Она прошла еще немного и вдруг сняла свою руку с его руки - чтобы поймать тащившийся по земле конец шали. Туман сгущался, превращая свет уличных фонарей в большие молочно-белые шары.

– Послушай, Лаф, - сказала она, - я тоже много об этом думала. И я действительно пыталась начать сначала.., с того момента, когда.., ты перестал с ней встречаться. И я на самом деле понимаю, что мужчинам, точнее, некоторым мужчинам, это обязательно нужно. Как пьянице нужен порой глоток виски. Хотя, по-моему, в данном случае это не совсем так. Скорее это похоже на голод, а голод - это такое чувство, с которым ничего нельзя поделать, только поесть и утолить его. И я, как мне кажется, вполне это понимаю. Но вот чего я понять никак не могу: почему ты считаешь, что во всем виновата именно я? Ты говоришь, что я не даю тебе начать все сначала? Но ведь ты и сам понимаешь, как несправедливы твои слова. Ты уже начинал все сначала, и не раз, но только не со мной. Что же, ты хочешь и в ЭТОМ меня обвинить? Возможно, впрочем, в чем-то я и виновата. Видимо, потому что не удовлетворяю тебя. Хотя ты всегда это отрицал.

– Потому что это не правда! Это же просто глупо! Ты и сама прекрасно знаешь, что это не так!
– страстно воскликнул он, и она увидела, как в глазах его сверкнули слезы.
– Я люблю тебя!

– Наверное, действительно любишь, Лаф. Но сейчас мы говорим совсем не об этом.

– Именно об этом! Мы говорим именно о любви! О нашей любви! Разве может для меня кто-то сравниться с тобой? Разве ты сама этого не видишь? Неужели ты не можешь поверить, что ты - моя любимая, моя жена, весь мой мир? И никто другой для меня просто не имеет значения?

Они давно уже остановились и стояли лицом друг к другу. Рядом с ними было высокое парадное крыльцо старого каркасного дома, окруженного более высокими и современными домами, построенными уже после землетрясения. Высокие сорняки и кустарник проросли меж деревянными ступенями и окружали весь дом, словно предлагая им укрыться здесь от шумных людных улиц города, подняться на это крыльцо и, войдя в дом, окруженный старым садом, оказаться в безопасности, оказаться У СЕБЯ... Уже почти стемнело; ночь обещала быть холодной и промозглой.

– Я знаю, ты действительно так думаешь, Лаф, - сказала Джейн как-то неуверенно и очень печально.
– Но ложь делает любовь бессмысленной. Она и наше с тобой супружество делает бессмысленным.

– Бессмысленным? Для тебя?
– воскликнул он обвиняющим тоном, яростно сверкнув глазами.

– Ну хорошо, а что оно значит для тебя?

– Ты - мать моего ребенка!

– Ну и что?
– она помолчала, затем со странным смешком согласилась.
– Да, это по крайней мере действительно правда.
– Она посмотрела на него: в ее взгляде была растерянность и мольба об искренности.
– И ты - отец моего ребенка, Лаф! Но что дальше?

– Пошли, - сказал он, снова решительно беря ее под руку.

Она оглянулась - словно ей хотелось еще раз взглянуть на это крыльцо, на заросли, окружавшие старый дом, словно ей хотелось остаться здесь навсегда.

– По-моему, мы и так уже прошли на целый квартал дальше, чем нужно?

Он еще прибавил шагу; она старалась не отставать.

– Уже девятый час, - сказала Джейн.

– Да плевать мне на этот спектакль!

На углу он остановился и сказал, не глядя на нее:

– Твоя вера в меня - основа всей моей жизни. Основа всего. Разрушать эту веру, говорить, что мне... было бы удобнее, если бы тебя не было в городе и вообще - на моем пути, говорить, что...

– Прости, если я была не права.

– Если ты была не права!
– язвительно, с горечью повторил он. Она промолчала, и он заговорил более мягким тоном:

– Я понимаю, что сделал тебе больно, Джейн. Очень больно. И мне нечем оправдать свое поведение. Я никак не извиняю себя! Да, я вел себя глупо, как последний негодяй, но мне очень стыдно! Мне будет стыдно до конца моих дней. Прости меня, пожалуйста.

Ах, если б только ты могла мне поверить! Мы бы оставили весь этот кошмар позади и все начали бы сначала.

Но если ты все время будешь возвращаться к этому, если ты не сможешь поверить в мою любовь, то я ничего не смогу поделать! Ну, кто виноват в том, что я не могу терпеть подобной неопределенности?

– Неужели я?
– спросила она с искренним изумлением.

Он так сильно сжал ее руку, что она, помолчав, сказала:

– Лаф, отпусти.
– Но он ее руку не отпустил, хотя хватку свою несколько ослабил.

Она посмотрела ему в лицо, освещенное бледным светом уличного фонаря.

– Мы действительно любим друг друга, Лаф. Но супружеская любовь даже теперь, когда у нас есть Лили, хороша только тогда, когда существует взаимное доверие. А если его нет?..
– Голос ее, становясь все более пронзительным, вдруг сорвался, и она вскрикнула, точно обрезавшись ножом, высвободила руку и обеими руками закрыла лицо.