Генерал стоял, тяжело опираясь на синевусовский стол, и внимательно рассматривал карту.

— Ну, дальше, — потребовал он.

От Дуная граница Каганата пошла на северо-восток, рассекла пополам Румынию, оставила Украину без девяти западных областей и уткнулась в синюю ограничительную линию. Карта закончилась.

Не дожидаясь генеральских напоминаний, я отыскал нужное место, поставил жирную точку, большими буквами написал Умань и подчеркнул.

— Столица, — объяснил я.

— Так, а на юге? Вот это чье? — он постучал по Мраморному морю.

— Ага! — спохватился я. — Конечно, наше! — и отделил от Турции ее северо-запад. Красная полоса соединила устья Гедриза, Парсука и Сакарьи.

— Наше?! — ухмыльнулся генерал. — А турки согласны, что это наше?

— Никаких турок там нет. Это линия прекращения огня по перемирию 1975 года. Фактически, это — граница Каганата и Халифата. Правда, Словеноруссия считает, что проливы должны принадлежать им, но это же не серьезно.

— Не серьезно? — еще раз ухмыльнулся генерал. — Ну, хорошо. Продолжайте, — кивнул он Синевусову и пошел к двери. Но вдруг остановился: — А если Словеноруссия нападет на Халифат? Такое ведь может быть?

— А Советский Союз может напасть на Иран? — спросил его я, чтобы он понял, какую глупость сморозил. Но он понял что-то совсем другое? Все мои слова они толковали по-своему.

— Откуда такая мысль? — Генерал посмотрел на Синевусова. Тот беспомощно затряс головой. — Значит Словеноруссия у вас — аналог Советского Союза? Вы это имели ввиду?

Если человек что-то хочет услышать, он услышит нужное, что бы ему ни говорили. Мне оставалось только пожать плечами:

— Если бы хотел — сказал бы. Словеноруссия — не Советский Союз, а Запорожский Каганат не… — я замолчал, подбирая подходящее государство. — Никакая наперед заданная страна, — подвернулся огрызок формулировки из матанализа…

На следующем допросе я опять рисовал Синевусову карту. На этот раз — карту Халифатов.

— Кстати, — спросил он, разглядывая рисунок, — как, вообще, возникла идея такой странной игры?

Синевусов задавал этот вопрос не меньше пяти раз в день. Каждый день. Он выбирал момент, он отвлекал мое внимание, он маневрировал как Суворов под Измаилом, и раз за разом, требовал от меня повторения ответа — короткой фразы, которой не верил. Я вытвердил эту безобидную выдумку, простите, свои показания, и барабанил как дети — «Мороз и солнце», как студенты — определение материи по Ленину, как пенсионерки — цену ста граммов сливочного масла. Почему-то я решил, что сказанное однажды меняться не должно. Вот я и не менял. Синевусов слушал, скучал и ждал подходящего момента, чтобы снова, так, словно, на него снизошло небесное озарение, удивиться:

— Кстати, как, вообще, возникла идея такой странной игры?

Яблонцы, Яблоневые, Яблоневки, Верхние и Нижние, Великие и Малые, разбросаны по Житомирской области так часто и густо, словно не дуб-сосна-береза, а яблоня — главное дерево украинского северо-запада. Нам досталось Великое Яблоневое. На кормление, на поселение, на разграбление. Три с половиной недели колхозной жизни.

Десяток жуковатых тарантасов ЛАЗ, удушливых, укачливых, старательно вырабатывавших второй ресурс, стартовали из университетского студгородка около половины одиннадцатого часа дня. И длинной колонной — впереди ГАИ с мигалкой, и сзади тоже — двинулись на запад. Границу киевской области пролетели — не заметили. К обеду миновали Коростышев.

— Ну что, Коростышевский, — ткнув твердым «ч», словно пальцем под лопатку, встал в автобусном проходе доцент Недремайло, — проезжаем вашу историческую родину?

Сашка Коростышевский чуть отвел в сторону пыльную занавеску и глянул в окно. Вдоль дороги тянулись какие-то кустарники, невысокие соснячки. Стадо поджарых коров, сбившись на обочине, провожало нас голодным взглядом.

Недремайло подождал ответа и отвалил, не дождавшись.

— Он свою историческую родину на твою обменять хотел, — толкнул Сашку его сосед, Вадик Канюка.

— А зачем ему это? — не понял Коростышевский. Кустарники за окном сменились гигантскими кучами мусора.

— Не это, — раздраженно бросил Вадик. Сашка не желал понимать его намеки. — Что ты там высматриваешь?

— Никогда тут не был, — медленно протянул Сашка. — Интересно.

— Торжественный въезд князя Коростышевского в отчий удел. Колокольный звон. Крестный ход. Пейзане и пейзанки, пастухи и пастушки, старики и старушки. Целование руки и стремени, право вето на вече и право первой ночи на вечер…

— Неплохо бы, — согласился Коростышевский. Свое княжество — и никакого матанализа, никаких дифуров.

Мы с Курочкиным тихонько писали «гусарика». Коростышевский с Канюкой сидели перед нами — их разговор был слышен.

— Не мелочись, Коростышевский, — не отрываясь от карт, посоветовал Курочкин, — сейчас тебе не времена феодальной раздробленности. Завоюй пару соседних областей, объедини их под твердой рукой и грози шведу из своего Коростышева.

— Вам, любезный, грозит вторая взятка на мизере, — холодно отозвался Канюка. — Не отвлекайтесь. Государственные дела решат без вас. Не всякая кухарка способна управлять удельным княжеством.