея ногамъ! Какъ я желалъ тогда съ волнами Коснуться милыхъ ногъ устами! Нтъ, никогда средь пылкихъ дней Кипящей младости моей Я не желалъ съ такимъ мученьемъ Лобзать уста младыхъ Армидъ, Иль розы пламенныхъ ланитъ, Иль перси, полныя томленьемъ; Нтъ, никогда порывъ страстей Такъ не терзалъ души моей!

XXXIV.

Мн памятно другое время: Въ завтныхъ иногда мечтахъ Держу я счастливое стремя, И ножку чувствую въ рукахъ; Опять кипитъ воображенье, Опять ея прикосновенье Зажгло въ увядшемъ сердц кровь, Опять тоска, опять любовь... Но полно прославлять надменныхъ Болтливой лирою своей: Он не стоятъ ни страстей, Ни псенъ, ими вдохновенныхъ; Слова и взоръ волшебницъ сихъ Обманчивы какъ ножки ихъ.

XXXV.

Что жъ мой Онгинъ? Полусонный Въ постелю съ бала детъ онъ: А Петербургъ неугомонный Ужъ барабаномъ пробуждёнъ. Встаетъ купецъ, идетъ разнощикъ, На биржу тянется извощикъ, Съ кувшиномъ Охтенка спшитъ, Подъ ней снгъ утренній хруститъ. Проснулся утра шумъ пріятный, Открыты ставни, трубный дымъ Столбомъ восходитъ голубымъ, И хлбникъ, Нмецъ акуратный, Въ бумажномъ колпак, не разъ Ужъ отворялъ свой васисдасъ.

XXXVI.

Но шумомъ бала утомленной, И утро въ полночь обратя, Спокойно спитъ въ тни блаженной Забавъ и роскоши дитя. Проснется за полдень, и снова До утра жизнь его готова, Однообразна и пестра, И завтра тоже, что вчера. Но былъ ли счастливъ мой Евгеній, Свободный, въ цвт лучшихъ лтъ, Среди блистательныхъ побдъ, Среди вседневныхъ наслажденій? Вотще ли былъ онъ средь пировъ Неостороженъ и здоровъ?

XXXVII.

Нтъ: рано чувства въ немъ остыли; Ему наскучилъ свта шумъ; Красавицы не долго были Предметъ его привычныхъ думъ: Измны утомить успли; Друзья и дружба надоли, Затмъ, что не всегда же могъ Beef-steaks и Стразбургскій пирогъ Шампанской обливать бутылкой И сыпать острыя слова, Когда болла голова: И хоть онъ былъ повса пылкой, Но разлюбилъ онъ наконецъ И брань, и саблю, и свинецъ.

XXXVIII.

Недугъ, котораго причину Давно бы отыскать пора, Подобный Англійскому сплину, Короче: Русская хандра Имъ овладла по немногу; Онъ застрлиться, слава Богу, Попробовать не захотлъ: Но къ жизни вовсе охладлъ. Какъ Child-Horald, угрюмый, томный Въ гостиныхъ появлялся онъ; Ни сплетни свта, ни бостонъ, Ни милый взглядъ, ни вздохъ нескромный, Ничто не трогало его, Не замчалъ онъ ничего.

XXXIX. XL. XLI.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XLII.

Причудницы большаго свта! Всхъ прежде васъ оставилъ онъ. И правда то, что въ наши лта Довольно скученъ высшій тонъ. Хоть, можетъ быть, иная дама Толкуетъ Сея и Бентама; Но вообще ихъ разговоръ Несносный, хоть невинный вздоръ. Къ тому жъ он такъ непорочны, Такъ величавы, такъ умны, Такъ благочестія полны, Такъ осмотрительны, такъ точны, Такъ неприступны для мужчинъ, Что видъ ихъ ужъ раждаетъ сплинъ7.

XLIII.

И вы, красотки молодыя, Которыхъ позднею порой Уносятъ дрожки удалыя По Петербургской мостовой, И васъ покинулъ мой Евгеній. Отступникъ бурныхъ наслажденій, Онгинъ дома заперся, Звая, за перо взялся, Хотлъ писать: но трудъ упорный Ему былъ тошенъ; ничего Не вышло изъ пера его, И не попалъ онъ въ цехъ задорный Людей, о коихъ не сужу, Затмъ, что къ нимъ принадлежу.

XLIV.

И снова преданный бездлью, Томясь душевной пустотой Услся онъ съ похвальной цлью Себ присвоить умъ чужой; Отрядомъ книгъ уставилъ полку, Читалъ, читалъ, а все безъ толку: Тамъ скука, тамъ обманъ и бредъ; Въ томъ совсти, въ томъ смысла нтъ; На всхъ различныя вериги; И устарла старина, И старымъ бредитъ новизна. Какъ женщинъ, онъ оставилъ книги, И полку, съ пыльной ихъ семьей, Задернулъ траурной тафтой.

XLV.

Условій свта свергнувъ бремя, Какъ онъ отставъ отъ суеты, Съ нимъ подружился я въ то время. Мн нравились его черты, Мечтамъ невольная преданность, Неподражательная странность И рзкій, охлажденный умъ. Я былъ озлобленъ, онъ угрюмъ; Страстей игру мы знали оба: Томила жизнь обоихъ насъ; Въ обоихъ сердца жаръ погасъ; Обоихъ ожидала злоба Слпой Фортуны и людей На самомъ утр нашихъ дней.

XLVI.

Кто жилъ и мыслилъ, тотъ не можетъ Въ душ не презирать людей; Кто чувствовалъ, того тревожитъ Призракъ не возвратимыхъ дней: Тому ужъ нтъ очарованій, Того змія воспоминаній, Того раскаянье грызетъ. Все это часто придаетъ Большую прелесть разговору. Сперва Онгина языкъ Меня смущалъ; но я привыкъ Къ его язвительному спору, И къ шутк, съ желчью пополамъ, И злости мрачныхъ эпиграммъ.

XLVII.

Какъ часто лтнею порою, Когда прозрачно и свтло Ночное небо надъ Невою8, И водъ веселое стекло Не отражаетъ ликъ Діаны, Воспомня прежнихъ лтъ романы, Воспомня прежнюю любовь, Чувствительны, безпечны вновь, Дыханьемъ ночи благосклонной Безмолвно упивались мы! Какъ въ лсъ зеленый изъ тюрьмы Перенесенъ колодникъ сонной Такъ уносились мы мечтой Къ началу жизни молодой.

XLVIII.

Съ душою, полной сожалній, И опершися на гранитъ, Стоялъ задумчиво Евгеній, Какъ описалъ себя Піитъ9. Все было тихо; лишь ночные Перекликались часовые; Да дрожекъ отдаленный стукъ Съ Мильонной раздавался вдругъ; Лишь лодка, веслами махая, Плыла по дремлющей рк: И насъ плняли вдалек Рожекъ и псня удалая. Но слаще, средь ночныхъ забавъ, Напвъ Торкватовыхъ октавъ!

XLIX.

Адріатическія волны, О, Брента! нтъ, увижу васъ, И, вдохновенья снова полный, Услышу вашъ волшебный гласъ! Онъ святъ для внуковъ Аполлона; По гордой лир Альбіона Онъ мн знакомъ, онъ мн родной. Ночей Италіи златой Я нгой наслажусь на вол; Съ Венеціянкою младой, То говорливой, то нмой, Плывя въ таинственной гондол, — Съ ней обртутъ уста мои Языкъ Петрарки и любви.

L.

Придетъ ли часъ моей свободы? Пора, пора! — взываю къ ней; Брожу надъ моремъ10, жду погоды, Маню втрила кораблей. Подъ ризой бурь, съ волнами споря, По вольному распутью моря Когдажъ начну я вольный бгъ? Пора покинуть скучный брегъ Мн непріязненной стихіи, И средь полуденныхъ зыбей, Подъ небомъ Африки моей11, Вздыхать о сумрачной Россіи, Гд я страдалъ, гд я любилъ, Гд сердце я похоронилъ.

LI.

Онгинъ былъ готовъ со мною Увидть чуждыя страны; Но скоро были мы судьбою На долгій срокъ разведены. Отецъ его тогда скончался. Передъ Онгинымъ собрался Заимодавцевъ жадный полкъ. У каждаго свой умъ и толкъ: Евгеній, тяжбы ненавидя, Довольный жребіемъ своимъ, Наслдство предоставилъ имъ, Большой потери въ томъ не видя, Иль предузнавъ изъ далека Кончину дяди старика.

LII.

Вдругъ получилъ онъ въ самомъ дл Отъ управителя докладъ, Что дядя при смерти въ постел И съ нимъ проститься былъ бы радъ. Прочтя печальное посланье, Евгеній тотчасъ на свиданье Стремглавъ по почт поскакалъ И ужъ заране звалъ, Приготовляясь, денегъ ради, На вздохи, скуку и обманъ (И тмъ я началъ мой романъ); Но, прилетвъ въ деревню дяди, Его нашелъ ужъ на стол, Какъ дань, готовую земл.

LIII.

Нашелъ онъ полонъ дворъ услуги; Къ покойному со всхъ сторонъ Съзжались недруги и други, Охотники до похоронъ. Покойника похоронили. Попы и гости ли, пили, И посл важно разошлись, Какъ будто дломъ занялись. Вотъ нашъ Онгинъ сельскій житель, Заводовъ, водъ, лсовъ, земель Хозяинъ полный, а досель Порядка врагъ и расточитель, И очень радъ, что прежній путь Перемнилъ на что нибудь.

LIV.

Два дня ему казались новы Уединенныя поля, Прохлада сумрачной дубровы, Журчанье тихаго ручья; На третій, роща, холмъ и поле Его не занимали бол, Потомъ ужъ наводили сонъ; Потомъ увидлъ ясно онъ, Что и въ деревн скука та же, Хоть нтъ ни улицъ, ни дворцовъ, Ни картъ, ни баловъ, ни стиховъ. Хандра ждала его на страж И бгала за нимъ она, Какъ тнь, иль врная жена.

LV.

Я былъ рожденъ для жизни мирной, Для деревенской тишины: Въ глуши звучне голосъ лирной, Живе творческіе сны. Досугамъ посвятясь невиннымъ, Брожу надъ озеромъ пустыннымъ, И far nіente мой законъ. Я каждымъ утромъ пробуждёнъ Для сладкой нги и свободы: Читаю мало, много сплю, Летучей славы не ловлю. Не такъ ли я въ былые годы Провелъ въ бездйствіи, въ тиши Мои счастливйшіе дни?

LVI.

Цвты, любовь, деревня, праздность, Поля! я преданъ вамъ душой. Всегда я радъ замтить разность Между Онгинымъ и мной, Чтобы насмшливый читатель, Или какой нибудь издатель Замысловатой клеветы, Сличая здсь мои черты, Не повторялъ потомъ безбожно, Что намаралъ я свой портретъ, Какъ Байронъ, гордости поэтъ, — Какъ будто намъ ужъ невозможно Писать поэмы о другомъ, Какъ только о себ самомъ?

LVII.

Замчу кстати: вс поэты — Любви мечтательной друзья. Бывало, милые предметы Мн снились, и душа моя Ихъ образъ тайный сохранила; Ихъ посл Муза оживила: Такъ я, безпеченъ, воспвалъ И дву горъ, мой идеалъ, И плнницъ береговъ Салгира. Теперь отъ васъ, мои друзья, Вопросъ не рдко слышу я: «О комъ твоя вздыхаетъ лира? «Кому, въ толп ревнивыхъ двъ, «Ты посвятилъ ея напвъ?

LVIII.

«Чей взоръ, волнуя вдохновенье, «Умильной лаской наградилъ «Твое задумчивое пнье? «Кого твой стихъ боготворилъ?» — И, други, никого, ей Богу! Любви безумную тревогу Я безотрадно испыталъ. Блаженъ, кто съ нею сочеталъ Горячку рифмъ: онъ тмъ удвоилъ Поэзіи священный бредъ, Петрарк шествуя во слдъ, А муки сердца успокоилъ, Поймалъ и славу между тмъ; Но я, любя, былъ глупъ и нмъ.

LIX.

Прошла любовь, явилась Муза, И прояснился темный умъ. Свободенъ, вновь ищу союза Волшебныхъ звуковъ, чувствъ и думъ; Пишу, и сердце не тоскуетъ; Перо, забывшись, не рисуетъ, Близъ неоконченныхъ стиховъ, Ни женскихъ ножекъ, ни головъ; Погасшій пепелъ ужъ не вспыхнетъ, Я все грущу; но слезъ ужъ нтъ, И скоро, скоро бури слдъ Въ душ моей совсмъ утихнетъ: Тогда-то я начну писать Поэму, псенъ въ двадцать пять.

LX.

Я думалъ ужъ о форм плана, И какъ героя назову. Покамсть моего романа Я кончилъ первую главу; Пересмотрлъ все это строго: Противорчій очень много, Но ихъ исправить не хочу. Ценсур долгъ свой заплачу, И журналистамъ на съденье Плоды трудовъ моихъ отдамъ: Иди же къ Невскимъ берегамъ, Новорожденное творенье! И заслужи мн славы дань — Кривые толки, шумъ и брань.

ГЛАВА ВТОРАЯ.

O rus! Hor.
О Русь!

I.

Деревня, гд скучалъ Евгеній, Была прелестный уголокъ; Тамъ другъ невинныхъ наслажденій Благословить бы Небо могъ. Господскій домъ, уединенный, Горой отъ втровъ огражденный, Стоялъ надъ рчкою; вдали Предъ нимъ пестрли и цвли Луга и нивы золотыя. Мелькали села здсь и тамъ, Стада бродили по лугамъ И сни расширялъ густыя Огромный, запущенный садъ, Пріютъ задумчивыхъ Дріадъ.

II.

Почтенный замокъ былъ построенъ, Какъ замки строиться должны: Отмнно проченъ и спокоенъ, Во вкус умной старины. Везд высокіе покои, Въ гостиной штофные обои, Портреты ддовъ на стнахъ, И печи въ пестрыхъ израсцахъ. Все это нын обветшало, Не знаю, право, почему: Да впрочемъ другу моему Въ томъ нужды было очень мало, Затмъ, что онъ равно звалъ Средь модныхъ и старинныхъ залъ.

III.

Онъ въ томъ поко поселился, Гд деревенскій старожилъ Лтъ сорокъ съ ключницей бранился, Въ окно смотрлъ и мухъ давилъ. Все было просто: полъ дубовый, Два шкафа, столъ, диванъ пуховый, Нигд ни пятнышка чернилъ. Онгинъ шкафы отворилъ: Въ одномъ нашелъ тетрадь расхода, Въ другомъ наливокъ цлый строй, Кувшины съ яблочной водой, И календарь осьмаго года; Старикъ, имя много длъ, Въ иныя книги не глядлъ.

IV.

Одинъ среди своихъ владній, Чтобъ только время проводить Сперва задумалъ нашъ Евгеній Порядокъ новый учредить. Въ своей глуши мудрецъ пустынный, Яремъ онъ барщины старинной Оброкомъ легкимъ замнилъ; Мужикъ судьбу благословилъ. За то въ углу своемъ надулся, Увидя въ этомъ страшный вредъ, Его расчетливый сосдъ. Другой лукаво улыбнулся, И въ голосъ вс ршили такъ: Что онъ опаснйшій чудакъ.

V.

Сначала вс къ нему зжали, Но такъ какъ съ задняго крыльца Обыкновенно подавали Ему Донскаго жеребца, Лишь только вдоль большой дороги Заслышатъ ихъ домашни дроги: — Поступкомъ оскорбясь такимъ, Вс дружбу прекратили съ нимъ. «Сосдъ нашъ неучъ, сумасбродитъ, «Онъ фармасонъ; онъ пьетъ одно «Стаканомъ красное вино; «Онъ дамамъ къ ручк не подходитъ; «Все да, да нтъ, не скажетъ да-съ «Иль нтъ-съ.» Таковъ былъ общій гласъ.

VI.

Въ свою деревню въ ту же пору Помщикъ новый прискакалъ, И столь же строгому разбору Въ сосдств поводъ подавалъ. По имени Владиміръ Ленскій, Съ душою прямо Геттингенской, Красавецъ, въ полномъ цвт лтъ, Поклонникъ Канта и поэтъ. Онъ изъ Германіи туманной Привезъ учености плоды: Вольнолюбивыя мечты, Духъ пылкій и довольно странный, Всегда восторженную рчь И кудри черныя до плечъ.

VII.

Отъ хладнаго разврата свта Еще увянуть не успвъ, Его душа была согрта Привтомъ друга, лаской двъ. Онъ сердцемъ милый былъ невжда; Его леляла надежда, И міра новый блескъ и шумъ Еще плняли юный умъ. Онъ забавлялъ мечтою сладкой Сомннья сердца своего. Цль жизни нашей для него Была заманчивой загадкой; Надъ ней онъ голову ломалъ, И чудеса подозрвалъ.

VIII.

Онъ врилъ, что душа родная Соединиться съ нимъ должна; Что, безотрадно изнывая, Его вседневно ждетъ она; Онъ врилъ, что друзья готовы За честь его принять оковы, И что не дрогнетъ ихъ рука Разбить сосудъ клеветника: Что есть избранныя судьбою . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

IX.

Негодованье, сожалнье, Ко благу чистая любовь, И славы сладкое мученье Въ немъ рано волновали кровь. Онъ съ лирой странствовалъ на свт; Подъ небомъ Шиллера и Гете, Ихъ поэтическимъ огнемъ Душа воспламенилась въ немъ. И Музъ возвышенныхъ искуства, Счастливецъ, онъ не постыдилъ; Онъ въ псняхъ гордо сохранилъ Всегда возвышенныя чувства, Порывы двственной мечты И прелесть важной простоты.

X.

Онъ плъ любовь, любви послушный, И пснь его была ясна, Какъ мысли двы простодушной, Какъ сонъ младенца, какъ луна Въ пустыняхъ неба безмятежныхъ, Богиня тайнъ и вздоховъ нжныхъ. Онъ плъ разлуку и печаль, И нчто, и туманну даль, И романтическія розы; Онъ плъ т дальныя страны, Гд долго въ лоно тишины Лились его живыя слёзы; Онъ плъ поблеклый жизни цвтъ, Безъ малаго въ осьмнадцать лтъ.

XI.

Въ пустын, гд одинъ Евгеній Могъ оцнить его дары, Господъ сосдственныхъ селеній Ему не нравились пиры; Бжалъ онъ ихъ бесды шумной. Ихъ разговоръ благоразумной О снокос, о вин, О псарн, о своей родн, Конечно не блисталъ ни чувствомъ, Ни поэтическимъ огнёмъ, Ни остротою, ни умомъ, Ни общежитія искуствомъ; Но разговоръ ихъ милыхъ женъ Гораздо меньше былъ уменъ.

XII.

Богатъ, хорошъ собою, Ленскій Везд былъ принятъ какъ женихъ: Таковъ обычай деревенскій; Вс дочекъ прочили своихъ За полурусскаго сосда; Взойдетъ ли онъ — тотчасъ бесда Заводитъ слово стороной О скук жизни холостой; Зовутъ сосда къ самовару, А Дуня разливаетъ чай, Ей шепчутъ: «Дуня, примчай!» Потомъ приносятъ и гитару: И запищитъ она (Богъ мой!): Приди въ чертогъ ко мн златой!...12

XIII.

Но Ленскій, не имвъ конечно Охоты узы брака несть, Съ Онгинымъ желалъ сердечно Знакомство покороче свесть. Они сошлись: волна и камень, Стихи и проза, ледъ и пламень Не столь различны межъ собой. Сперва взаимной разнотой Они другъ другу были скучны; Потомъ понравились; потомъ Съзжались каждый день верхомъ, И скоро стали неразлучны. Такъ люди — первый каюсь я — Отъ длать нечего — друзья.

XIV.

Но дружбы нтъ и той межъ нами; Вс предразсудки истребя, Мы почитаемъ всхъ — нулями, А единицами — себя; Мы вс глядимъ въ Наполеоны; Двуногихъ тварей милліоны Для насъ орудіе одно; Намъ чувство дико и смшно. Сносне многихъ былъ Евгеній; Хоть онъ людей конечно зналъ, И вообще ихъ презиралъ; Но правилъ нтъ безъ исключеній: Иныхъ онъ очень отличалъ, И вчуж чувство уважалъ.

XV.

Онъ слушалъ Ленскаго съ улыбкой: Поэта пылкій разговоръ, И умъ, еще въ сужденьяхъ зыбкой, И вчно вдохновенный взоръ — Онгину все было ново; Онъ охладительное слово Въ устахъ старался удержать, И думалъ: глупо мн мшать Его минутному блаженству; И безъ меня пора придетъ; Пускай покамстъ онъ живетъ Да вритъ міра совершенству; Простимъ горячк юныхъ лтъ И юный жаръ, и юный бредъ.

XVI.

Межъ ними все раждало споры И къ размышленію влекло: Племенъ минувшихъ договоры, Плоды наукъ, добро и зло, И предразсудки вковые, И гроба тайны роковыя, Судьба и жизнь въ свою чреду, Все подвергалось ихъ суду. Поэтъ въ жару своихъ сужденій Читалъ, забывшись, между тмъ Отрывки сверныхъ поэмъ; И снисходительный Евгеній, Хоть ихъ не много понималъ, Прилжно юнош внималъ.

XVII.

Но чаще занимали страсти Умы пустынниковъ моихъ. Ушедъ отъ ихъ мятежной власти, Онгинъ говорилъ объ нихъ Съ невольнымъ вздохомъ сожалнья. Блаженъ, кто вдалъ ихъ волненья И наконецъ отъ нихъ отсталъ; Блаженнй тотъ, кто ихъ не зналъ, Кто охлаждалъ любовь разлукой, Вражду злословіемъ; порой Звалъ съ друзьями и женой, Ревнивой не тревожась мукой, И ддовъ врный капиталъ Коварной двойк не вврялъ!

XVIII.

Когда прибгнемъ мы подъ знамя Благоразумной тишины, Когда страстей угаснетъ пламя, И намъ становятся смшны Ихъ своевольство, иль порывы И запоздалые отзывы: — Смиренные не безъ труда, Мы любимъ слушать иногда Страстей чужихъ языкъ мятежный И намъ онъ сердце шевелитъ; Такъ точно старый инвалидъ Охотно клонитъ слухъ прилжный Расказамъ юныхъ усачей, Забытый въ хижин своей.

XIX.

За то и пламенная младость Не можетъ ничего скрывать: Вражду, любовь, печаль и радость, Она готова разболтать. Въ любви считаясь инвалидомъ, Онгинъ слушалъ съ важнымъ видомъ, Какъ, сердца исповдь любя, Поэтъ высказывалъ себя; Свою доврчивую совсть Онъ простодушно обнажалъ. Евгеній безъ труда узналъ Его любви младую повсть, Обильный чувствами расказъ. Давно не новыми для насъ.

XX.

Ахъ, онъ любилъ, какъ въ наши лта Уже не любятъ; какъ одна Безумная душа поэта Еще любить осуждена: Всегда, везд одно мечтанье, Одно привычное желанье, Одна привычная печаль! Ни охлаждающая даль, Ни долгія лта разлуки, Ни музамъ данные часы, Ни чужеземныя красы, Ни шумъ веселій, ни науки Души не измнили въ немъ, Согртой двственнымъ огнемъ.

XXI.

Чуть отрокъ, Ольгою плненный, Сердечныхъ мукъ еще не знавъ, Онъ былъ свидтель умиленный Ея младенческихъ забавъ; Въ тни хранительной дубравы Онъ раздлялъ ея забавы, И дтямъ прочили внцы Друзья-сосди, ихъ отцы. Въ глуши, подъ снію смиренной, Невинной прелести полна, Въ глазахъ родителей, она Цвла какъ ландышъ потаенный, Незнаемый въ трав глухой, Ни мотыльками, ни пчелой.

XXII.

Она поэту подарила Младыхъ восторговъ первый сонъ, И мысль объ ней одушевила Его цвницы первый стонъ. Простите, игры золотыя! Онъ рощи полюбилъ густыя, Уединенье, тишину, И ночь, и звзды, и луну — Луну, небесную лампаду, Которой посвящали мы Прогулки средь вечерней тмы, И слезы, тайныхъ мукъ отраду.... Но нын видимъ только въ ней Замну тусклыхъ фонарей.

XXIII.

Всегда скромна, всегда послушна, Всегда какъ утро весела, Какъ жизнь поэта простодушна, Какъ поцлуй любви мила, Глаза какъ небо голубые, Улыбка, локоны льняные, Движенья, голосъ, легкій станъ, Все въ Ольг.... но любой романъ Возмите, и найдете врно Ея портретъ: онъ очень милъ; Я прежде самъ его любилъ, Но надолъ онъ мн безмрно. Позвольте мн, читатель мой, Заняться старшею сестрой.

XXIV.

Ея сестра звалась Татьяна....13 Впервые именемъ такимъ Страницы нжныя романа Мы своевольно освятимъ. И что жъ? оно пріятно, звучно, Но съ нимъ, я знаю, неразлучно Воспоминанье старины Иль двичьей. Мы вс должны Признаться, вкуса очень мало У насъ и въ нашихъ именахъ (Не говоримъ ужъ о стихахъ); Намъ просвщенье не пристало, И намъ досталось отъ него Жеманство — больше ничего.

XXV.

И такъ она звалась Татьяной. Ни красотой сестры своей, Ни свжестью ея румяной, Не привлекла бъ она очей. Дика, печальна, молчалива, Какъ лань лсная боязлива, Она въ семь своей родной Казалась двочкой чужой. Она ласкаться не умла Къ отцу, ни къ матери своей; Дитя сама, въ толп дтей Играть и прыгать не хотла, И часто, цлый день одна, Сидла молча у окна.

XXVI.

Задумчивость, ея подруга Отъ самыхъ колыбельныхъ дней, Теченье сельскаго досуга Мечтами украшала ей. Ея изнженные пальцы Не знали иглъ; склонясь на пяльцы, Узоромъ шелковымъ она Не оживляла полотна. Охоты властвовать примта: Съ послушной куклою, дитя Приготовляется шутя Къ приличію, закону свта, И важно повторяетъ ей Уроки маменьки своей.

XXVII.

Но куклы, даже въ эти годы, Татьяна въ руки не брала; Про всти города, про моды Бесды съ нею не вела. И были дтскія проказы Ей чужды; странные расказы Зимою, въ темнот ночей, Плняли больше сердце ей. Когда же няня собирала Для Ольги, на широкій лугъ, Всхъ маленькихъ ея подругъ, Она въ горлки не играла, Ей скученъ былъ и звонкій смхъ, И шумъ ихъ втренныхъ утхъ.

XXVIII.

Она любила на балкон Предупреждать зари восходъ, Когда на блдномъ небосклон Звздъ исчезаетъ хороводъ, И тихо край земли свтлетъ, И встникъ утра, втеръ ветъ, И всходитъ постепенно день. Зимой, когда ночная тнь Полміромъ дол обладаетъ, И дол въ праздной тишин, При отуманенной лун, Востокъ лнивый почиваетъ, Въ привычный часъ пробуждена, Вставала при свчахъ она.

XXIX.

Ей рано нравились романы; Они ей замняли всё; Она влюбилася въ обманы И Ричардсона и Руссо. Отецъ ея былъ добрый малый, Въ прошедшемъ вк запоздалый; Но въ книгахъ не видалъ вреда; Онъ, не читая никогда, Ихъ почиталъ пустой игрушкой, И не заботился о томъ, Какой у дочки тайный томъ Дремалъ до утра подъ подушкой, Жена жъ его была сама Отъ Ричардсона безъ ума.

XXX.

Она любила Ричардсона, Не потому, чтобы прочла, Не потому, чтобъ Грандисона Она Ловласу предпочла;14 Но встарину, Княжна Алина, Ея Московская кузина, Твердила часто ей объ нихъ. Въ то время былъ еще женихъ Ея супругъ; но по невол; Она вздыхала по другомъ, Который сердцемъ и умомъ Ей нравился гораздо бол; Сей Грандисонъ былъ славный франтъ, Игрокъ и гвардіи сержантъ.

XXXI.

Какъ онъ, она была одта, Всегда по мод и къ лицу. Но не спросясь ея совта, Двицу повезли къ внцу, И чтобъ ея разсять горе, Разумный мужъ ухалъ вскор Въ свою деревню, гд она, Богъ знаетъ кмъ окружена, Рвалась и плакала сначала, Съ супругомъ чуть не развелась; Потомъ хозяйствомъ занялась, Привыкла и довольна стала. Привычка свыше намъ дана: Замна счастію она.15

XXXII.

Привычка усладила горе, Неотразимое ничмъ; Открытіе большое вскор Ее утшило совсмъ. Она межъ дломъ и досугомъ Открыла тайну, какъ супругомъ Единовластно управлять, И все тогда пошло на стать. Она зжала по работамъ, Солила на зиму грибы, Вела расходы, брила лбы, Ходила въ баню по субботамъ, Служанокъ била осердясь — Все это мужа не спросясь.

XXXIII.

Бывало писывала кровью Она въ альбомы нжныхъ двъ, Звала Полиною Прасковью, И говорила на распвъ; Корсетъ носила очень узкій, И Руской Н какъ N Французскій Произносить умла въ носъ; Но скоро все перевелось: Корсетъ, альбомъ, Княжну Полину, Стишковъ чувствительныхъ тетрадь Она забыла — стала звать Акулькой прежнюю Селину, И обновила наконецъ На ват шлафоръ и чепецъ.

XXXIV.

Но мужъ любилъ ее сердечно, Въ ея зати не входилъ, Во всемъ ей вровалъ безпечно, А самъ въ халат лъ и пилъ. Покойно жизнь его катилась; Подъ вечеръ иногда сходилась Сосдей добрая семья, Нецеремонные друзья, И потужить, и позлословить, И посмяться кой о чемъ. Проходитъ время; между тмъ Прикажутъ Ольг чай готовить; Тамъ ужинъ, тамъ и спать пора, И гости дутъ со двора.

XXXV.

Они хранили въ жизни мирной Привычки милой старины; У нихъ на масляниц жирной Водились Русскіе блины . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Имъ квасъ, какъ воздухъ былъ потребенъ И за столомъ у нихъ гостямъ Носили блюда по чинамъ.

XXXVI.

И такъ они старли оба. И отворились наконецъ Передъ супругомъ двери гроба, И новый онъ пріялъ внецъ. Онъ умеръ въ часъ передъ обдомъ, Оплаканный своимъ сосдомъ, Дтьми и врною женой, Чистосердечнй чмъ иной. Онъ былъ простой и добрый баринъ, И тамъ, гд прахъ его лежитъ, Надгробный памятникъ гласитъ: Смиренный гршникъ, Дмитрій Ларинъ, Господній рабъ и бригадиръ Подъ камнемъ симъ вкушаетъ миръ.

XXXVII.

Своимъ пенатамъ возвращенный, Владиміръ Ленскій постилъ Сосда памятникъ смиренный, И вздохъ онъ пеплу посвятилъ; И долго сердцу грустно было. «Poor Yorick!16 молвилъ онъ уныло, «Онъ на рукахъ меня держалъ. «Какъ часто въ дтств я игралъ «Его Очаковской медалью! «Онъ Ольгу прочилъ за меня, «Онъ говорилъ: дождусь ли дня?...» И полный искренней печалью, Владиміръ тутъ же начерталъ Ему надгробный мадригалъ.

XXXVIII.

И тамъ же надписью печальной Отца и матери, въ слезахъ, Почтилъ онъ прахъ патріархальной.... Увы! на жизненныхъ браздахъ Мгновенной жатвой, поколнья, По тайной вол Провиднья, Восходятъ, зрютъ и падутъ; Другія имъ во слдъ идутъ.... Такъ наше втренное племя Растетъ, волнуется, кипитъ И къ гробу праддовъ тснитъ. Придетъ, придетъ и наше время, И наши внуки въ добрый часъ Изъ міра вытснятъ и насъ!

XXXIX.

Покамстъ упивайтесь ею, Сей легкой жизнію, друзья! Ея ничтожность разумю, И мало къ ней привязанъ я; Для призраковъ закрылъ я вжды; Но отдаленныя надежды Тревожатъ сердце иногда: Безъ непримтнаго слда Мн было бъ грустно міръ оставить. Живу, пишу не для похвалъ; Но я бы, кажется, желалъ Печальный жребій свой прославить, Чтобъ обо мн, какъ врный другъ, Напомнилъ хоть единый звукъ.

XL.

И чье нибудь онъ сердце тронетъ; И сохраненная судьбой, Быть можетъ, въ Лет не потонетъ Строфа, слагаемая мной; Быть можетъ — лестная надежда! — Укажетъ будущій невжда На мой прославленный портретъ, И молвитъ: то-то былъ Поэтъ! Прими жъ мое благодаренье, Поклонникъ мирныхъ Аонидъ, О ты, чья память сохранитъ Мои летучія творенья, Чья благосклонная рука Потреплетъ лавры старика!

ГЛАВА ТРЕТІЯ.

Elle 'etoit fille, elle 'etoit amoureuse. Malfilatre.

I.

— «Куда? Ужъ эти мн поэты!» — «Прощай, Онгинъ, мн пора.» — «Я не держу тебя; но гд ты Свои проводишь вечера?» — «У Лариныхъ.» — «Вотъ это чудно. Помилуй! и теб не трудно Такъ каждый вечеръ убивать!» — «Ни мало.» — «Не могу понять. Отсел вижу, что такое: Во-первыхъ — слушай, правъ ли я? — Простая, Русская семья, Къ гостямъ усердіе большое, Варенье, вчный разговоръ Про дождь, про ленъ, про скотный дворъ...»

II.

— «Я тутъ еще бды не вижу.» — «Да скука, вотъ бда, мой другъ.» — «Я модный свтъ вашъ ненавижу; Миле мн домашній кругъ, Гд я могу....» — «Опять эклога! Да полно, милый, ради Бога. Ну что жъ? ты дешь: очень жаль. Ахъ, слушай, Ленской; да не льзя ль Увидть мн Филлиду эту, Предметъ и мыслей, и пера, И слезъ, и рифмъ et cetera? Представь меня.» — «Ты шутишь.» — «Нту.» — «Я радъ.» — «Когда же?» — «Хоть сей часъ. Он съ охотой примутъ насъ.

III.

Подемъ.» — Поскакали други, Явились; имъ расточены Порой тяжелыя услуги Гостепріимной старины. Обрядъ извстный угощенья: Несутъ на блюдечкахъ варенья, На столикъ ставятъ вощаной Кувшинъ съ брусничною водой. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

IV.

Они дорогой самой краткой Домой летятъ во весь опоръ.17 Теперь подслушаемъ украдкой Героевъ нашихъ разговоръ. — «Ну что жъ, Онгинъ? ты зваешь.» — «Привычка, Ленскій.» — «Но скучаешь Ты какъ-то больше.» — «Нтъ, равно. Однако въ пол ужъ темно; Скорй! пошолъ, пошолъ, Андрюшка! Какія глупыя мста! А, кстати: Ларина проста, Но очень милая старушка; Боюсь: брусничная вода Мн не надлала бъ вреда.

V.

Скажи: которая Татьяна?» — «Да та, которая, грустна И молчалива какъ Свтлана, Вошла и сла у окна.» — «Не ужъ-то ты влюбленъ въ меньшую?» — «А что?» — «Я выбралъ бы другую, Когда бъ я былъ какъ ты поэтъ. Въ чертахъ у Ольги жизни нтъ, Точь въ точь въ Вандиковой Мадон: Кругла, красна лицомъ она, Какъ эта глупая луна На этомъ глупомъ небосклон.» — Владиміръ сухо отвчалъ И посл во весь путь молчалъ.

VI.

Межъ тмъ Онгина явленье У Лариныхъ произвело На всхъ большое впечатлнье И всхъ сосдей развлекло. Пошла догадка за догадкой. Вс стали толковать украдкой, Шутить, судить не безъ грха, Татьян прочить жениха; Иные даже утверждали, Что свадьба слажена совсмъ, Но остановлена затмъ, Что модныхъ колецъ не достали. О свадьб Ленскаго давно У нихъ ужъ было ршено.

VII.

Татьяна слушала съ досадой Такія сплетни; но тайкомъ Съ неизъяснимою отрадой Невольно думала о томъ; И въ сердце дума заронилась; Пора пришла, она влюбилась. Такъ въ землю падшее зерно Весны огнемъ оживлено. Давно ея воображенье, Сгарая нгой и тоской, Алкало пищи роковой; Давно сердечное томленье Тснило ей младую грудь; Душа ждала... кого нибудь,

VIII.

И дождалась. Открылись очи; Она сказала: это онъ! Увы! теперь и дни, и ночи, И жаркій, одинокій сонъ, Все полно имъ; все дв милой Безъ умолку волшебной силой Твердитъ о немъ. Докучны ей И звуки ласковыхъ рчей, И взоръ заботливой прислуги. Въ уныніе погружена, Гостей не слушаетъ она, И проклинаетъ ихъ досуги, Ихъ неожиданный пріздъ И продолжительный присстъ.

IX.

Теперь съ какимъ она вниманьемъ Читаетъ сладостный романъ, Съ какимъ живымъ очарованьемъ Пьетъ обольстительный обманъ! Счастливой силою мечтанья Одушевленныя созданья, Любовникъ Юліи Вольмаръ, Малекъ-Адель и де Линаръ, И Вертеръ, мученикъ мятежной, И безподобный Грандисонъ,18 Который намъ наводитъ сонъ, Вс для мечтательницы нжной Въ единый образъ облеклись, Въ одномъ Онгин слились.

X.

Воображаясь героиней Своихъ возлюбленныхъ творцовъ, Кларисой, Юліей, Дельфиной, Татьяна въ тишин лсовъ Одна съ опасной книгой бродитъ, Она въ ней ищетъ и находитъ Свой тайный жаръ, свои мечты, Плоды сердечной полноты, Вздыхаетъ, и себ присвоя Чужой восторгъ, чужую грусть, Въ забвеньи шепчетъ наизусть Письмо для милаго героя.... Но нашъ герой, кто бъ ни былъ онъ, Ужъ врно былъ не Грандисонъ.

XI.

Свой слогъ на важный ладъ настроя, Бывало, пламенный творецъ Являлъ намъ своего героя Какъ совершенства образецъ. Онъ одарялъ предметъ любимый, Всегда неправедно гонимый, Душой чувствительной, умомъ И привлекательнымъ лицомъ. Питая жаръ чистйшей страсти, Всегда восторженный герой Готовъ былъ жертвовать собой, И при конц послдней части Всегда наказанъ былъ порокъ, Добру достойный былъ внокъ.

XII.

А нынче вс умы въ туман, Мораль на насъ наводитъ сонъ, Порокъ любезенъ и въ роман, И тамъ ужъ торжествуетъ онъ. Британской музы небылицы Тревожатъ сонъ отроковицы, И сталъ теперь ея кумиръ Или задумчивый Вампиръ, Или Мельмотъ, бродяга мрачной, Иль вчный жидъ, или Корсаръ, Или таинственный Сбогаръ.19 Лордъ Байронъ прихотью удачной Облекъ въ унылый романтизмъ И безнадежный эгоизмъ.

XIII.

Друзья мои, что жъ толку въ этомъ? Быть можетъ, волею Небесъ, Я перестану быть поэтомъ, Въ меня вселится новый бсъ, И, Фебовы презрвъ угрозы, Унижусь до смиренной прозы: Тогда романъ на старый ладъ Займетъ веселый мой закатъ. Не муки тайныя злодйства Я грозно въ немъ изображу, Но просто вамъ перескажу Преданья Русскаго семейства, Любви плнительные сны, Да нравы нашей старины.

XIV.

Перескажу простыя рчи Отца иль дяди старика, Дтей условленныя встрчи У старыхъ липъ, у ручейка; Несчастной ревности мученья, Разлуку, слезы примиренья, Поссорю вновь, и наконецъ Я поведу ихъ подъ внецъ... Я вспомню рчи нги страстной, Слова тоскующей любви, Которыя въ минувши дни У ногъ любовницы прекрасной Мн приходили на языкъ, Отъ коихъ я теперь отвыкъ.

XV.

Татьяна, милая Татьяна! Съ тобой теперь я слезы лью; Ты въ руки моднаго тирана Ужъ отдала судьбу свою. Погибнешь, милая; но прежде Ты въ ослпительной надежд Блаженство темное зовешь, Ты нгу жизни узнаешь, Ты пьешь волшебный ядъ желаній, Тебя преслдуютъ мечты: Везд воображаешь ты Пріюты счастливыхъ свиданій; Везд, везд передъ тобой Твой искуситель роковой.

XVI.

Тоска любви Татьяну гонитъ, И въ садъ идетъ она грустить, И вдругъ недвижны очи клонитъ, И лнь ей дале ступить: Приподнялася грудь, ланиты Мгновеннымъ пламенемъ покрыты, Дыханье замерло въ устахъ, И въ слух шумъ, и блескъ въ очахъ... Настанетъ ночь; луна обходитъ Дозоромъ дальный сводъ небесъ, И соловей во мгл древесъ Напвы звучные заводитъ. Татьяна въ темнот не спитъ И тихо съ няней говоритъ:

XVII.

— «Не спится, няня: здсь такъ душно! Открой окно, да сядь ко мн.» — «Что, Таня, что съ тобой?» — «Мн скучно, Поговоримъ о старин.» — «О чемъ же, Таня! Я, бывало, Хранила въ памяти не мало Старинныхъ былей, небылицъ Про злыхъ духовъ и про двицъ; А нын все мн темно, Таня: Что знала, то забыла. Да, Пришла худая череда! Зашибло......» — «Разскажи мн, няня, Про ваши старые года: Была ты влюблена тогда?»

XVIII.

— «И, полно, Таня! Въ эти лта Мы не слыхали про любовь; А то бы согнала со свта Меня покойница свекровь.» — «Да какъ же ты внчалась, няня?» — «Такъ, видно, Богъ веллъ. Мой Ваня Моложе былъ меня, мой свтъ, А было мн тринадцать лтъ. Недли дв ходила сваха Къ моей родн, и наконецъ Благословилъ меня отецъ. Я горько плакала со страха; Мн съ плачемъ косу расплели, Да съ пньемъ въ церковь повели.

XIX.

И вотъ ввели въ семью чужую.... Да ты не слушаешь меня...» — «Ахъ, няня, няня, я тоскую, Мн тошно, милая моя: Я плакать, я рыдать готова!....» — «Дитя мое, ты нездорова; Господь помилуй и спаси! Чего ты хочешь, попроси.... Дай окроплю святой водою, Ты вся горишь...» — «Я не больна; Я... знаешь, няня,... влюблена.» — «Дитя мое, Господь съ тобою!» — И няня двушку съ мольбой Крестила дряхлою рукой.

XX.

— «Я влюблена,» шептала снова Старушк съ горестью она. — «Сердечный другъ, ты нездорова. — «Оставь меня: я влюблена.» — И между тмъ луна сіяла И темнымъ свтомъ озаряла Татьяны блдныя красы, И распущенные власы, И капли слезъ, и на скамейк Предъ героиней молодой, Съ платкомъ на голов сдой, Старушка въ длинной тлогрйк; И все дремало въ тишин При вдохновительной лун.

XXI.

И сердцемъ далеко носилась Татьяна, смотря на луну.... Вдругъ мысль въ ум ея родилась.... — «Поди, оставь меня одну. Дай, няня, мн перо, бумагу, Да столъ подвинь: я скоро лягу; Прости.» И вотъ она одна. Все тихо. Свтитъ ей луна. Облокотясь, Татьяна пишетъ, И все Евгеній на ум, И въ необдуманномъ письм Любовь невинной двы дышетъ. Письмо готово, сложено... Татьяна! для кого жъ оно?

XXII.

Я зналъ красавицъ недоступныхъ, Холодныхъ, чистыхъ какъ зима; Неумолимыхъ, неподкупныхъ, Непостижимыхъ для ума; Дивился я ихъ спси модной, Ихъ добродтели природной, И признаюсь, отъ нихъ бжалъ, И, мнится, съ ужасомъ читалъ Надъ ихъ бровями надпись ада: Оставь надежду навсегда.20 Внушать любовь для нихъ бда, Пугать людей для нихъ отрада. Быть можетъ, на брегахъ Невы Подобныхъ дамъ видали вы.

XXIII.

Среди поклонниковъ послушныхъ Другихъ причудницъ я видалъ, Самолюбиво равнодушныхъ Для вздоховъ страстныхъ и похвалъ. И что жъ нашелъ я съ изумленьемъ? Он суровымъ поведеньемъ Пугая робкую любовь, Ее привлечь умли вновь, По крайней мр, сожалньемъ, По крайней мр, звукъ рчей Казался иногда важней, И съ легковрнымъ ослпленьемъ Опять любовникъ молодой Бжалъ за милой суетой.

XXIV.

За что жъ виновне Татьяна? За то ль, что въ милой простот Она не вдаетъ обмана И вритъ избранной мечт? За то ль, что любитъ безъ искусства, Послушная влеченью чувства, Что такъ доврчива она, Что отъ Небесъ одарена Воображеніемъ мятежнымъ, Умомъ и волею живой, И своенравной головой, И сердцемъ пламеннымъ и нжнымъ? Ужели не простите ей Вы легкомыслія страстей?

XXV.

Кокетка судитъ хладнокровно, Татьяна любитъ не шутя И предается безусловно Любви, какъ милое дитя. Не говоритъ она: отложимъ — Любви мы цну тмъ умножимъ, Врне въ сти заведемъ; Сперва тщеславіе кольнемъ Надеждой, тамъ недоумньемъ Измучимъ сердце, а потомъ Ревнивымъ оживимъ огнёмъ; А то, скучая наслажденьемъ, Невольникъ хитрый изъ оковъ Всечасно вырваться готовъ.

XXVI.

Еще предвижу затрудненье: Родной земли спасая честь, Я долженъ буду, безъ сомннья, Письмо Татьяны перевесть. Она по-Руски плохо знала, Журналовъ нашихъ не читала, И выражалася съ трудомъ На язык своемъ родномъ, И такъ писала по-Французски... Что длать! повторяю вновь: Донын дамская любовь Не изъяснялася по-Русски, Донын гордый нашъ языкъ Къ почтовой проз не привыкъ.

XXVII.

Я знаю: дамъ хотятъ заставить Читать по-Руски. Право, страхъ! Могу ли ихъ себ представить Съ Благонамреннымъ21 въ рукахъ! Я шлюсь на насъ, мои поэты, Не правда ль: милые предметы, Которымъ, за свои грхи, Писали втайн вы стихи, Которымъ сердце посвящали, Не вс ли, Русскимъ языкомъ Владя слабо и съ трудомъ, Его такъ мило искажали, И въ ихъ устахъ языкъ чужой Не обратился ли въ родной?

XXVIII.

Не дай мн Богъ сойтись на бал Иль при разъзд на крыльц Съ семинаристомъ въ желтой шал Иль съ Академикомъ въ чепц! Какъ устъ румяныхъ безъ улыбки, Безъ грамматической ошибки Я Русской рчи не люблю. Быть можетъ, на бду мою, Красавицъ новыхъ поколнье, Журналовъ внявъ молящій гласъ, Къ Грамматик пріучитъ насъ; Стихи введутъ въ употребленье: Но я....какое дло мн? Я вренъ буду старин.

XXIX.

Неправильный, небрежный лепетъ, Неточный выговоръ рчей, По прежнему сердечный трепетъ Произведутъ въ груди моей; Раскаяться во мн нтъ силы, Мн галлицизмы будутъ милы, Какъ прошлой юности грхи, Какъ Богдановича стихи. Но полно. Мн пора заняться Письмомъ красавицы моей; Я слово далъ, и что жъ? ей ей Теперь готовъ ужъ отказаться. Я знаю: нжнаго Парни Перо не въ мод въ наши дни.

XXX.

Пвецъ Пировъ и грусти томной,22 Когда бъ еще ты былъ со мной, Я сталъ бы просьбою нескромной Тебя тревожить, милый мой: Чтобъ на волшебные напвы Переложилъ ты страстной двы Иноплеменныя слова. Гд ты? приди: свои права Передаю теб съ поклономъ.... Но посреди печальныхъ скалъ, Отвыкнувъ сердцемъ отъ похвалъ, Одинъ, подъ Финскимъ небосклономъ, Онъ бродитъ, и душа его Не слышитъ горя моего.

XXXI.

Письмо Татьяны предо мною; Его я свято берегу, Читаю съ тайною тоскою И начитаться не могу. Кто ей внушалъ и эту нжность, И словъ любезную небрежность? Кто ей внушалъ умильный взоръ, Безумный сердца разговоръ И увлекательный, и вредный? Я не могу понять. Но вотъ Неполный, слабый переводъ, Съ живой картины списокъ блдный, Или разыгранный Фрейшицъ Перстами робкихъ ученицъ:

Письмо Татьяны къ Онгину.

«Я къ вамъ пишу — чего же бол? Что я могу еще сказать? Теперь, я знаю, въ вашей вол Меня презрньемъ наказать. Но вы, къ моей несчастной дол Хоть каплю жалости храня, Вы не оставите меня. Сначала я молчать хотла; Поврьте: моего стыда Вы не узнали бъ никогда, Когда бъ надежду я имла Хоть рдко, хоть въ недлю разъ Въ деревн нашей видть васъ, Чтобъ только слышать ваши рчи, Вамъ слово молвить, и потомъ Все думать, думать объ одномъ И день и ночь до новой встрчи. Но говорятъ, вы нелюдимъ; Въ глуши, въ деревн все вамъ скучно, А мы.... ничмъ мы не блестимъ, Хоть вамъ и рады простодушно. «Зачмъ вы постили насъ? Въ глуши забытаго селенья, Я никогда не знала бъ васъ, Не знала бъ горькаго мученья. Души неопытной волненья Смиривъ со временемъ (какъ знать?), По сердцу я нашла бы друга, Была бы врная супруга И добродтельная мать. «Другой!... Нтъ, никому на свт Не отдала бы сердца я! То въ высшемъ суждено совт... Но воля Неба: я твоя; Вся жизнь моя была залогомъ Свиданья врнаго съ тобой; Я знаю, ты мн посланъ Богомъ, До гроба ты хранитель мой... Ты въ сновидньяхъ мн являлся, Незримый, ты мн былъ ужъ милъ, Твой чудный взглядъ меня томилъ, Въ душ твой голосъ раздавался Давно... нтъ, это былъ не сонъ! Ты чуть вошелъ, я вмигъ узнала, Вся обомлла, запылала И въ мысляхъ молвила: вотъ онъ! Не правда ль? я тебя слыхала: Ты говорилъ со мной въ тиши, Когда я бднымъ помогала, Или молитвой услаждала Тоску волнуемой души? И въ это самое мгновенье Не ты ли, милое виднье, Въ прозрачной темнот мелкнулъ, Приникнулъ тихо къ изголовью! Не ты ль, съ отравой и любовью, Слова надежды мн шепнулъ? Кто ты: мой Ангелъ ли хранитель, Или коварный искуситель? Мои сомннья разрши. Быть можетъ, это все пустое, Обманъ неопытной души! И суждено совсмъ иное.... Но такъ и быть! Судьбу мою Отнын я теб вручаю, Передъ тобою слезы лью, Твоей защиты умоляю.... Вообрази: я здсь одна, Никто меня не понимаетъ, Разсудокъ мой изнемогаетъ, И, молча, гибнуть я должна. Я жду тебя: единымъ взоромъ Надежды сердца оживи, Иль сонъ тяжелый перерви, Увы, заслуженнымъ укоромъ! «Кончаю! страшно перечесть.... Стыдомъ и страхомъ замираю.... Но мн порукой ваша честь, И смло ей себя ввряю..,» —

XXXII.

Татьяна то вздохнетъ, то охнетъ; Письмо дрожитъ въ ея рук; Облатка розовая сохнетъ На воспаленномъ язык. Къ плечу головушкой склонилась. Сорочка легкая спустилась Съ ея прелестнаго плеча. Но вотъ ужъ луннаго луча Сіянье гаснетъ. Тамъ долина Сквозь паръ яснетъ. Тамъ потокъ Засеребрился; тамъ рожокъ Пастушій будитъ селянина. Вотъ утро; встали вс давно: Моей Татьян все равно.

XXXIII.

Она зари не замчаетъ, Сидитъ съ поникшею главой И на письмо не напираетъ Своей печати вырзной. Но, дверь тихонько отпирая, Ужъ ей Филатьевна сдая Приноситъ на поднос чай. — «Пора, дитя мое, вставай: Да ты, красавица, готова! О, пташка ранняя моя! Вечоръ ужъ какъ боялась я! Да, слава Богу, ты здорова! Тоски ночной и слду нтъ, Лице твое какъ маковъ цвтъ.»

XXXIV.

— «Ахъ! няня, сдлай одолженье....» — «Изволь, родная, прикажи.» — «Не думай... право... подозрнье.., Но видишь... Ахъ! не откажи.» — «Мой другъ, вотъ Богъ теб порука.» — «И такъ пошли тихонько внука Съ запиской этой къ О.... къ тому... Къ сосду.... да велть ему — Чтобъ онъ не говорилъ ни слова, Чтобъ онъ не называлъ меня...» — «Кому-же, милая моя? Я нынче стала безтолкова. Кругомъ сосдей много есть — Куда мн ихъ и перечесть.»

XXXV.

— «Какъ недогадлива ты, няня!» — «Сердечный другъ, ужъ я стара, Стара; тупетъ разумъ, Таня; А то, бывало, я востра: Бывало, слово барской воли...» — «Ахъ, няня, няня! до того ли? Что нужды мн въ твоемъ ум? Ты видишь, дло о письм Къ Онгину.» — «Ну дло, дло. Не гнвайся, душа моя, Ты знаешь, непонятна я... Да что жъ ты снова поблднла?» — «Такъ, няня, право ничего. Пошли же внука своего.» —

XXXVI.

Но день протекъ, и нтъ отвта. Другой насталъ: все нтъ, какъ нтъ. Блдна какъ тнь, съ утра одта, Татьяна ждетъ: когда жъ отвтъ? Пріхалъ Ольгинъ обожатель. — «Скажите: гд же вашъ пріятель?» Ему вопросъ хозяйки былъ: «Онъ что-то насъ совсмъ забылъ.» Татьяна, вспыхнувъ, задрожала. — «Сегодня быть онъ общалъ,» Старушк Ленской отвчалъ: «Да, видно, почта задержала.» — Татьяна потупила взоръ, Какъ будто слыша злой укоръ.

XXXVII.

Смеркалось; на стол, блистая, Шиплъ вечерній самоваръ, Китайскій чайникъ нагрвая; Подъ нимъ клубился легкій паръ. Разлитый Ольгиной рукою, По чашкамъ темною струею Уже душистый чай бжалъ, И сливки мальчикъ подавалъ; Татьяна предъ окномъ стояла, На стекла хладныя дыша, Задумавшись, моя душа, Прелестнымъ пальчикомъ писала На отуманенномъ стекл Завтный вензель: О да Е.

XXXVIII.

И между тмъ, душа въ ней ныла, И слезъ былъ полонъ томный взоръ. Вдругъ топотъ!... кровь ея застыла, Вотъ ближе! скачутъ,.. и на дворъ Евгеній! «Ахъ!» — и легче тни Татьяна прыгъ въ другія сни Съ крыльца на дворъ, и прямо въ садъ; Летитъ, летитъ; взглянуть назадъ Не сметъ; мигомъ обжала Куртины, мостики, лужокъ, Аллею къ озеру, лсокъ, Кусты сирень переломала, По цвтникамъ летя къ ручью И задыхаясь, на скамью

XXXIX.

Упала... «Здсь онъ! здсь Евгеній! О Боже! что подумалъ онъ!» — Въ ней сердце; полное мученій, Хранитъ надежды темный сонъ; Она дрожитъ и жаромъ пышитъ, И ждетъ: нейдетъ ли? Но не слышитъ. Въ саду служанки, на грядахъ, Сбирали ягоды въ кустахъ И хоромъ по наказу пли (Наказъ, основанный на томъ, Чтобъ барской ягоды тайкомъ Уста лукавыя не ли, И пньемъ были заняты: Затя сельской остроты!)

Псня двушекъ.

«Двицы, красавицы, Душеньки, подруженьки, Разыграйтесь, двицы, Разгуляйтесь, милыя! Затяните псенку, Псенку завтную, Заманите молодца Къ хороводу нашему. Какъ заманимъ молодца, Какъ завидимъ издали, Разбжимтесь, милыя, Закидаемъ вишеньемъ, Вишеньемъ, малиною, Красною смородиной. Не ходи подслушивать Псенки завтныя, Не ходи подсматривать Игры наши двичьи.» —

XL.

Он поютъ, и съ небреженьемъ Внимая звонкій голосъ ихъ, Ждала Татьяна съ нетерпньемъ, Чтобъ трепетъ сердца въ ней затихъ, Чтобы прошло ланитъ пыланье. Но въ персяхъ то же трепетанье, И не проходитъ жаръ ланитъ, Но ярче, ярче лишь горитъ. Такъ бдный мотылекъ и блещетъ, И бьется радужнымъ крыломъ, Плненный школьнымъ шалуномъ; Такъ зайчикъ въ озими трепещетъ, Увидя вдругъ издалека Въ кусты припадшаго стрлка.

XLI.

Но наконецъ она вздохнула И встала со скамьи своей; Пошла, но только повернула Въ аллею; — прямо передъ ней, Блистая взорами, Евгеній Стоитъ подобно грозной тни, И какъ огнемъ обожжена Остановилася она. Но слдствія нежданой встрчи Сегодня, милые друзья, Пересказать не въ силахъ я; Мн должно посл долгой рчи И погулять и отдохнуть: Докончу посл какъ нибудь.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

La morale est dans la nature des choses.

Necker.

I. II. III. IV. V. VI.

VII.

Чмъ меньше женщину мы любимъ, Тмъ легче нравимся мы ей, И тмъ ее врне губимъ Средь обольстительныхъ стей. Развратъ, бывало, хладнокровной Наукой славился любовной, Самъ о себ везд трубя, И наслаждаясь не любя. Но эта важная забава Достойна старыхъ обезьянъ Хваленыхъ ддовскихъ времянъ: Ловласовъ обветшала слава Со славой красныхъ каблуковъ И величавыхъ париковъ.

VIII.

Кому не скучно лицемрить, Различно повторять одно; Стараться важно въ томъ уврить, Въ чемъ вс уврены давно; Все т же слышать возраженья; Уничтожать предразсужденья, Которыхъ не было и нтъ У двочки въ тринадцать лтъ! Кого не утомятъ угрозы, Моленья, клятвы, мнимый страхъ, Записки на шести листахъ, Обманы, сплетни, кольца, слезы, Надзоры тетокъ, матерей, И дружба тяжкая мужей!

IX.

Такъ точно думалъ мой Евгеній. Онъ въ первой юности своей Былъ жертвой бурныхъ заблужденій И необузданныхъ страстей. Привычкой жизни избалованъ, Однимъ навремя очарованъ, Разочарованный другимъ, Желаньемъ медленно томимъ, Томимъ и втреннымъ успхомъ, Внимая въ шум и въ тиши Роптанье вчное души, Звоту подавляя смхомъ: Вотъ, какъ убилъ онъ восемь лтъ, Утратя жизни лучшій цвтъ.

X.

Въ красавицъ онъ ужъ не влюблялся, А волочился какъ нибудь; Откажутъ — мигомъ утшался; Измнятъ — радъ былъ отдохнуть. Онъ ихъ искалъ безъ упоенья, А оставлялъ безъ сожалнья, Чуть помня ихъ любовь и злость. Такъ точно равнодушный гость На вистъ вечерній прізжаетъ, Садится; кончилась игра: Онъ узжаетъ со двора, Спокойно дома засыпаетъ, И самъ не знаетъ поутру, Куда подетъ ввечеру.

XI.

Но, получивъ посланье Тани, Онгинъ живо тронутъ былъ: Языкъ двическихъ мечтаній Въ немъ думы роемъ возмутилъ; И вспомнилъ онъ Татьяны милой И блдный цвтъ, и видъ унылой; И въ сладостный, безгршный сонъ Душею погрузился онъ. Быть можетъ, чувствій пылъ старинной Имъ на минуту овладлъ; Но обмануть онъ не хотлъ Доврчивость души невинной. Теперь мы въ садъ перелетимъ, Гд встртилась Татьяна съ нимъ.

XII.

Минуты дв они молчали, Но къ ней Онгинъ подошелъ И молвилъ: — «Вы ко мн писали, Не отпирайтесь. Я прочелъ Души доврчивой признанья, Любви невинной изліянья; Мн ваша искренность мила; Она въ волненье привела Давно умолкнувшія чувства; Но васъ хвалить я не хочу; Я за нее вамъ отплачу Признаньемъ также безъ искусства; Примите исповдь мою: Себя на судъ вамъ отдаю.

XIII.

«Когда бы жизнь домашнимъ кругомъ Я ограничить захотлъ; Когда бъ мн быть отцемъ, супругомъ Пріятный жребій повеллъ; Когда бъ семейственной картиной Плнился я хоть мигъ единой: То, врно бъ, кром васъ одной, Невсты не искалъ иной. Скажу безъ блестокъ мадригальныхъ: Нашедъ мой прежній идеалъ, Я врно бъ васъ одну избралъ Въ подруги дней моихъ печальныхъ, Всего прекраснаго въ залогъ, И былъ бы счастливъ...сколько могъ!

XIV.

«Но я не созданъ для блаженства: Ему чужда душа моя; Напрасны ваши совершенства: Ихъ вовсе недостоинъ я. Поврьте (совсть въ томъ порукой), Супружество намъ будетъ мукой. Я, сколько ни любилъ бы васъ, Привыкнувъ, разлюблю тотчасъ; Начнете плакать: ваши слезы Не тронутъ сердца моего, А будутъ лишь бсить его. Судите жъ вы, какія розы Намъ заготовитъ Гименей И, можетъ быть, на много дней!

XV.

«Что можетъ быть на свт хуже Семьи, гд бдная жена Груститъ о недостойномъ муж, И днемъ и вечеромъ одна; Гд скучный мужъ, ей цну зная (Судьбу однако жъ проклиная), Всегда нахмуренъ, молчаливъ, Сердитъ и холодно-ревнивъ! Таковъ я. И того ль искали Вы чистой пламенной душой, Когда съ такою простотой, Съ такимъ умомъ ко мн писали? Ужели жребій вамъ такой Назначенъ строгою судьбой?

XVI.

«Мечтамъ и годамъ нтъ возврата; Не обновлю души моей... Я васъ люблю любовью брата И, можетъ быть, еще нжнй. Послушайте жъ меня безъ гнва: Смнитъ не разъ младая два Мечтами легкія мечты; Такъ деревцо свои листы Мняетъ съ каждою весною. Такъ видно Небомъ суждено. Полюбите вы снова: но... Учитесь властвовать собою, Не всякой васъ, какъ я, пойметъ; Къ бд неопытность ведетъ.» —

XVII.

Такъ проповдывалъ Евгеній. Сквозь слезъ не видя ничего, Едва дыша, безъ возраженій, Татьяна слушала его. Онъ подалъ руку ей. Печально (Какъ говорится, машинально) Татьяна, молча, оперлась; Головкой томною склонясь, Пошла домой вкругъ огорода; Явились вмст, и никто Не вздумалъ имъ пнять на то: Иметъ сельская свобода Свои счастливыя права, Какъ и надменная Москва.

XVIII.

Вы согласитесь, мой читатель, Что очень мило поступилъ Съ печальной Таней нашъ пріятель; Не въ первый разъ онъ тутъ явилъ Души прямое благородство, Хотя людей недоброхотство Въ немъ не щадило ничего: Враги его, друзья его (Что, можетъ быть, одно и тоже) Его честили такъ и сякъ. Враговъ иметъ въ мір всякъ. Но отъ друзей спаси насъ, Боже! Ужъ эти мн друзья, друзья! Объ нихъ недаромъ вспомнилъ я.

XIX.

А что? Да такъ. Я усыпляю Пустыя, черныя мечты; Я только въ скобкахъ замчаю, Что нтъ презрнной клеветы, На чердак вралемъ рожденной, И свтской чернью ободренной, Что нтъ нелпицы такой, Ни эпиграмы площадной, Которой бы вашъ другъ съ улыбкой, Въ кругу порядочныхъ людей, Безъ всякой злобы и затй, Не повторилъ стократъ ошибкой; А впрочемъ онъ за васъ горой: Онъ васъ такъ любитъ...какъ родной!

XX.

Гм! гм! Читатель благородной, Здорова ль ваша вся родня? Позвольте: можетъ быть, угодно Теперь узнать вамъ отъ меня, Что значитъ именно родные. Родные люди вотъ какіе: Мы ихъ обязаны ласкать, Любить, душевно уважать И, по обычаю народа, О Рождеств ихъ навщать, Или по почт поздравлять, Чтобъ остальное время года Не думали о насъ они... И такъ дай, Богъ, имъ долги дни!

XXI.

За то любовь красавицъ нжныхъ Надежнй дружбы и родства: Надъ нею и средь бурь мятежныхъ Вы сохраняете права. Конечно такъ. Но вихорь моды, Но своенравіе природы, Но мннья свтскаго потокъ... А милый полъ, какъ пухъ, легокъ. Къ тому жъ и мннія супруга Для добродтельной жены Всегда почтенны быть должны; Такъ ваша врная подруга Бываетъ вмигъ увлечена: Любовью шутитъ сатана.

XXII.

Кого жъ любить? Кому же врить? Кто не измнитъ намъ одинъ? Кто вс дла, вс рчи мритъ Услужливо на нашъ аршинъ? Кто клеветы про насъ не сетъ? Кто насъ заботливо лелетъ? Кому порокъ нашъ не бда? Кто не наскучитъ никогда? Призрака суетный искатель, Трудовъ напрасно не губя, Любите самаго себя, Достопочтенный мой читатель! Предметъ достойный: ничего Любезнй врно нтъ его.

XXIII.

Что было слдствіемъ свиданья? Увы, не трудно угадать! Любви безумныя страданья Не перестали волновать Младой души, печали жадной; Нтъ, пуще страстью безотрадной Татьяна бдная горитъ; Ея постели сонъ бжитъ; Здоровье, жизни цвтъ и сладость, Улыбка, двственный покой, Пропало все, что звукъ пустой, И меркнетъ милой Тани младость: Такъ одваетъ бури тнь Едва раждающійся день.

XXIV.

Увы, Татьяна, увядаетъ; Блднетъ, гаснетъ и молчитъ! Ничто ее не занимаетъ, Ея души не шевелитъ. Качая важно головою, Сосды шепчутъ межъ собою: Пора, пора бы замужъ ей;... Но полно. Надо мн скорй Развеселить воображенье Картиной счастливой любви. Невольно, милые мои, Меня стсняетъ сожалнье; Простите мн: я такъ люблю Татьяну милую мою!

XXV.

Часъ отъ часу плненный бол Красами Ольги молодой Владиміръ сладостной невол Предался полною душой. Онъ вчно съ ней. Въ ея поко Они сидятъ впотемкахъ двое; Они въ саду, рука съ рукой, Гуляютъ утренней порой; И что жъ? Любовью упоенный, Въ смятеньи нжнаго стыда, Онъ только сметъ иногда, Улыбкой Ольги одобренный, Развитымъ локономъ играть, Иль край одежды цловать.

XXVI.

Онъ иногда читаетъ Ол Нравоучительный романъ, Въ которомъ авторъ знаетъ бол Природу, чмъ Шатобріанъ, А между тмъ дв, три страницы (Пустыя бредни, небылицы, Опасныя для сердца двъ) Онъ пропускаетъ, покраснвъ. Уединясь отъ всхъ далёко, Они надъ шахматной доской, На столъ облокотясь, порой Сидятъ, задумавшись глубоко, И Ленскій пшкою ладью Беретъ въ разсяньи свою.

XXVII.

Подетъ ли домой; и дома Онъ занятъ Ольгою своей. Летучіе листки альбома Прилежно украшаетъ ей: То въ нихъ рисуетъ сельски виды, Надгробный камень, храмъ Киприды, Или на лир голубка Перомъ и красками слегка; То на листкахъ воспоминанья, Пониже подписи другихъ, Онъ оставляетъ нжный стихъ, Безмолвный памятникъ мечтанья, Мгновенной думы легкій слдъ, Все тотъ же посл многихъ лтъ.

XXVIII.

Конечно, вы не разъ видали Уздной барышни альбомъ, Что вс подружки измарали Съ конца, съ начала и кругомъ. Сюда, на зло правописанью, Стихи безъ мры, по преданью, Въ знакъ дружбы врно внесены, Уменьшены, продолжены. На первомъ листик встрчаешь Qu’'ecrirez vous sur ces tablettes; И подпись: t. `a. v. Annette; А на послднемъ прочитаешь: «Кто любитъ боле тебя, «Пусть пишетъ дале меня.»

XXIX.

Тутъ непремнно вы найдете Два сердца, факелъ и цвтки; Тутъ врно клятвы вы прочтете: Въ любви до гробовой доски; Какой нибудь піитъ армейской Тутъ подмахнулъ стишокъ злодйской. Въ такой альбомъ, мои друзья, Признаться, радъ писать и я, Увренъ будучи душою, Что всякой мой усердный вздоръ Заслужитъ благосклонный взоръ, И что потомъ съ улыбкой злою Не станутъ важно разбирать, Остро, иль нтъ я могъ соврать.

XXX.

Но вы, разрозненные томы Изъ библіотеки чертей, Великолпные альбомы, Мученье модныхъ римачей, Вы, украшенные проворно Толстова кистью чудотворной, Иль Баратынскаго перомъ, Пускай сожжетъ васъ Божій громъ Когда блистательная дама Мн свой іn-quarto подаетъ, И дрожь и злость меня беретъ, И шевелится эпиграма Во глубин моей души, А мадригалы имъ пиши!

XXXI.

Не мадригалы Ленскій пишетъ Въ альбом Ольги молодой; Его перо любовью дышетъ, Не хладно блещетъ остротой; Что ни замтитъ, ни услышитъ Объ Ольг, онъ про то и пишетъ: И полны истины живой Текутъ элегіи ркой. Такъ ты, Языковъ вдохновенный, Въ порывахъ сердца своего, Поешь, Богъ вдаетъ, кого, И сводъ элегій драгоцнный Представитъ нкогда теб Всю повсть о твоей судьб.

XXXII.

Но тише! Слышишь? Критикъ строгой Повелваетъ сбросить намъ Элегіи внокъ убогой, И нашей брать римачамъ Кричитъ: «да перестаньте плакать, «И все одно и то же квакать, «Жалть о прежнемъ, о быломъ: «Довольно, — пойте о другомъ!» — Ты правъ, и врно намъ укажешь Трубу, личину и кинжалъ, И мыслей мертвый капиталъ Отвсюду воскресить прикажешь: Не такъ ли, другъ? Ни чуть. Куда! «Пишите оды, господа:

XXXIII.

«Какъ ихъ писали въ мощны годы, «Какъ было встарь заведено...» — Одн торжественныя оды! И, полно, другъ; не все ль равно? Припомни, что сказалъ сатирикъ! Чужаго толка хитрый лирикъ Ужели для тебя сноснй Унылыхъ нашихъ римачей? — «Но все въ элегіи ничтожно; «Пустая цль ея жалка; «Межъ тмъ цль оды высока «И благородна...» Тутъ бы можно Поспорить намъ, но я молчу: Два вка ссорить не хочу.

XXXIV.

Поклонникъ славы и свободы, Въ волненьи бурныхъ думъ своихъ, Владиміръ и писалъ бы оды, Да Ольга не читала ихъ. Случалось ли поэтамъ слезнымъ Читать въ глаза своимъ любезнымъ Свои творенья? Говорятъ, Что въ мір выше нтъ наградъ. И впрямъ, блаженъ любовникъ скромной, Читающій мечты свои Предмету псенъ и любви, Красавиц пріятно-томной! Блаженъ...хоть, можетъ быть, она Совсмъ инымъ развлечена.

XXXV.

Но я плоды моихъ мечтаній И гармоническихъ затй Читаю только старой няни, Подруги юности моей Да посл скучнаго обда Ко мн забредшаго сосда, Поймавъ неждано за полу, Душу трагедіей въ углу, Или (но это кром шутокъ), Тоской и римами томимъ, Бродя надъ озеромъ моимъ, Пугаю стадо дикихъ утокъ: Внявъ пнью сладкозвучныхъ строфъ, Он слетаютъ съ береговъ.

XXXVI. XXXVII.

А что жъ Онгинъ? Кстати, братья! Терпнья вашего прошу: Его вседневныя занятья Я вамъ подробно опишу. Онгинъ жилъ Анахоретомъ; Въ седьмомъ часу вставалъ онъ лтомъ И отправлялся налегк Къ бгущей подъ горой рк; Пвцу Гюльнары подражая, Сей Геллеспонтъ переплывалъ, Потомъ свой кофе выпивалъ, Плохой журналъ перебирая, И одвался:

XXXVIII. XXXIX.

Прогулки, чтенье, сонъ глубокой, Лсная тнь, журчанье струй, Порой блянки черноокой Младой и свжій поцлуй, Узд послушный конь ретивый, Обдъ довольно прихотливый, Бутылка свтлаго вина, Уединенье, тишина: Вотъ жизнь Онгина святая; И нечувствительно онъ ей Предался, красныхъ лтнихъ дней Въ безпечной нг не считая, Забывъ и городъ и друзей И скуку праздничныхъ затй.

XL.

Но наше сверное лто, Каррикатура южныхъ зимъ, Мелькнетъ и нтъ: извстно это, Хоть мы признаться не хотимъ. Ужъ небо осенью дышало, Ужъ рже солнышко блистало, Короче становился день, Лсовъ таинственная снь Съ печальнымъ шумомъ обнажалась, Ложился на поля туманъ, Гусей крикливыхъ караванъ Тянулся къ югу: приближалась Довольно скучная пора; Стоялъ Ноябрь ужъ у двора.

XLI.

Встаетъ заря во мгл холодной; На нивахъ шумъ работъ умолкъ; Съ своей волчихою голодной Выходитъ на дорогу волкъ; Его почуя, конь дорожный Храпитъ — и путникъ осторожный Несется въ гору во весь духъ; На утренней зар пастухъ Не гонитъ ужъ коровъ изъ хлва, И въ часъ полуденный въ кружокъ Ихъ не зоветъ его рожокъ; Въ избушк распвая, два23 Прядетъ, и, зимнихъ другъ ночей, Трещитъ лучинка передъ ней.

XLII.

И вотъ уже трещатъ морозы И серебрятся средь полей... (Читатель ждетъ ужъ римы розы: На, вотъ возьми ее скорй!) Опрятнй моднаго паркета, Блистаетъ рчка, льдомъ одта. Мальчишекъ радостный народъ24 Коньками звучно ржетъ лёдъ; На красныхъ лапкахъ гусь тяжелый, Задумавъ плыть по лону водъ, Ступаетъ бережно на ледъ, Скользитъ и падаетъ; веселый Мелькаетъ, вьется первый снгъ, Звздами падая на брегъ.

XLIII.

Въ глуши что длать въ эту пору? Гулять? Деревня той порой Невольно докучаетъ взору Однообразной наготой. Скакать верхомъ въ степи суровой? Но конь, притупленной подковой Неврный зацпляя ледъ, Того и жди, что упадетъ. Сиди подъ кровлею пустынной, Читай: вотъ Прадтъ, вотъ W. Scott! Не хочешь? Повряй расходъ, Сердись, иль пей, и вечеръ длинной Кой-какъ пройдетъ, а завтра тожъ, И славно зиму проведешь.

XLIV.

Прямымъ Онгинъ Чильдъ Гарольдомъ Вдался въ задумчивую лнь: Со сна садится въ ванну со льдомъ, И посл, дома цлый день, Одинъ, въ расчеты погруженный, Тупымъ кіемъ вооруженный, Онъ на бильярд въ два шара Играетъ съ самаго утра. Настанетъ вечеръ деревенскій: Бильярдъ оставленъ, кій забытъ, Передъ каминомъ столъ накрытъ, Евгеній ждетъ: вотъ детъ Ленскій На тройк чалыхъ лошадей: Давай обдать поскорй!

XLV.

Вдовы Клико или Моэта Благословенное вино Въ бутылк мерзлой для поэта На столъ тотчасъ принесено. Оно сверкаетъ Ипокреной;25 Оно своей игрой и пной (Подобіемъ того-сего) Меня плняло: за него Послдній бдный лептъ, бывало, Давалъ я, помните ль, друзья? Его волшебная струя Раждала глупостей не мало, А сколько шутокъ, и стиховъ, И споровъ, и веселыхъ сновъ!

XLVI.

Но измняетъ пной шумной Оно желудку моему, И я Бордо благоразумной Ужъ ныньче предпочелъ ему. Къ Аи я больше не способенъ; Аи любовниц подобенъ Блестящей, втреной, живой, И своенравной, и пустой... Но ты, Бордо, подобенъ другу, Который, въ гор и въ бд, Товарищъ завсегда, везд, Готовъ намъ оказать услугу, Иль тихой раздлить досугъ. Да здравствуетъ Бордо, нашъ другъ!

XLVII.

Огонь потухъ; едва золою Подернутъ уголь золотой; Едва замтною струею Віется паръ, и теплотой Каминъ чутьдышетъ. Дымъ изъ трубокъ Въ трубу уходитъ. Свтлый кубокъ Еще шипитъ среди стола. Вечерняя находитъ мгла... (Люблю я дружескія враки И дружескій бакалъ вина Порою той, что названа Пора межъ волка и собаки, А почему, не вижу я.) Теперь бесдуютъ друзья:

XLVIII.

— «Ну, что сосдки? Что Татьяна? Что Ольга рзвая твоя?» — «Налей еще мн полстакана... Довольно, милый... Вся семья Здорова; кланяться велли. Ахъ, милый, какъ похорошли У Ольги плечи, что за грудь! Что за душа!... Когда нибудь Задемъ къ нимъ; ты ихъ обяжешь; А то, мой другъ, суди ты самъ: Два раза заглянулъ, а тамъ Ужъ къ нимъ и носу не покажешь. Да вотъ... какой же я болванъ! Ты къ нимъ на той недл званъ.»

XLIX.

— «Я?» — «Да, Татьяны имянины Въ субботу. Олинька и мать Велли звать, и нтъ причины Теб на зовъ не прізжать.» «Но куча будетъ тамъ народу И всякаго такого сброду...» — «И, никого, увренъ я! Кто будетъ тамъ? своя семья. Подемъ, сдлай одолженье! Ну чтожъ?» — «Согласенъ.» — Какъ ты милъ! При сихъ словахъ онъ осушилъ Стаканъ, сосдк приношенье, Потомъ разговорился вновь Про Ольгу: такова любовь!

L.

Онъ веселъ былъ. Чрезъ дв недли Назначенъ былъ счастливый срокъ. И тайна брачныя постели И сладостной любви внокъ Его восторговъ ожидали. Гимена хлопоты, печали, Звоты хладная чреда Ему не снились никогда. Межъ тмъ какъ мы, враги Гимена, Въ домашней жизни зримъ одинъ Рядъ утомительныхъ картинъ, Романъ во вкус Лафонтена....26 Мой бдный Ленскій, сердцемъ онъ Для оной жизни былъ рожденъ.

LI.

Онъ былъ любимъ... по крайней мр Такъ думалъ онъ, и былъ счастливъ. Стократъ блаженъ, кто преданъ вр, Кто хладный умъ угомонивъ, Покоится въ сердечной нг, Какъ пьяный путникъ на ночлег, Или, нжнй, какъ мотылекъ, Въ весенній впившійся цвтокъ; Но жалокъ тотъ, кто все предвидитъ, Чья не кружится голова, Кто вс движенья, вс слова Въ ихъ перевод ненавидитъ, Чье сердце опытъ остудилъ И забываться запретилъ!

ГЛАВА ПЯТАЯ.

О, не знай сихъ страшныхъ сновъ, Ты, моя Свтлана! Жуковскій.

I.

Въ тотъ годъ осенняя погода Стояла долго на двор, Зимы ждала, ждала природа. Снгъ выпалъ только въ Январ На третье въ ночь. Проснувшись рано, Въ окно увидла Татьяна Поутру поблвшій дворъ, Куртины, кровли и заборъ; На стеклахъ легкіе узоры, Деревья въ зимнемъ серебр, Сорокъ веселыхъ на двор И мягко устланныя горы Зимы блистательнымъ ковромъ. Все ярко, все бло кругомъ.

II.

Зима!... Крестьянинъ, торжествуя, На дровняхъ обновляетъ путь; Его лошадка, снгъ почуя, Плетется рысью какъ нибудь; Бразды пушистыя взрывая, Летитъ кибитка удалая; Ямщикъ сидитъ на облучк Въ тулуп, въ красномъ кушак. Вотъ бгаетъ дворовый мальчикъ, Въ салазки жучку посадивъ, Себя въ коня преобразивъ; Шалунъ ужъ заморозилъ пальчикъ: Ему и больно и смшно, А мать грозитъ ему въ окно...

III.

Но, можетъ быть, такого рода Картины васъ не привлекутъ; Все это низкая природа; Изящнаго не много тутъ. Согртый вдохновенья богомъ, Другой поэтъ роскошнымъ слогомъ Живописалъ намъ первый снгъ И вс оттнки зимнихъ нгъ:27 Онъ васъ плнитъ, я въ томъ увренъ, Рисуя въ пламенныхъ стихахъ Прогулки тайныя въ саняхъ; Но я бороться не намренъ Ни съ нимъ покамстъ, ни съ тобой, Пвецъ Финляндки молодой!28

IV.

Татьяна (Русская душою, Сама не зная почему.) Съ ея холодною красою Любила Русскую зиму, На солнц иній въ день морозной, И сани, и зарею поздной Сіянье розовыхъ снговъ, И мглу Крещенскихъ вечеровъ. По старин торжествовали Въ ихъ дом эти вечера: Служанки со всего двора Про барышень своихъ гадали И имъ сулили каждый годъ, Мужьевъ военныхъ и походъ.

V.

Татьяна врила преданьямъ Простонародной старин, И снамъ, и карточнымъ гаданьямъ, И предсказаніямъ луны. Ее тревожили примты; Таинственно ей вс предметы Провозглашали что нибудь, Предчувствія тснили грудь. Жеманный котъ, на печк сидя, Мурлыча, лапкой рыльцо мылъ: То несомннный знакъ ей былъ, Что дутъ гости. Вдругъ увидя Младой двурогой ликъ луны На неб съ лвой стороны:

VI.

Она дрожала и блднла. Когда жъ падучая звзда По небу темному летла И разсыпалася; тогда Въ смятеньи Таня торопилась, Пока звзда еще катилась, Желанье сердца ей шепнуть. Когда случалось гд нибудь Ей встртить чернаго монаха, Иль быстрый заяцъ межъ полей Перебгалъ дорогу ей; Не зная, что начать со страха, Предчувствій горестныхъ полна, Ждала несчастья ужъ она.

VII.

Что жъ? Тайну прелесть находила И въ самомъ ужас она: Такъ насъ природа сотворила, Къ противорчію склонна. Настали святки. То-то радость! Гадаетъ втренная младость, Которой ничего не жаль, Передъ которой жизни даль Лежитъ свтла, необозрима, Гадаетъ старость сквозь очки У гробовой своей доски, Все потерявъ невозвратимо; И все равно: надежда имъ Лжетъ дтскимъ лепетомъ своимъ.

VIII.

Татьяна любопытнымъ взоромъ На воскъ потопленый глядитъ: Онъ чудно-вылитымъ узоромъ Ей что-то чудное гласитъ; Изъ блюда, полнаго водою, Выходятъ кольца чередою; И вынулось колечко ей Подъ псенку старинныхъ дней: «Тамъ мужички-то все богаты; «Гребутъ лопатой серебро; «Кому поемъ, тому добро «И слава!» Но сулитъ утраты Сей псни жалостный напвъ; Милй кошурка сердцу двъ.29

IX.

Морозна ночь; все небо ясно; Свтилъ небесныхъ дивный хоръ Течетъ такъ тихо, такъ согласно... Татьяна на широкій дворъ Въ открытомъ платьиц выходитъ, На мсяцъ зеркало наводитъ; Но въ темномъ зеркал одна Дрожитъ печальная луна... Чу... снгъ хруститъ... прохожій; два Къ нему на цыпочкахъ летитъ И голосокъ ея звучитъ Нжнй свирельнаго напва: Какъ ваше имя?30 Смотритъ онъ И отвчаетъ: Агаонъ.

X.

Татьяна, по совту няни, Сбираясь ночью ворожить, Тихонько приказала въ бани На два прибора столъ накрыть; Но стало страшно вдругъ Татьян... И я — при мысли о Свтлан Мн стало страшно — такъ и быть... Съ Татьяной намъ не ворожить Татьяна поясокъ шелковой Сняла, раздлась и въ постель Легла. Надъ нею вьется Лель, А подъ подушкою пуховой Двичье зеркало лежитъ. Утихло все. Татьяна спитъ.

XI.

И снится чудный сонъ Татьян. Ей снится, будто бы она Идетъ по снговой полян, Печальной мглой окружена; Въ сугробахъ снжныхъ передъ нею Шумитъ, клубитъ волной своею Кипучій, темный и сдой Потокъ, не скованный зимой; Дв жердочки, склеены льдиной, Дрожащій, гибельный мостокъ, Положены черезъ потокъ: И предъ шумящею пучиной, Недоумнія полна, Остановилася она.

XII.

Какъ на досадную разлуку, Татьяна ропщетъ на ручей; Не видитъ никого, кто руку Съ той стороны подалъ бы ей; Но вдругъ сугробъ зашевелился, И кто жъ изъ подъ-него явился? Большой взъерошенный медвдь; Татьяна ахъ! а онъ ревть, И лапу съ острыми когтями Ей протянулъ: она, скрпясь, Дрожащей ручкой оперлась И боязливыми шагами Перебралась черезъ ручей; Пошла — и что жъ? медвдь за ней.

XIII.

Она, взглянуть назадъ не смя, Поспшный ускоряетъ шагъ; Но отъ косматаго лакея Не можетъ убжать никакъ; Кряхтя, валитъ медвдь несносный, Предъ ними лсъ; недвижны сосны Въ своей нахмуренной крас; Отягчены ихъ втви вс Клоками снга; сквозь вершины Осинъ, березъ и липъ нагихъ Сіяетъ лучъ свтилъ ночныхъ; Дороги нтъ; кусты, стремнины Мятелью вс занесены, Глубоко въ снгъ погружены.

XIV.

Татьяна въ лсъ; медвдь за нею; Снгъ рыхлой по колно ей; То длинный сукъ ее за шею Зацпитъ вдругъ, то изъ ушей Златыя серьги вырветъ силой; То въ хрупкомъ снг съ ножки милой Увязнетъ мокрой башмачокъ; То выронитъ она платокъ; Поднять ей нкогда; боится, Медвдя слышитъ за собой, И даже трепетной рукой Одежды край поднять стыдится; Она бжитъ, онъ все во слдъ: И силъ уже бжать ей нтъ.

XV.

Упала въ снгъ; медвдь проворно Ее хватаетъ и несетъ: Она безчувственно-покорна, Не шевелится, не дохнетъ; Онъ мчитъ ее лсной дорогой: Вдругъ межъ деревъ шалашъ убогой; Кругомъ все глушь; отвсюду онъ Пустыннымъ снгомъ занесёнъ, И ярко свтится окошко, И въ шалаш и крикъ, и шумъ; Медвдь примолвилъ: здсь мой кумъ: Погрйся у него немножко! И въ сни прямо онъ идетъ, И на порогъ ее кладетъ.

XVI.

Опомнилась, глядитъ Татьяна: Медвдя нтъ; она въ сняхъ; За дверью крикъ и звонъ стакана, Какъ на большихъ похоронахъ; Не видя тутъ ни капли толку, Глядитъ она тихонько въ щелку, И что же! видитъ... за столомъ Сидятъ чудовища кругомъ; Одинъ въ рогахъ съ собачьей мордой, Другой съ птушьей головой, Здсь вдьма съ козьей бородой, Тутъ остовъ чопорный и гордой, Тамъ карла съ хвостикомъ, а вотъ Полу-журавль и полу-котъ.

XVII.

Еще страшнй, еще чудне: Вотъ ракъ верхомъ на паук, Вотъ черепъ на гусиной ше, Вертится въ красномъ колпак, Вотъ мельница въ присядку пляшетъ И крыльями трещитъ и машетъ; Лай, хохотъ, пнье, свистъ и хлопъ, Людская молвь и конскій топъ!31 Но что подумала Татьяна, Когда узнала межъ гостей Того, кто милъ и страшенъ ей — Героя нашего романа! Онгинъ за столомъ сидитъ И въ дверь украдкою глядитъ.

XVIII.

Онъ знакъ подастъ: и вс хлопочутъ; Онъ пьетъ: вс пьютъ и вс кричатъ; Онъ засмется: вс хохочутъ; Нахмуритъ брови: вс молчатъ; Онъ тамъ хозяинъ, это ясно: И Тан ужъ не такъ ужасно, И любопытная теперь Не много растворила дверь... Вдругъ втеръ дунулъ, загашая Огонь свтильниковъ ночныхъ: Смутилась шайка домовыхъ; Онгинъ, взорами сверкая, Изъ-за стола гремя встаетъ; Вс встали: онъ къ дверямъ идетъ.

XIX.

И страшно ей, и торопливо Татьяна силится бжать: Не льзя никакъ; нетерпливо Метаясь, хочетъ закричать: Не можетъ; дверь толкнулъ Евгеній: И взорамъ адскихъ привидній Явилась два; ярый смхъ Раздался дико; очи всхъ, Копыта, хоботы кривые, Хвосты хохлатые, клыки, Усы, кровавы языки, Рога и пальцы костяные, Все указуетъ на нее, И вс кричатъ: мое! мое!

XX.

Мое! сказалъ Евгеній грозно, И шайка вся сокрылась вдругъ; Осталася во тм морозной Младая два съ нимъ самъ-другъ; Онгинъ тихо увлекаетъ32 Татьяну въ уголъ и слагаетъ Ее на шаткую скамью И клонитъ голову свою Къ ней на плечо; вдругъ Ольга входитъ, За нею Ленской; свтъ блеснулъ; Онгинъ руку замахнулъ И дико онъ очами бродитъ, И незванныхъ гостей бранитъ: Татьяна чуть жива лежитъ.

XXI.

Споръ громче, громче: вдругъ Евгеній Хватаетъ длинный ножъ, и вмигъ Поверженъ Ленскій; страшно тни Сгустились; нестерпимый крикъ Раздался... хижина шатнулась... И Таня въ ужас проснулась.... Глядитъ, ужъ въ комнат свтло; Въ окн сквозь мерзлое стекло Зари багрянный лучъ играетъ; Дверь отворилась. Ольга къ ней, Авроры сверной алй И легче ласточки, влетаетъ; Ну, говоритъ: «Скажи жъ ты мн, Кого ты видла во сн?»

XXII.

Но та, сестры не замчая, Въ постел съ книгою лежитъ, За листомъ листъ перебирая, И ничего не говоритъ. Хоть не являла книга эта Ни сладкихъ вымысловъ поэта, Ни мудрыхъ истинъ, ни картинъ; Но ни Виргилій, ни Расинъ, Ни Скоттъ, ни Байронъ, ни Сенека, Ни даже Дамскихъ Модъ Журналъ Такъ никого не занималъ: То былъ, друзья, Мартынъ Задека,33 Глава халдейскихъ мудрецовъ, Гадатель, толкователь сновъ.

XXIII.

Сіе глубокое творенье Завезъ кочующій купецъ Однажды къ нимъ въ уединенье, И для Татьяны наконецъ Его съ разрозненной Мальвиной Онъ уступилъ за три съ полтиной, Въ придачу взявъ еще за нихъ Собранье басенъ площадныхъ, Грамматику, дв Петріады, Да Мармонтеля третій томъ. Мартынъ Задека сталъ потомъ Любимецъ Тани... Онъ отрады Во всхъ печаляхъ ей даритъ, И безотлучно съ нею спитъ.

XXIV.

Ее тревожитъ сновиднье. Не зная, какъ его понять, Мечтанья страшнаго значенье Татьяна хочетъ отыскать. Татьяна въ оглавленьи краткомъ Находитъ азбучнымъ порядкомъ Слова: боръ, буря, воронъ, ель, Ежъ, мракъ, мостокъ, медвдь, метель, И прочая. Ея сомнній Мартынъ Задека не ршитъ; Но сонъ зловщій ей сулитъ Печальныхъ много приключеній. Дней нсколько она потомъ Все безпокоилась о томъ.

XXV.

Но вотъ багряною рукою34 Заря отъ утреннихъ долинъ Выводитъ съ солнцемъ за собою Веселый праздникъ имянинъ. Съ утра домъ Лариной гостями Весь полонъ; цлыми семьями Сосды съхались въ возкахъ, Въ кибиткахъ, въ бричкахъ и въ саняхъ. Въ передней толкотня, тревога; Въ гостиной встрча новыхъ лицъ, Лай мосекъ, чмоканье двицъ, Шумъ, хохотъ, давка у порога, Поклоны, шарканье гостей, Кормилицъ крикъ и плачъ дтей.

XXVI.

Съ своей супругою дородной Пріхалъ толстый Пустяковъ; Гвоздинъ, хозяинъ превосходной, Владлецъ нищихъ мужиковъ; Скотинины, чета сдая, Съ дтьми всхъ возрастовъ, считая Отъ тридцати до двухъ годовъ; Уздный франтикъ Птушковъ; Мой братъ двоюродный, Буяновъ, Въ пуху, въ картуз съ козырькомъ35 (Какъ вамъ, конечно, онъ знакомъ), И отставной Совтникъ Фляновъ, Тяжелый сплетникъ, старый плутъ, Обжора, взяточникъ и шутъ.

XXVII.

Съ семьей Панфила Хорликова Пріхалъ и мосье Трике, Острякъ, недавно изъ Тамбова, Въ очкахъ и въ рыжемъ парик. Какъ истинный Французъ, въ карман Трик привезъ куплетъ Татьян На голосъ, знаемый дтьми: Reveillez vous, belle endormie. Межъ ветхихъ псенъ альманаха Былъ напечатанъ сей куплетъ; Трике, догадливый поэтъ, Его на свтъ явилъ изъ праха, И смло — вмсто belle Nina — Поставилъ belle Tatiana.

XXVIII.

И вотъ изъ ближняго посада Созрвшихъ барышенъ кумиръ, Уздныхъ матушекъ отрада, Пріхалъ ротный командиръ; Вошелъ... Ахъ, новость, да какая! Музыка будетъ полковая! Полковникъ самъ ее послалъ. Какая радость: будетъ балъ! Двчонки прыгаютъ заран;36 Но кушать подали. Четой Идутъ за столъ рука съ рукой. Тснятся барышни къ Татьян; Мужчины противъ: и, крестясь, Толпа жужжитъ, за столъ садясь.

XXIX.

На мигъ умолкли разговоры; Уста жуютъ. Со всхъ сторонъ Гремятъ тарелки и приборы, Да рюмокъ раздается звонъ. Но вскор гости понемногу Подъемлютъ общую тревогу. Никто не слушаетъ, кричатъ, Смются, спорятъ и пищатъ. Вдругъ двери настежъ. Ленскій входитъ И съ нимъ Онгинъ. — «Ахъ, Творецъ!» Кричитъ хозяйка: «наконецъ!» — Тснятся гости, всякъ отводитъ Приборы, стулья поскорй; Зовутъ, сажаютъ двухъ друзей.

XXX.

Сажаютъ прямо противъ Тани, И, утренней луны блднй И трепетнй гонимой лани, Она темнющихъ очей Не подымаетъ: пышетъ бурно Въ ней страстный жаръ; ей душно, дурно; Она привтствій двухъ друзей Не слышитъ; слезы изъ очей Хотятъ ужъ капать; ужъ готова Бдняжка въ обморокъ упасть: Но воля и разсудка влясть Превозмогли. Она два слова Сквозь зубы молвила тишкомъ И усидла за столомъ.

XXXI.

Траги-нервическихъ явленій, Двичьихъ обмороковъ, слезъ Давно терпть не могъ Евгеній: Довольно ихъ онъ перенесъ. Чудакъ, попавъ на пиръ огромной, Ужъ былъ сердитъ. Но, двы томной Замтя трепетный порывъ, Съ досады взоры опустивъ, Надулся онъ, и негодуя Поклялся Ленскаго взбсить И ужъ порядкомъ отомстить. Теперь, заран торжествуя, Онъ сталъ чертить въ душ своей Каррикатуры всхъ гостей.

XXXII.

Конечно не одинъ Евгеній Смятенье Тани видть могъ; Но цлью взоровъ и сужденій Въ то время жирный былъ пирогъ (Къ несчастію, пересоленой); Да вотъ въ бутылк засмоленой, Между жаркимъ и блан-манже, Цимлянское несутъ уже; За нимъ строй рюмокъ узкихъ, длинныхъ, Подобныхъ таліи твоей, Зизи, кристалъ души моей, Предметъ стиховъ моихъ невинныхъ, Любви приманчивый фіялъ, Ты, отъ кого я пьянъ бывалъ!

XXXIII.

Освободясь отъ пробки влажной, Бутылка хлопнула; вино Шипитъ, и вотъ съ осанкой важной, Куплетомъ мучимый давно, Трике встаетъ; предъ нимъ собранье Хранитъ глубокое молчанье. Татьяна чуть жива; Трике, Къ ней обратясь съ листкомъ въ рук, Заплъ, фальшивя. Плески, клики Его привтствуютъ. Она Пвцу приссть принуждена; Поэтъ же скромный, хоть великій, Ея здоровье первый пьетъ И ей куплетъ передаетъ.

XXXIV.

Пошли привты, поздравленья; Татьяна всхъ благодаритъ. Когда же дло до Евгенья Дошло; то двы томный видъ, Ея смущеніе, усталость Въ его души родили жалость: Онъ, молча, поклонился ей, Но какъ-то взоръ его очей Былъ чудно нженъ. Отъ того ли, Что онъ и вправду тронутъ былъ, Иль онъ, кокетствуя, шалилъ, Невольно ль! иль изъ доброй воли; Но взоръ сей нжность изъявилъ: Онъ сердце Тани оживилъ.

XXXV.

Гремятъ отдвинутые стулья; Толпа въ гостиную валитъ: Такъ пчелъ изъ лакомаго улья На ниву шумный рой летитъ. Довольный праздничнымъ обдомъ, Сосдъ сопитъ передъ сосдомъ; Подсли дамы къ комельку: Двицы шепчутъ въ уголку; Столы зеленые раскрыты: Зовутъ задорныхъ игроковъ Бостонъ и ломберъ стариковъ, И вистъ, донын знаменитый, Однообразная семья, Вс жадной скуки сыновья.

XXXVI.

Ужъ восемь робертовъ сыграли Герои виста: восемь разъ Они мста перемняли; И чай несутъ. Люблю я часъ Опредлять обдомъ, чаемъ И ужиномъ. Мы время знаемъ Въ деревн безъ большихъ суетъ: Желудокъ — врный нашъ Брегетъ; И, кстати, я замчу въ скобкахъ, Что рчь веду въ моихъ строфахъ Я столь же часто о пирахъ, О разныхъ кушаньяхъ и пробкахъ, Какъ ты, божественный Омиръ, Ты, тридцати вковъ кумиръ!

XXXVII. XXXVIII. XXXIX.

Но чай несутъ: двицы чинно Едва за блюдечки взялись, Вдругъ изъ-за двери въ зал длинной Фаготъ и флейта раздались. Обрадованъ музыки громомъ, Оставя чашку чаю съ ромомъ, Парисъ окружныхъ городковъ, Подходитъ къ Ольг Птушковъ, Къ Татьян Ленскій, Харликову, Невсту пересплыхъ лтъ, Беретъ Тамбовскій мой поэтъ, Умчалъ Буяновъ Пустякову, И въ залу высыпали вс, И балъ блеститъ во всей крас.

XL.

Въ начал моего романа (Смотрите первую тетрадь) Хотлось въ род мн Альбана Балъ Петербургскій описать; Но, развлеченъ пустымъ мечтаньемъ, Я занялся воспоминаньемъ О ножкахъ мн знакомыхъ дамъ. По вашимъ узенькимъ слдамъ, О ножки, полно заблуждаться! Съ измной юности моей Пора мн сдлаться умнй, Въ длахъ и въ слог поправляться, И эту пятую тетрадь Отъ отступленій очищать.

XLI.

Однообразный и безумный, Какъ вихорь жизни молодой, Кружится вальса вихорь шумный; Чета мелькаетъ за четой. Къ минут мщенья приближаясь, Онгинъ, втайн усмхаясь, Подходитъ къ Ольг. Быстро съ ней Вертится около гостей, Потомъ на стулъ ее сажаетъ, Заводитъ рчь о томъ, о семъ: Спустя минуты дв, потомъ Вновь съ нею вальсъ онъ продолжаетъ; Вс въ изумленьи. Ленскій самъ Не вритъ собственнымъ глазамъ.

XLII.

Мазурка раздалась. Бывало, Когда гремлъ мазурки громъ, Въ огромномъ зал все дрожало, Паркетъ трещалъ подъ каблукомъ, Тряслися, дребезжали рамы; Теперь не то: и мы, какъ дамы, Скользимъ по лаковымъ доскамъ. Но въ городахъ, по деревнямъ, Еще мазурка сохранила Первоначальныя красы: Припрыжки, каблуки, усы Все т же; ихъ не измнила Лихая мода, нашъ тиранъ, Недугъ новйшихъ Россіянъ.

XLIII. XLIV.

Буяновъ, братецъ мой задорный, Къ герою нашему подвелъ Татьяну съ Ольгою: проворный Онгинъ съ Ольгою пошелъ; Ведетъ ее, скользя небрежно, И, наклонясь, ей шепчетъ нжно Какой-то пошлый мадригалъ, И руку жметъ — и запылалъ Въ ея лиц самолюбивомъ Румянецъ ярче. Ленскій мой Все видлъ: вспыхнулъ, самъ не свой; Въ негодованіи ревнивомъ Поэтъ конца мазурки ждетъ И въ котильонъ ее зоветъ.

XLV.

Но ей не льзя. Не льзя? Но что же? Да Ольга слово ужъ дала Онгину. О, Боже, Боже! Что слышитъ онъ? Она могла... Возможно ль? Чуть лишь изъ пеленокъ, Кокетка, втренный ребенокъ! Ужъ хитрость вдаетъ она, Ужъ измнять научена! Не въ силахъ Ленскій снесть удара; Проказы женскія кляня, Выходитъ, требуетъ коня И скачетъ. Пистолетовъ пара, Дв пули — больше ничего — Вдругъ разршатъ судьбу его.
в официальном магазине Литрес