– Ладно, – говорит он. – Можем поиграть в «Мьютов и нормалов»!

– Ага, как же! – отвечает Джилли. – Только мьютов здесь ни одного нет.

– Тогда будем играть просто в нормалов.

Оба смеются, гармония между ними восстановлена, и они пробираются через зал к дверям, самым далеким от пирующих. Если их остановят, всегда можно будет сказать, что собрались в туалет. Но никто их не окликает, даже когда они открывают дверь с таким скрипом, что невозможно не услышать. Они застывают посреди розоватого отсвета знака «ВЫХОД», будто два беглых преступника в свете фонаря. Потом выходят и тихо закрывают за собой дверь.

Но они еще не в безопасности. В болезненном свете аварийных лампочек на них с разной степенью интереса смотрят другие беженцы: маленькие группки людей, устроившись неровными кругами на полу, пьют и курят под гулкие напевы «Rumours» Флитвуда Мака. Уж точно не в стиле Билла публика, скорее сцена для дяди Джимми. Или, если присмотреться, то для Эл, потому что с виду народ ее возраста. Джек и Джилли напрягаются: трудно сказать, как группа юнцов будет реагировать в такой ситуации – да и в любой ситуации вообще. Решат они, что Джеки Джилли – незваные гости, которых надо проучить, или сопляки еще, которые что есть, что нет? К счастью, на сей раз юнцы выбирают второе и отводят пристальные взгляды.

– Держи, – шепчет Джилли, протягивая ему фонарик. Другой у нее в руке.

Джек знает, что она думает: в игре, которую они затеяли, есть опасности. И последствия не менее реальные оттого, что их не предвидели. Они колеблются, молча решая, пойти налево, направо или прямо по широкому коридору, уставленному вдоль стен шкафчиками. Потом, придя к своему обычному внутреннему соглашению, выбирают длинный коридор прямо перед собой, ступая по следу из хлебных крошек – цепочке аварийных ламп, по пыльным плиткам, гладким и прохладным под босыми ногами. Фонарики они не включают по общему невысказанному решению, не желая беспокоить парочки, прижимающиеся к стенам и шкафчикам в темных промежутках между лампами. Эти парочки покачиваются в дуновении вздохов и стонов, исходящих словно бы не от них, будто Белль прорвалась в школу, расталкивая плечом молекулы, чтобы появиться здесь, измотанная усилием, и ее прикосновение нежно, как ласка. Невозможно разглядеть лица или отдельные тела, парочки прижаты так плотно, что они как концентрация теней, сливающихся в неизвестные пока формы, вплавляющихся друг в друга, в стены, в шкафчики… или, думает Джек, возникающие из них горгульи, выползающие, как бабочки из коконов бетона и стали.

Вскоре они доходят до лестницы наверх. Они шагают через две ступеньки, стремясь оставить позади первый этаж и начать настоящее приключение. Наверху, в слабом свете они останавливаются.

– Ух ты! – выдыхает Джилли. – Ты только послушай!

Шум зала здесь не отвлекает, и напевы Флитвуда Мака стали дальше, так что оставшиеся звуки принадлежат Белль. В них нет ничего мирного, будто дракон пробивается внутрь когтями и вопит от жажды крови, голода и ярости. Чудо, что крышу еще не сорвало и не выбило окна. Но и без того чувствуется, как трясется здание, слышны стонущие протесты балок и стропил, напряженных до предела… больше, чем до предела.

Средняя школа «Лорд Балтимор» была всегда. Она выдержала свою долю штормов за многие годы, и некоторые были куда хуже Белль, если верить старожилам – которым, конечно, можно верить не всегда. Но даже если они говорят правду, это не значит, что школа выдержит и эту бурю. На самом деле, как думает Джек, это делает такой исход менее вероятным. Естественно, каждое буйство стихии ослабляло школу, и теперь она подобна крепости, стены которой, неприступные для каждого отдельного штурма, в конце концов рушатся от накопившегося износа после всех успешных оборон.

Луч фонаря Джилли копьем втыкается в какой-то серый шкафчик, пробегает по ряду аналогичных шкафов и закрытым дверям классов в коридоре, таким же, как внизу – только здесь они одни. Она подходит к ближайшей двери, пробует ручку – заперто.

– Вот собака!

– Смотри, чтоб не цапнула.

Они разделяются: Джек берет на себя правую сторону коридора, Джилли – левую, и проверяют двери по очереди.

Все происходит очень быстро – поворачивается ручка, дверь распахивается внутрь, сердце Джека подскакивает к горлу, и он застывает безмолвно на пороге душной темноты, в которой с одинаковым успехом может быть и гробница мумии, и классная комната. Потом, светя фонариком, но все еще не входя, будто опасаясь проклятия, зовет:

– Джилли! А здесь откры…

– Так чего ты ждешь? Приглашения? – Она проскальзывает мимо него.

Он идет за ней, плотно прикрывая дверь. Ему стыдно за свое колебание, и он злится на ее презрительный выговор, не за факт, а за форму. Это одно из любимых выражений Билла, его фирменное, используемое с равным энтузиазмом и с одинаковым уничтожающим эффектом и дома, и в передаче «Внутри Пояса».

В классе пахнет влажным и пыльным тлением, напоминающим насосную под пляжным домом, где среди всякой прочей дребедени лежат старые номера «Вашингтон пост» и «Вашингтон стар», ожидающие сдачи в утиль, зеленые пластиковые мешки с мусором, разорванные и рассыпающиеся, изобилие ненужных бумаг и вещей, из которых дети выросли, распадающиеся под действием мощной комбинации влаги, соленого воздуха и гнездовых привычек полевых мышей. Там же держит Билл свои журналистские статьи и блокноты в аккуратно надписанных картонных коробках (материалы к роману-бестселлеру, который он когда-нибудь напишет), а среди них распределены неведомо для него запасы сигарет, свистнутых Джеком и Джилли у дяди Джимми, плюс еще пара биковских зажигалок того же происхождения.

– Что, жутковато?

Фонарик Джилли пляшет по рядам пустых парт, белым стенам, украшенным картой мира в проекции Меркатора, периодической системой элементов, овальными портретами президентов от Джорджа Вашингтона до Джимми Картера в порядке следования, вокабулами из словарей, записанными крупными закругленными буквами, вырезанными из цветной бумаги, и прочими до тошноты знакомыми предметами классных комнат, чье существование подрывает дух Джека и Джилли, возвращает к реальности сильнее, чем даже тот грубый факт, что летняя отсрочка заканчивается и уже клацает поршнями следующий школьный год. До момента «Ч» остается месяц, отсчет пошел, время движется неотвратимо, хотя часы на стене остановились на четверти восьмого.