Том 1. Громокипящий кубок
вернуться

Северянин Игорь Васильевич
Шрифт:

Громокипящий кубок

Эта книга, как и все мое Творчество, посвящается мною Марии Волнянской, моей тринадцатой и, как Тринадцатая, последней.

Игорь Северянин.
Поэзы

Ты скажешь: ветреная Геба,

Кормя Зевесова орла,

Громокипящий кубок с неба,

Смеясь, на землю пролила.

Ф. Тютчев

Автопредисловие

Я — противник автопредисловий: мое дело — петь, дело критики и публики судить мое пение. Но мне хочется раз навсегда сказать, что я, очень строго по-своему, отношусь к своим стихам и печатаю только те поэзы, которые мною не уничтожены, т. е. жизненны. Работаю над стихом много, руководствуясь только интуицией; исправлять же старые стихи, сообразно с совершенствующимся все время вкусом, нахожу убийственным для них: ясно, в свое время они меня вполне удовлетворяли, если я тогда же их не сжег. Заменять же какое-либо неудачное, того периода, выражение «изыском сего дня» — неправильно: этим умерщвляется то, сокровенное, в чем зачастую нерв всей поэзы. Мертворожденное сжигается мною, а если живое иногда и не совсем прекрасно, — допускаю, даже уродливо, — я не могу его уничтожить: оно вызвано мною к жизни, оно мне мило, наконец, оно — мое!

Игорь-Северянин

Предисловие Федора Сологуба

Одно из сладчайших утешений жизни — поэзия свободная, легкий, радостный дар небес. Появление поэта радует, и когда возникает новый поэт, душа бывает взволнована, как взволнована бывает она приходом весны.

«Люблю грозу в начале мая!»

Люблю стихи Игоря Северянина. Пусть мне говорят, что в них то или другое неверно с правилами пиитики, раздражает и дразнит, — что мне до этого! Стихи могут быть лучше или хуже, но самое значительное то, чтобы они мне понравились. Я люблю их за их легкое, улыбчивое, вдохновенное происхождение. Люблю их потому, что они рождены в недрах дерзающей, пламенною волею упоенной души поэта. Он хочет, он дерзает не потому, что он поставил себе литературною задачею хотеть и дерзать, а только потому он хочет и дерзает, что хочет и дерзает. Воля к свободному творчеству составляет ненарочную и неотъемлемую стихию души его, и потому явление его — воистину нечаянная радость в серой мгле северного дня. Стихи его, такие капризные, легкие, сверкающие и звенящие, льются потому, что переполнен громокипящий кубок в легких руках нечаянно наклонившей его ветреной Гебы, небожителъницы смеющейся и щедрой. Засмотрелась на Зевесова орла, которого кормила, и льются из кубка вскипающие струи, и смеется резвая, беспечно слушая, как «весенний первый гром, как бы резвяся и играя, грохочет в небе голубом».

О, резвая! О, милая!

Федор Сологуб

Февраль 1913 г.

I. Сирень моей весны

Очам твоей души

Очам твоей души — молитвы и печали, Моя болезнь, мой страх, плач совести моей, И все, что здесь в конце, и все, что здесь в начале, — Очам души твоей… Очам души твоей — сиренью упоенье И литургия — гимн жасминовым ночам; Все — все, что дорого, что будит вдохновенье, — Души твоей очам! Твоей души очам — видений страшных клиры… Казни меня! пытай! замучай! задуши! — Но ты должна принять!.. И плач, и хохот лиры — Очам твоей души!..

Мыза Ивановка

1909. Июнь

Солнце и море

Море любит солнце, солнце любит море… Волны заласкают ясное светило И, любя, утопят, как мечту в амфоре; А проснешься утром, — солнце засветило! Солнце оправдает, солнце не осудит, Любящее море вновь в него поверит… Это вечно было, это вечно будет, Только силы солнца море не измерит!

1910. Август

Весенний день

Дорогому К.М. Фофанову

Весенний день горяч и золот, — Весь город солнцем ослеплен! Я снова — я: я снова молод! Я снова весел и влюблен! Душа поет и рвется в поле. Я всех чужих зову на «ты»… Какой простор! какая воля! Какие песни и цветы! Скорей бы — в бричке по ухабам! Скорей бы — в юные луга! Смотреть в лицо румяным бабам! Как друга, целовать врага! Шумите, вешние дубравы! Расти, трава! цвети, сирень! Виновных нет: все люди правы В такой благословенный день!

1911. Апрель

В грехе — забвенье

Ты — женщина, и этим ты права.

Валерий Брюсов
Вся радость — в прошлом, в таком далеком и безвозвратном, А в настоящем — благополучье и безнадежность. Устало сердце и смутно жаждет, в огне закатном, Любви и страсти; — его пленяет неосторожность… Устало сердце от узких рамок благополучья, Оно в уныньи, оно в оковах, оно в томленьи… Отчаясь резить, отчаясь верить, в немом безлучьи, Оно трепещет такою скорбью, все в гипсе лени… А жизнь чарует и соблазняет, и переменой Всего уклада семейных будней влечет куда-то! В смущеньи сердце: оно боится своей изменой Благополучье свое нарушить в часы заката. Ему подвластны и верность другу, и материнство, Оно боится оставить близких, как жалких сирот… Но одиноко его биенье, и нет единства… А жизнь проходит, и склеп холодный, быть может, вырыт… О, сердце! сердце! твое спасенье — в твоем безумьи! Гореть и биться пока ты можешь, — гори и бейся! Греши отважней! — пусть добродетель — уделом мумий: В грехе — забвенье! а там — хоть пуля, а там — хоть рельсы! Ведь ты любимо, больное сердце! ведь ты любимо! Люби ответно! люби приветно! люби бездумно! И будь спокойно: живи, ты — право! сомненья, мимо! Ликуй же, сердце: еще ты юно! И бейся шумно!

1911

В березовом коттэдже

На северной форелевой реке Живете вы в березовом коттэдже. Как Богомать великого Корреджи, Вы благостны. В сребристом парике Стряхает пыль с рельефов гобелена Дворецкий ваш. Вы грезите, Мадлена, Со страусовым веером в руке. Ваш хрупкий сын одиннадцати лет Пьет молоко на мраморной террасе; Он в землянике нос себе раскрасил; Как пошло вам! Вы кутаетесь в плэд И, с отвращеньем, хмуря чернобровье, Раздражена, теряя хладнокровье, Вдруг видите брильянтовый браслет, Как бракоцепь, повиснувший на кисти Своей руки: вам скоро… много лет, Вы замужем, вы мать… Вся радость — в прошлом, И будущее кажется вам пошлым… Чего же ждать? Но морфий — или выстрел?.. Спасение — в безумьи! Загорись, Люби меня, дающего былое, Жена и мать! Коли себя иглою, Проснись любить! Смелее в свой каприз! Безгрешен грех — пожатие руки Тому, кто даст и молодость, и негу… Мои следы к тебе одной по снегу На берега форелевой реки!