— Да, не всегда.

— И что тогда случится с нами?

— Я буду заботиться о тебе.

— Обещаешь?

— Обещаю. Ну а теперь тебе пора возвращаться в кровать.

Фрэнни взяла брата за руку, и они вдвоем на цыпочках прошли по лестничной площадке до его комнаты, Там она уложила Шервуда в постель и сказала, чтобы он не думал о книге, или о Суде, или о том, что случилось вчера вечером, а просто попытался уснуть. Исполнив свой долг, она вернулась к себе, закрыла дверь, задвинула штору и положила книгу в шкаф под свитера. У дверцы шкафа не было замка, а если б и был, она бы обязательно повернула ключ. Потом Фрэнни улеглась в холодную постель и зажгла прикроватную лампу — на тот случай, если жук из книги поползет по полу, чтобы найти ее еще до рассвета. А после событий вчерашнего вечера такое вполне могло случиться.

Уилл съел суп, как послушный пациент, а после того, как Адель измерила ему температуру, собрала все на поднос и удалилась, быстро встал и оделся. Дождливый день уже начал клониться к вечеру, но Уилл был полон решимости не откладывать поход на завтра.

В гостиной работал телевизор, до него донесся спокойный, ровный голос ведущего, а потом, когда мать переключилась на другой канал, — смех и аплодисменты. Этот шум был очень кстати, он заглушал скрип ступенек, когда Уилл спускался в холл. Там, пока он надевал шарф, куртку, перчатки и ботинки, его едва не засекли: отец из кабинета крикнул Адели, что уже устал ждать чай. Может, она отправилась на поле срывать чайные листочки, черт побери? Адель не ответила, и отец понесся на кухню, чтобы выяснить, что происходит. Но Хьюго не заметил сына в сумерках холла, и, пока он выговаривал Адели за медлительность, Уилл приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы протиснуться через узкую щель, — он опасался, что приток холодного воздуха известит всех о его уходе, — выскользнул наружу и отправился в свое вечернее путешествие.

Роза не стала скрывать радость, когда выяснилось, что книга исчезла. Она сгорела во время пожара, и говорить было не о чем.

— Значит, ты потерял один из своих драгоценных дневников, — сказала она. — Может, теперь станешь проявлять больше сочувствия, когда я буду тосковать по детям.

— Это вещи несравнимые, — сказал Стип, продолжая разгребать пепел.

Стол превратился в обугленные доски, ручки и кисти — в прах, коробочка с акварельными красками стала неузнаваемой, чернила выкипели. Сумка, в которой лежали дневники, не попала в огонь, так что погибло не все. Но последний отчет о восемнадцати годах непосильных трудов исчез. И попытка Розы приравнять эту утрату к тому, что испытывала она, когда он пресекал убожеское существование очередного ее выродка, оскорбила Джекоба до глубины души.

— Это труд моей жизни, — заметил он ей.

— Тогда прискорбно. Он делает книги! Прискорбно. — Она наклонилась к Стипу. — Для кого, по-твоему, ты их делаешь? Не для меня. Меня они не интересуют. Ни капельки не интересуют.

— Ты знаешь, почему я их делаю, — мрачно сказал Джекоб. — Чтобы свидетельствовать. Когда придет Господь и потребует, чтобы мы в мельчайших подробностях рассказали Ему о том, что сделано, у нас должен быть отчет. Со всеми подробностями. Только тогда мы будем… Господи Иисусе! Да с какой стати я тебе все это объясняю?

— Ты можешь произнести это слово. Ну, давай же, произнеси его. Скажи: «Прощены». Именно это ты не уставал повторять: «Мы будем прощены». — Она подошла ближе. — Но ты больше в это не веришь? — Роза обхватила его лицо ладонями и добавила неожиданно смиренно: — Будь честным, любовь моя.

— Я по-прежнему… по-прежнему верю, что наши жизни не бесцельны, — ответил Джекоб. — Я должен в это верить.

— А я не верю, — откровенно сказала Роза. — После вчерашней возни я поняла, что во мне не осталось здоровых желаний. Ни малейших. Ни одного. Детей больше не будет. Не будет дома и очага. И не будет дня прощения, Джекоб. Это точно. Мы одни и можем делать все, что хотим. — Она улыбнулась. — Этот мальчик…

— Уилл?

— Нет. Который поменьше — Шервуд. Я дала ему полизать мои сиськи. И знаешь, думала, что находить в таких вещах удовольствие — это извращение, но, господи боже мой, от этой мысли наслаждение лишь усиливалось. И когда этот мальчик ушел, я стала думать: а что еще может доставить мне удовольствие? Какие гадости я еще могу совершить?

— И?

— Мой разум стал взвешивать возможности, — сказала она с улыбкой. — Правда-правда. Если мы не будем прощены, то зачем изображать из себя что-то иное, чем мы есть на самом деле? — Она сверлила его взглядом. — Зачем я буду тратить душевные силы, надеясь на то, чего у нас никогда не будет?

Джекоб уклонился от ее ласк.

— Ты меня не искушай — не получится, — сказал он. — Так что не трать время. Я действую по плану…

— Книга сгорела, — перебила Роза.

— Я сделаю другую.

— А если и она сгорит?

— Сделаю еще одну! И еще! Эта утрата только добавила мне уверенности.

— И мне тоже.

Черты Розы утратили теплоту, и ее совершенная красота стала казаться почти трупной.

— С этой минуты я стану другой женщиной. Буду предаваться наслаждениям, как только появится такая возможность. И любыми доступными средствами. А если кто-то или что-то одарит меня ребенком, я извлеку его из себя заостренной палкой.

Эта мысль пришлась ей по вкусу. Пронзительно рассмеявшись, Роза повернулась спиной к Джекобу и плюнула на пепел.

— Я плюю на твою книгу, — сказала она и плюнула еще раз. — И на прощение. — Она плюнула снова. — И на Господа. Больше Он от меня ничего не получит.

И больше ничего не добавила. Даже не посмотрев, какой эффект все это произвело на Джекоба (она была бы разочарована: он смотрел на нее с каменным лицом), Роза вышла из комнаты. И только когда она скрылась из вида, Джекоб заплакал. Это были мужские слезы, слезы командующего перед разбитой армией или отца на могиле сына. Он скорбел не столько о книге (хотя и о ней тоже), сколько о себе. Теперь он останется один. Роза — когда-то его любимая Роза, с которой он разделял самые заветные мечты, — пойдет своим путем, а он — своим, с ножом, пишущей ручкой и новым дневником с пустыми страницами. Ах, как это будет тяжело после стольких прожитых вместе лет, когда ему предстоит такая громадная работа и когда небеса так безмерно широки.