— Ну и?..

— Дети сложили весь шоколад в кучку и попросили меня отдать его сиротам из детского дома. Сами. Никто их этому не учил. Но об этом ни один телеканал в мире не расскажет. Нет остроты.

— Ну и?..

— Понимаешь, если бы я на уроке избил ребенка, то попал бы в новости. Возможно, на полдня я стал бы самым знаменитым священником в мире. А вот про то, о чем мы с детьми разговариваем во время урока… о любви и прощении… о любви, которая сильнее смерти… обо всем этом говорить в новостях не принято. Просто не принято.

Священник посмотрел на меня и спросил:

— Ты понимаешь, о чем я?

Я сказал «понимаю» и почувствовал, что ненавижу свою профессию.

В Италию я должен был ехать через Москву. Я приехал в столицу, а оказалось, что билеты мне никто еще не купил, и в Москве я проторчал целых двое суток. Поселили меня в католической семинарии, носившее красивое имя «Мария — Царица апостолов».

Это было почти пятнадцать лет назад. Стояло лето — самое первое лето без СССР. Семинаристы разъехались на каникулы. В семинарском общежитии было полно свободных коек. Одну из них разрешили занять мне, а соседями по комнате были трое парней, готовившихся к карьере священников.

В основном я гулял по Москве и валялся на койке. Заходя в семинарский туалет, каждый раз натыкался глазами на рекламный стикер: «Мы слушаем „Радио-Ватикано“!» Утром читал вместе с соседями бревиарий. Вечером ходил на мессу. Днем обедал в семинарской столовой. Меню напоминало то, как меня кормили в средней школе: суп, пюре с тощим хвостиком поджаренной рыбы. На третье — компот. Перед тем, как сесть за стол, все молились.

Во время еды кто-то из старшекурсников обязательно вслух читал жития святых. Младшие семинаристы ели и уходили из столовой. Старшие убирали за ними и только потом садились за стол сами. То есть дедовщина была и здесь, но только наоборот.

Вечером, после бревиария, я мог некоторое время поболтать с соседями по комнате. Как я понял, двое из трех парней являлись отъявленными фанатами группы U2. В том году как раз вышел альбом «Zooropa», и парни слушали его сутки напролет.

Один и них говорил:

— А не создать и нам при семинарии рок-группу? Мы могли бы выступать прямо в сутанах.

Он вставал посреди комнаты и, подпрыгивая, изображал, как именно они выступали бы прямо в сутанах.

Оба меломана ушли из семинарии еще до наступления зимы. Насколько я знаю, священником из моих соседей по комнате стал только третий парень, тоже любивший U2, но не скакавший с невидимой гитарой наперевес, а вечно сидевший в углу и с улыбкой читавший Фому Кемпийского.

Стать священником — это не то же самое, что стать водителем троллейбуса или космонавтом. Особенно — стать католическим священником в России. От твоего желания тут мало что зависит: Господь либо зовет тебя к этой жизни, либо не зовет.

Наверное, тем двоим парням Господь просто уготовил другую карьеру. Тоже нужную, но не священническую.

Потом билеты для меня все-таки были куплены, и на следующий день я отправился в Шереметьево-2. До аэропорта меня подвозили на семинарском минивэне.

За рулем сидел почти не говорящий по-русски священник. Он перекрестился, поддернув сутану, влез внутрь и разогнался до восьмидесяти километров меньше чем за семь секунд.

Вместе со мной в Италию должны были лететь еще один священник и девочка-москвичка. У нее был очаровательный дефект речи. Представляясь, девочка сказала:

— Натаффа.

В самолете мы немного поболтали. Девушка через слово повторяла:

— Роскоффно!

Когда самолет сел, снаружи начинало понемногу темнеть. В миланском аэропорту вся наша группка пересела на двухэтажный автобус, и еще через полчаса оказалась на миланском железнодорожном вокзале. Он был похож на петербургский Витебский. Перроны были накрыты ажурным чугунным козырьком с множеством заклепок. Свет был не солнечный, а теплый, электрический. Я люблю такие вокзалы.

Билеты в итальянские поезда продаются без указания мест. Как в русских автобусах. Кто успел, тот и сел, а остальные постоят.

Итальянцы под руки вели закутанных в черное бабушек. Погрузив старушек в вагон, они сажали их прямо на пол. Купе были шестиместные, а туда набивалось человек по восемь, по десять. Места были исключительно сидячие, ведь в Европе просто нет маршрутов столь длинных, чтобы в пути пассажиру пришлось бы ложиться спать.

В России ты можешь ехать неделю, и единственное, что увидишь: леса и пару заляпанных дерьмом деревушек. Людей нет. Следов людей нет тоже. Просторы, mazafaka. Только попутчики в поезде, которые узнавали, что я не пью алкоголь, и поражались: