Опубликовано в журнале "Иностранная литература" № 3, 1976
...Предлагаемые читателю рассказы взяты из сборника «Брачные ночи» («Svatebni noci». Praha, Ceskoslovensky spisovatel, 1972).
Прежде чем умру
Перевозчик смотал с кола цепь и зашвырнул на паром. Девушка в открытом летнем платье вздрогнула.
Перевозчик был жилистый, старый. И все время улыбался. В таком возрасте он мог себе это позволить. К тому же в кармане его порыжевшей брезентовой куртки, которая лежала у борта, была припрятана бутылка. Глубокий карман поглотил ее всю, даже пробка не выглядывала. Но перевозчик помнил о ней и знал, что на две трети она еще полна.
Он улыбнулся девушке и, взяв шест, оттолкнул паром.
Марцела отвернулась. Улыбки посторонних мужчин она толковала по-своему, отвечая на них подчеркнутым безразличием. И улыбнулась Ярину. Но тот смотрел на машину.
Он был доволен. «Все-таки добился своего. Перевожу на пароме собственную машину. Почти что собственную. Одну неделю владелец я, другую — Карел. Да, скажу я вам, пока мы сварганили из этой развалюхи стоящую вещь…»
Машина, которую он перевозил, была старая «татра» — «утюжок», хотя на вид совсем как новенькая, вся гордо сверкающая желтым лаком. Теплый желтый — модный цвет этого года. Что можно надраить — надраено, что можно заново обить — обито. В заднем окошке покачивались золотые нити бахромы, ниже на стекле было наклеено изображение Эйфелевой башни с надписью: «Paris». Багажник был обведен полосой в черно-белую шашечку, а над номером красовался зеленый четырехлистник.
— Жаль, — сказал Ярин, — что мы не успели поставить противотуманные фары.
— Ну, знаешь, — сморщила нос Марцела, — вечно тебе чего-то не хватает.
— Что ты морщишь нос? — спросил он раздраженно. Его выводило из себя, когда она морщила нос.
Кроме них на пароме переправлялось еще несколько незнакомых и совершенно неинтересных людей. День был прозрачно-голубой, и над горизонтом уже обозначилось легкое перламутровое марево, но час, когда у переправы начнется столпотворение, еще не настал. Пока что к берегу подошла лишь группка парней в широкополых шляпах, с рюкзаками на спинах. Они стояли и ждали, когда вернется паром. Три года назад Ярин ходил вот так же — в широкополой шляпе, с рюкзаком и гитарой. Но теперь он уже отслужил в армии, и все изменилось. В авторемонтной мастерской, где он работает, его слово имеет приблизительно такой же вес, как слово шефа. Почти такой же.
Берег, от которого они отплыли, еще входил в черту города, хотя самого города здесь уже не видно. Ограда футбольного стадиона с плоской крышей трибуны, две фабричные трубы, безутешная неприкаянность пространства, отчужденного от природы, но еще не освоенного городом и не ставшего улицами. Кое-где, как бы предвосхищая будущее, торчали дома. Их Ярин не помнил. Наверно, выросли за последние два года.
Берег, к которому они плыли, принадлежал зеленой природе. Траве, зарослям вербы, ольшанику, тополям, березам. Эти места Ярин прекрасно знал еще с мальчишеских лет. Он всегда мечтал, как въедет когда-нибудь на паром в собственной машине и его перевезут на тот берег. Да и позже бродил по этим местам с заплечным мешком и гитарой. Но все переменилось. Порядком переменилось.
Въехав на паром, он не мог усидеть в машине. Что-то заставило его выйти и полюбоваться со стороны, как «татра» плывет на пароме во всей своей красе; еще бы лучше — увидеть и самого себя рядом с ней. Марцела, разумеется, тоже вышла. Ведь она должна делать все, как Ярин.
— Поди сядь, — предложил он.
— Зачем? Садись сам, а я потом.
— Ладно, — снизошел он и влез в «татру». Они приближались к травянистому берегу. Марцела уселась рядом с Ярином. Он внимательно изучал каменистый въезд, к которому паром вот-вот пристанет. Между камнями и травой виднелись две вдавленные колесами борозды, он непроизвольно шевельнул баранку, словно уже въезжал в эти колеи.
— Тебе нравится мое платье? — спросила Марцела. — Ты еще не сказал, нравится оно тебе или нет.
Она пыталась привлечь его внимание, ревновала к этому нетерпеливому желанию ехать, крутить баранку, хотела, чтобы он думал не о машине, а о ней, только о ней. Они дружили уже два года и еще месяц и тринадцать дней. Марцела берегла календари с заметками, это были ее дневники с шестнадцати лет, а в прошлом месяце ей исполнилось двадцать один. Пять календарей уже хранилось в ящике, который запирался на ключ. Порой Марцела перечитывала эти записи, удивляясь своим взглядам и тому, сколько успела пережить. Вот так она воспринимала окружающее вчера, а так позавчера. Взгляды и мысли сменялись в календаре, как облака в небе, и истина для Марцелы всегда была в последних записях. На рождество Ярину исполнилось двадцать четыре. Пора бы ему думать о ней, пора сказать решительное слово…
— Ты наверняка и не заметил, что на мне новое платье.
— Заметил, — возразил Ярин.
— И ничего не скажешь?
— Погоди, неужели не видишь, что я сейчас занят?
Перевозчик цепью подтянул паром к берегу. Ярин медленно тронулся с места. Съехав на бетонную площадку, «татра» подпрыгнула и стала резво взбираться по каменистому склону.
Перед ними открылась равнина с лугами справа и слева. Поднимая на сухой дороге легкую пыль, они поехали к пруду, образованному одним из рукавов реки.
— Видишь? — показал Ярин вперед. — Там дачи, вон там павильон Штефана Вальды, а у тех тополей начинается песок.
Марцела надеялась, что Ярин будет думать о ней. Но он думал о себе.
— Вот тут, в этих вербах, мальчишкой я потерял мяч. Наверно, кто-нибудь спер. А там, чуть в сторонке от павильона Вальды, мы спали под открытым небом.
Он говорил, а сам высматривал подходящую стоянку для «татры». Выбрал место в зыбкой тени молодого ольшаника, в нескольких шагах от песчаного языка, протянувшегося сюда от самого пруда.