Том 3. Стихотворения 1918-1924
вернуться

Брюсов Валерий Яковлевич
Шрифт:

Последние мечты (1917–1919)

Душа истаивает…

В горнем свете

Я сознаю, что постепенно Душа истаивает. Мгла Ложится в ней. Но, неизменно, Мечта свободная — светла! Бывало, жизнь мутили страсти, Как черный вихрь морскую гладь; Я, у враждебных чувств во власти, То жаждал мстить, то мог рыдать. Но, как орел в горах Кавказа, За кругом круг, уходит ввысь, Чтоб скрыться от людского глаза, — Желанья выше вознеслись! Я больше дольних смут не вижу, Ничьих восторгов не делю; Я никого не ненавижу И — страшно мыслить — не люблю! Но, с высоты полета, бездны Открыты мне — былых веков: Судьбы мне внятен ход железный И вопль умолкших голосов. Прошедшее, как дно морское, Узором стелется вдали; Там баснословных дней герои Идут, как строем корабли. Вникая в смысл тысячелетий, В заветы презренных наук, Я словно слышу, в горнем свете, Планетных сфер певучий звук; И, прежнему призванью верен, Тот звук переливаю в стих, Чтоб он, отчетлив и размерен, Пел правду новых снов моих!

Июль 1918

Пророчества весны

В дни отрочества, я пророчествам Весны восторженно внимал: За первым праздничным подснежником, Блажен пьянящим одиночеством, В лесу, еще сыром, блуждал. Как арка, небо над мятежником Синело майской глубиной, И в каждом шорохе и шелесте, Ступая вольно по валежникам, Я слышал голос над собой: Все пело, полно вешней прелести; «Живи! люби! иди вперед! Ищи борьбы, душа крылатая, И, как Самсон из львиной челюсти, Добудь из грозной жизни — мед!» И вновь весна, но — сорок пятая… Все тот же вешний блеск вокруг: Все так же глубь небес — божественна; Все та ж листва, никем не смятая; Как прежде, свеж и зелен луг! Весна во всем осталась девственной; Что для земли десятки лет! Лишь я принес тоску случайную На праздник радости естественной, — Лишь я — иной, под гнетом лет! Что ж! Пусть не мед, а горечь тайную Собрал я в чашу бытия! Сквозь боль души весну приветствую И на призыв земли ответствую, Как прежде, светлой песней я!

1918

При свете луны

Как всплывает алый щит над морем, Издавна знакомый лунный щит, — Юность жизни, с радостью и горем Давних лет, над памятью стоит. Море — змеи светов гибких жалят И, сплетясь, уходят вглубь, на дно. Память снова нежат и печалят Дни и сны, изжитые давно. Сколько ликов манят зноем ласки, Сколько сцен, томящих вздохом грудь! Словно взор склонен к страницам сказки, И мечта с Синдбадом держит путь. Жжет еще огонь былой отравы. Мучит стыд неосторожных слов… Улыбаюсь детской жажде славы, Клеветам забытых мной врагов… Но не жаль всех пережитых бредней, Дерзких дум и гибельных страстей: Все мечты приемлю до последней, — Каждый стон и стих, как мать — детей. Лучший жребий взял я в мире этом: Тайн искать в познаньи и любви, Быть мечтателем и быть поэтом, Признавать один завет: «Живи!» И, начнись все вновь, я вновь прошел бы Те ж дороги, жизнь — за мигом миг: Верил бы улыбкам, бросив колбы, Рвался б из объятий к пыли книг! Шел бы к мукам вновь, большим и малым, Чтоб всегда лишь дрожью дорожить, Чтоб стоять, как здесь я жду, — усталым, Но готовым вновь — страдать и жить!

3 января 1918

Ученик Орфея

Я всюду цепи строф лелеял, Я ветру вслух твердил стихи, Чтоб он в степи их, взвив, развеял, Где спят, снам веря, пастухи; Просил у эхо рифм ответных, В ущельях гор, в тиши яйлы; Искал черед венков сонетных В прибое, бьющем в мол валы; Ловил в немолчном шуме моря Метр тех своих живых баллад, Где ласку счастья, жгучесть горя Вложить в античный миф был рад; В столичном грозном гуле тоже, Когда, гремя, звеня, стуча, Играет Город в жизнь, — прохожий, Я брел, напев стихов шепча; Гудки авто, звонки трамвая, Стук, топот, ропот, бег колес, — В поэмы страсти, в песни мая Вливали смутный лепет грез. Все звуки жизни и природы Я облекать в размер привык: Плеск речек, гром, свист непогоды, Треск ружей, баррикадный крик. Везде я шел, незримо лиру Держа, и властью струн храним, Свой новый гимн готовя миру, Но сам богат и счастлив им. Орфей, сын бога, мой учитель, Меж тигров так когда-то пел… Я с песней в адову обитель, Как он, сошел бы, горд и смел. Но диким криком гимн Менады Покрыли, сбили лавр венца; Взвив тирсы, рвали без пощады Грудь в ад сходившего певца. Так мне ль осилить взвизг трамвайный. Моторов вопль, рев толп людских? Жду, на какой строфе случайной Я, с жизнью, оборву свой стих.

20/7 февраля 1918

Сорок пятый раз

Весенней ночью встречу звон пасхальный Я сорок пятый раз… И вот мечта, вскрывая сумрак дальний, Лепечет свой рассказ. Об том, как в детстве золотились нежно Все праздничные дни; Как в юности огнем любви мятежно Томили дух они; Как позже, злобно нападали змеи Безумства и страстей, В весенний праздник выползая злее Со всех моих путей… Вновь вижу: двое, в звоне колокольном, Укрылись в темноту, А на окне, пред взором богомольным, Ветвь яблони в цвету… Вновь вижу поле дальнее… ракета, Взлетя, прожгла эфир… И с перезвоном робким слился где-то Рёв пушек и мортир. Вновь вижу ночь семнадцатого года. Прекрасна и светла; Толпу пасхальную ведет Свобода, Раскинув два крыла… Что ж принесет мне праздник сорок пятый? О если б глубь небес Родному краю крикнула трикраты: «Воистину воскрес!»

1918

Жить на воле…

Зов автомобиля

Призыв протяжный и двухнотный Автомобильного гудка… И снова манит безотчетно К далеким странствиям — тоска. То лесом, то в полях открытых Лететь, бросая версты вспять; У станций старых, позабытых, Раскинув лагерь, отдыхать! Когда в дороге лопнет шина, Стоять в таинственном лесу, Где сосны, да кусты, да глина, А солнце серебрит росу. А в холод в поле незнакомом, От ветра кроясь за стеклом, Смотреть, как вихрь над буреломом Бросает новый бурелом. Иль ночью, в дерзостном разбеге, Прорезывая мглу полей, Без мысли об ином ночлеге, Дремать под трепет фонарей! Скользя, как метеор, деревней, Миг жизни видеть невзначай, И встречным прогудеть напевней, Чем голос девушки: «Прощай!» И, смелые виражи в поле Срезая, вновь взлетать на склон, И вновь гудеть, и жить на воле Кентавром сказочных времен!

Сентябрь 1917

Лунная ночь

— Банально, как лунная ночь…

Juvenilia
Смотрю, дыша травой и мятой, Как стали тени туч белей, Как льется свет, чуть синеватый, В лиловый мрак ночных полей. Закат погас в бесцветной вспышке, И, прежде алый, шар луны, Как бледный страж небесной вышки, Стоит, лучом лелея сны. Былинки живы свежим блеском, Лес ожил, и живет ручей, Бросая искры каждым всплеском, — Змей — лента водяных лучей. Час волшебством мечты пропитан, — Луга, деревья, воздух, даль… Сердца томит он, мысль пьянит он: Везде — восторг, во всем — печаль! И, лунной ночи полня чары, Вливает песню в тишь ветвей (Банальный гимн, как зов гитары!) Друг всех влюбленных, соловей.

1917

Солнцеворот

Была зима; лежали плотно Снега над взрытостью полей. Над зыбкой глубиной болотной Скользили, выводя изгибы, Полозья ровные саней. Была зима; и спали рыбы Под твердым, неподвижным льдом. И даже вихри не смогли бы, В зерне замерзшем и холодном, Жизнь пробудить своим бичом! Час пробил; Чудом очередным, Сквозь смерть, о мае вспомнил год. Над миром белым и бесплодным Шепнул какой-то нежный голос; «Опять пришел солнцеворот!» И под землею, зерна, чуя Грядущей жизни благодать, Очнулись, нежась и тоскуя, И вновь готов безвестный колос Расти, цвести и умирать!