— Ну-ну. Ну-ну. Там с нами сидит сын мистера Бернарда, он хочет потанцевать с тобой, мой птенчик, но стесняется подойти, — сказал он, твердо взяв ее за локоть. — Вы знаете Гурских, мистер…?

— Панофски.

— Мы с ними в большой дружбе. Пойдем, мой птенчик.

— Нет! — сказала она, высвободила руку и, сдернув меня с места, снова повлекла танцевать.

Есть такой гриб — ложный белый, знаете? Так вот, отец невесты оказался как раз из тех евреев, которые усиленно рядятся под аристократов-англосаксов. Этакий ложный белый англосакс-протестант. От кончиков нафабренных усов и до подошв оксфордских остроносых туфель. Для повседневной носки он предпочитал костюм в тонкую полоску с канареечно-желтым жилетом, тем более бьющим в глаза, что из его кармашка свисала золотая цепь от карманных часов, да еще и с брелком. Для загородных променадов — специальная ротанговая трость, а для тех вечеров, когда он предавался гольфу с Харви Шварцем, особые брюки — какие? — догадайтесь с трех раз: брюки-гольф. Зато, когда ждал гостей к обеду в своем особняке в Вестмаунте, надевал пурпурный бархатный смокинг и такие же тапки; так и ходил, все время поглаживая мокрые губы указательным пальцем, как будто всецело погрузившись в решение важнейших философских проблем. Его невыносимая жена — в pince-nez — звякала в маленький колокольчик всякий раз, когда общество готово было к следующей перемене блюд. Когда я впервые у них обедал, она указала мне на то, что я неправильно пользуюсь суповой ложкой. Показывая, как надо, она поясняла, чтобы мне легче было запомнить: «Суда плывут — куда? Суда плывут — сюда. Море у нас — где?»

Дамы, естественно, пошли пить кофе в гостиную, тогда как закадычным друзьям, задержавшимся за столом, подали портвейн, передавая графинчик справа налево, и мистер Ложный Белый предложил тему, которую стоит обсудить: «Джордж Бернард Шоу однажды сказал…» или «Герберт Джордж Уэллс пытался нас уверить в том, что… И что вы теперь на это скажете, джентльмены?»

Меня старый пень конечно же невзлюбил. В его оправдание должен заметить, что он был просто из тех отцов-собственников, которым сама мысль о том, что кто-то — пусть даже Гурски — трахает папину дочку, отвратительна (это я не к тому, что в тот момент мы так далеко уже зашли). Выражая дочери свое неудовольствие, он сказал: «Этот юноша разговаривает руками!» Он считал, что я этим и себя, и всех вокруг невесть как компрометирую. Фи! — tr`es [227] еврейская манера. — Знаешь, я бы не хотел, чтобы ты к нам его приглашала.

— Да ну? Что ж, в таком случае я от вас ухожу. Сниму квартиру!

Квартиру? У бедняги перед глазами, должно быть, тут же возникла страшная картина, как в этой квартире его драгоценную девочку будут насиловать утром, днем и вечером.

— Нет, — воспротивился он. — Не надо от нас уходить. Я не стану тебе запрещать с ним видеться. Но мой отцовский долг предупредить: ты делаешь большую ошибку. Он выходец из другого monde [228] .

Дальнейшее развитие событий показало, что он был прав, не желая дочери в мужья такого раздолбая, но мешать нам не стал из страха потерять ее совсем. Пригласив меня в свою библиотеку, он сказал:

— Не стану притворяться, будто ее выбор приводит меня в восторг. У вас ни корней, ни образования, к тому же ваш бизнес вульгарен. Но когда вы станете мужем и женой, мы с моей дорогой супругой, возможно, примем вас как равного, хотя бы ради счастья нашей любимой дочери.

— Что ж, вы мне все объяснили очень доходчиво и любезно, — ответствовал я.

— Пусть будет так, но у меня к вам просьба. Моя дорогая супруга, как вам известно, является одной из первых еврейских женщин, закончивших Макгилл. В группе набора двадцать второго года. Некоторое время она была президентом «Хадассы» [229] ; ее имя вписано в Золотую книгу мэра. За ту работу, что она вела с британскими детьми, которые находились здесь в эвакуации во время последнего глобального конфликта, ее удостоил благодарности наш премьер-министр…

Да, но не раньше, чем она написала в его канцелярию, умоляя прислать официальную бумагу, которая теперь и висит в рамочке у них в гостиной.

— …Она очень утонченная дама, и я буду признателен, если в будущем вы воздержитесь от уснащения вашей речи всякого рода словесными сорняками — во всяком случае, когда сидите за нашим столом. Полагаю, это окажется не слишком обременительно для столь благородного юноши.

Задним числом я понимаю, что и в нем было много такого, за что человека следует уважать. Например, во время Второй мировой войны он служил в танковых частях в чине капитана и дважды упоминался в сводках новостей с фронта. Это ведь как посмотреть. Такое признавать не очень приятно, но многие из тех, кто для либералов вроде меня не более чем мишень для насмешек — например, армейские полковники (у, туловища замшелые) или глуповатые выпускники частных школ, ставшие завсегдатаями пригородных гольф-клубов (до чего банальна их болтовня — просто уши вянут), — как раз и приняли на себя удар войны 1939 года, как раз они-то и спасли западную цивилизацию, тогда как Оден, этот будто бы бесстрашный борец-антифашист, сбежал в Америку, едва лишь варвары замаячили у ворот. [Работая над отцовской рукописью, я ограничивался корректировкой фактов, вписыванием недостающих имен, мест или дат в тех случаях, когда память его подводила, но тут мне случайно попалась книга Питера Ванситтарта «В пятидесятые» (Джон Мюррей, Лондон, 1995), и в ней мое внимание привлек следующий пассаж на с. 29:

Мне не хотелось бы считать, что к тому множеству грехов, за которые отцу предстоит ответить, следует добавить еще и плагиат. Все-таки я предпочитаю думать, что Кейт права, настаивая на том, что это добросовестное заблуждение. [«Такого не может быть, — говорит она. — Наверняка папа, роясь в картотеке, ошибочно принял выписанную им мысль Ванситтарта за одну из своих собственных». — Прим. Майкла Панофски.]

Репутация моего тестя в деловом мире была безупречна. Он был верным мужем и любящим отцом Второй Мадам Панофски. Всего через год после нашей женитьбы заболев раком, все последние месяцы изнурительной борьбы с болезнью он держался с достоинством и показал себя не меньшим стоиком, чем любой из так восхищавших его героев Д. А. Генти [230] . Должен сказать, что мои отношения с семейкой Ложных Белых начинались не вполне удачно. Взять, к примеру, хотя бы момент знакомства с будущей тещей, состоявшегося в «Ритц гарденз» за ланчем `a trois [231] , организованным моей предусмотрительной невестой, которая накануне вечером не один час меня муштровала.

— Ты не должен перед ланчем пить больше одной рюмки.

— Ий-есть, сэр!

— И, что бы ты ни делал, ни в коем случае не насвистывай за столом . Абсолютно чтобы никакого за столом свиста!Она этого не выносит.

— Но я же и так никогда за столом не свистел!

К вящему нашему ужасу, супруге Ложного Белого не понравился уже сам стол.

— Надо мне было мужа попросить забронировать вам столик, — процедила она сквозь зубы.