Собрание сочинений
вернуться

Трефолев Леонид Николаевич
Шрифт:

ВЕКОВЕЧНАЯ СТАРУХА

Бедность проклятую знаю я смолоду. Эта старуха, шатаясь от голоду, В рубище ходит, с клюкой, под окошками. Жадно питается скудными крошками. В диких очах видно горе жестокое, Горе тоскливое, горе глубокое, Горе, которому нет и конца… Бедность гоняют везде от крыльца. Полно шататься из стороны в сторону! Верю тебе я, как вещему ворону. Сядь и закаркай про горе грядущее, Горе, как змей ядовитый, ползущее, Горе, с которым в могилу холодную Я унесу только душу свободную; Вместе же с нею в урочном часу Я и проклятье тебе унесу. Не за себя посылаю проклятия: О _человеке_ жалею — о _брате_ — я. Ты надругалась руками костлявыми Над благородными, честными, правыми. Сколько тобою мильонов задавлено, Сколько крестов на могилах поставлено! Ты же сама не умрешь никогда, Ты _вековечна_, старуха-нужда!

ГЕНЕРАЛ ЕРОФЕЙ

(Легенда)

Ерофей-генерал побеждал и карал Пугачева в Разина Стеньку. Получивши "абшид" без мундира, спешит Он в родную свою деревеньку. Приезжает туда. Деревенька худа; Обнищали его мужичонки, Нагишом ходят все. Генерал с фрикасе Перешел… на телячьи печенки. Он сердито сквозь строй прогонял, как герой, Не жалея березовой рощи; А теперь уж не то: ходит..в.??атском пальто Генерал, преисполненный мощи. Он хандрит и ворчит, грозно палкой стучит, Напевая мотивы из "Нормы": "Суета! Суета! Жизнь не та, жизнь не та, Как, бывало, жилось… до реформы!" Ненавидя толпу, он прибегнул к попу, И, беседуя кротко с поповной, Так он сделался прост, что в рождественский пост И не думал о страсти любовной. Генерал Ерофей в пост успенский шалфей Пил с молитвой и верою жаркой; Но зато в мясопуст от поповниных уст Кипятился за пенистой чаркой. Буйный дух в нем исчез, говорить стал на "ес"… "Нравы наши-с… Да в том-то и горе-с, Что прошли времена-с, позабыли о нас… По латыни-с: О, tempera, mores!" [8] Генерал выпивал: Поп главою кивал, Восклицая: "Из праха изыдем, Обращаемся в прах!" — Снова рюмочку тррах… Так и дальше. Все idem per idem. Допивая шалфей, раз вздремнул Ерофей. Вдруг влетает волшебница-фея И пред ним держит речь: "Чтобы силы сберечь, Не вкушай, друг любезный, шалфея!" — "Как же быть мне с попом? — В онеменьи тупом, Побледневши белее рубашки, Генерал вопросил: — Я в отставке, без сил, И мои прегрешения тяжки!" — "Человече простой, ты травами настой Свой напиток. Есть чудные травы. Вот рецепт мой, бери. И держу я пари: Ты очистишь российские нравы. Каждый любит свое — и еду и питье. Шнапс у немцев…. _Вас? Шпрехен зи дейч_?
– [9] У французов — клико; а тебе так легко, Ерофей, сочинить "ерофеич"!" И мила и нежна улетела она — Легкокрылая, резвая фея. Вместо злата и лепт, очутился рецепт В генеральских руках Ерофея. Он настойки вкусил — и прибавилось сил. Заскакал, как лихой кабардинец, И вскричал Ерофей: "Для чего пить шалфей, Если дан мне волшебный гостинец?" У любого спроси: кто у нас на Руси От гостинца сего не шатался? Улетел в царство фей генерал Ерофей, Но его "ерофеич" остался.

8

o, tempora, mores! (Лат.) — о, времена, нравы. (Ред.)

9

шпрехен эй дейч? (Нем.) — говорите вы по-немецки? (Ред.)

ПОХОРОННАЯ ПРОЦЕССИЯ

При моем последнем смертном ложе Трех друзей, не больше, соберу. И врагов найдется трое тоже, Если я, на радость их, умру. Шесть особ проводят гроб сиротский На погост, в последний мой приют; Поп — седьмой, восьмой — дьячок приходский Обо мне уныло запоют. И еще найдется провожатый, И при нем мне будет веселей: Ветерок (по счету он девятый) Прилетит ко мне с родных полей. А десятый — дождь с родного Хлынет вдруг из темных облаков, И земля дает много, много хлеба Для таких, как я же, бедняков. Как дитя, закрыв спокойно очи, Лягу спать и горе утаю; Буду ждать, чтоб ветер с полуночи Тихо спел мне: "Баюшки-баю!" Я хочу, чтоб сладки были грезы, Чтоб постель-земля была мягка, Чтоб меня оплакали не слезы, А дождем весенним облака.

ПУТЕВОДНАЯ ЗВЕЗДА

1 Если течешь, друг мой, лето увидать, Лето чудное, как божья благодать, — На себя ты, дорогая, посмотри: Взор твой ярче и отраднее зари. Этот взор, во тьме сверкающий, Мне напомнит небеса. Я, больной, изнемогающий, Вновь поверю в чудеса; Как пустыня — степь бесплодная, Оживет душа холодная. 2 Если хочешь, друг мой, осень увидать, Если хочешь волноваться и страдать, Если хочешь знать лихие наши дни, — Ты мне в сердце наболевшее взгляни. Устреми глаза лазурные В это сердце: видишь, в нем Есть порывы — вихри бурные, Что шумят в ночи и днем, Колыхая степь бесплодную В осень тетиную, холодную. 3 Осень темная несет с собой дожди. В осень темную ты солнышка не жди! Но когда ты, голубица-чародей, Взглянешь ласково на страждущих людей, Оздор_о_веют болящие, Что шатаются, как тень, И ослепшие, шарящие Вдруг увидят светлый день, И тогда, подруга милая, Оживится степь унылая. 4 Эта степь — мои бесплодные мечты. В темном омуте житейской суеты Я плыву… плыву, не зная сам — куда? Посвети мне путеводная звезда! Сжалься, друг мой, над страдающим, Озари мой путь скорей! Маяком будь, освещающим Тайны страшные морей, Где пловцы погибли многие — Духом слабые, убогие.

* Царь наш — юный музыкант — *

Царь наш — юный музыкант — На тромбоне трубит, Его царственный талант Ноту "ре" не любит: Чуть министр преподнесет Новую реформу, — "Ре" он мигом зачеркнет И оставит "форму", "Что за чудное гнездо Наша Русь Святая! Как прекрасно наше "до", "До"… до стен Китая". И с женою и с детьми, Чувствуя унылость, Царь не знает ноты' "ми" (Есть словечко "милость"). Помня ноты две "la-fa", Царь не любит сплина, — На Руси ему — "лафа", Разлюл_и_-малина. Царь сыграет ноту "соль" Без ошибки, чудом, Если явится "хлеб-соль" С драгоценным блюдом. Уподобясь на Руси Господу-аллаху, Он выводит ногу "си" (Сиречь: "да")… на плаху.

ПОХОРОНЫ

Хоронили его в полуночном часу, Зарывали его под березой в лесу. Бросив в землю его, без молитв, без попа, Разошлась по домам равнодушно толпа. И о нем плакал только нахмуренный лес; На могилу смотрели лишь звезды с небес; Мертвеца воспевал лишь один соловей, Притаившись в кустах под навесом ветвей. Тот, кто пулей свинцовой себя погубил, Этот лес, это небо и звезды любил; Он лесного певца на свободу пустил, Потому — что и сам о свободе грустил.

КАЗАЧОК

Фонари кругом бросают свет унылый, бледный. На забитой, жалкой кляче едет "Банька" бедный. Седоков у "Ваньки" двое: барыня-старушка Да в истасканной ливрее казачок Петрушка; Зябнет он, закрыв глазенки, с холоду трепещет, А извозчик в рукавицах лошаденку хлещет. Ты не бей ее напрасно! Полно, перестань-ка За двугривенный тиранить лошаденку, Ванька! Посмотри: она устала, снег ей по колено… Вздорожали нынче, Ванька, и овес и сено, У твоей несчастной клячи кожа лишь да кости, Привезти еще успеешь старушонку в гости! При фонарном слабом свете на нее взгляни ты: Очи смотрят тускло, дико; сморщены ланиты… А на них, бывало, страстно люди любовались, Вкруг красавицы толпою шумной увивались; Все ласкали, баловали барышню-резвушку… Жаль ее… и жаль мне также казачка Петрушку! Вот приехала старуха к внуку молодому, Отказал бы он охотно бабушке от дому, Да боится: у старухи водятся деньжонки. "Эти ведьмы очень скупы, и хитры, и тонки… Может быть, она оставит все наследство внуку?" — И целует внук с почтеньем бабушкину руку. Занялась она с гостями, по копейке, вистом, А Петрушка спит в передней и храпит со свистом. У старухи худы карты: двойка да семерки, А Петрушке с голодухи снятся хлеба корки. Обыграли на целковый барыню-старушку… Жаль ее… ж жаль мне также казачка Петрушку!

ЧУДЕСНАЯ ХАТА

Как прекрасна, как чудесна у меня бывает хата, Если сладким вдохновеньем вся душа моя объята; Если, сидя у оконца, я под шум густой березы Стройно складываю в песни золотые думы — грезы. Из груди моей открытой вдохновенье звучно льется, И каким-то чудом песня для народа создается. Из окна она промчится легкой ласточкой игривой Над соседней Деревенькой, над соседней братской нивой И она прогонят горе, если кто в селе горюет, И отрадно засмеется с тем, кто весело пирует. Эта песня укрепляет в сердце веру в провиденье, Для любви давнишней, старой в ней таится наслажденье. И она с собой приносит благодатные надежды, У рыдающих, гонимых утирает тихо вежды. Я тогда себя считаю властелинам мира-света, Восклицая: "Как чудесна хата бедного поэта!" Как приветливо встречает чародейка, эта хата, Гостя милого, родного, дорогого гостя-брата! Как ему она радушно настежь двери отворяет И в стенах веселым эхом речи гостя повторяет! Этой хате-чародейке все знакомо, все известно, И она хлеб-соль и мысли разделяет с гостем честно, Вторит звону чаш, застольных и своим чудесным эхом Отвечает гостю-другу задушевным громким смехом. И звучит отрадно эхо в чудной хате без измены, И каким-то дивным блеском озаряются в ней стены; В ней, как встанешь после пира, так из каждого оконца На тебя не солнце светит, а уж ровно… по два солнца!