Столь же тенденциозно и восторженно-патриотически трактовался рассказ о походе Игоря и его первой встрече с половцами, звучавший почти барабанным боем: «в пятьк потопташа поганыя пълкы половецкыя…» А что было на самом деле?

Кроме текста «Слова…», современный историк располагает двумя версиями событий апреля-мая 1185 г., освещенных с диаметрально противоположных позиций. Рассказ, включенный в текст Ипатьевского списка летописи и несущий на себе отпечаток явного влияния поэмы («Каяла», «море» и пр.), повествует о случившемся наиболее подробно и с позиций, благоприятствующих новгород-северскому князю [Ип., 637–644] [92] , хотя теперь трудно сказать, что здесь соответствует действительности, а что является домыслом позднего обработчика. Наоборот, краткое изложение того же сюжета в Лаврентьевском списке можно назвать в первой его части памфлетом — столько в нем неприязни к черниговским князьям и издевки над их пленением половцами [Л., 397–399].

И вот что интересно: попыткой военного похода рисует это предприятие только Лаврентьевский список, тогда как внимательное прочтение начала рассказа Ипатьевского списка ставит такую посылку сразу же под сомнение. В своих статьях Д. С. Лихачев не раз подчеркивал, что древнерусские писатели в зависимости от цели и задач своей работы использовали разную терминологию, придерживаясь своего рода «этикета». Распространяя такой взгляд на лексику автора рассказа Ипатьевского списка, можно видеть, что Игорь не «выступил», не «исполчился», не «вступил в стремя», как обязан был бы сказать летописец о начале военного похода, а всего только «поехал» из Новгорода, «взяв с собой» своего брата, племянника и старшего сына, Владимира Игоревича, только что получившего в самостоятельное княжение Путивль, однако еще не женатого. Тем самым писавший указывал, что воинские подвиги не являлись целью данного похода. К тому же, собравшиеся ехали «не спеша», совсем не заботясь о том, что об их поездке может кто-либо проведать.

Еще более удивительно выглядит эпизод со «сторожами», то есть разведчиками, которые, вернувшись, сообщили Игорю, что «видехомся с ратными, ратницы ваши со доспехомъ ездять», поэтому надо или «поспешить» — куда? — или возвратиться домой, ибо «не наше есть время». Не правда ли, странная дилемма для собравшихся в набег?

Впрочем, ситуация требует некоторых пояснений. Без разведки, постоянно высылаемой вперед и по сторонам, в то время не отправлялись ни в какое путешествие, всё равно, ехали ли из одного замка в другой, двигались ли торговым караваном или предпринимая военный поход. Так было в Европе, так было в Азии и в Африке. Но кто такие «ратницы ваши» и почему автору было важно подчеркнуть, что они «ездят с доспехом»? В одной из своих предыдущих работ, опираясь на чтение Хлебниковского списка «наши», я предположил, что «сторожа» виделись с русскими дозорными, которые и предупредили их об опасности, исходя из того, что половцы никогда не расставались с оружием («доспехом») и что слово «ратный» означает только «военного», «вооруженного человека», но не «противника» [93] . Не отказываясь от возможности такого прочтения данного фрагмента, считаю необходимым указать на употребление данной лексемы также и в смысле «противник» в конце галицко-волынской части Ипатьевской летописи: «а кто не сретить мене, тыи ратный мне», находящийся в той же Ипатьевской летописи [Ип., 849]. А. И. Генсиорский в своем исследовании лексики и фразеологии галицко-волынского летописания приводит еще несколько подобных примеров под 1224, 1234, 1254 и 1261 гг. [94]

Однако возможно и другое понимание лексемы «доспех», которая в данном контексте может обозначать не воинский до-спех, а указание на поспешность половецких передвижений по степи, вызванной какой-то озабоченностью [95] .

В связи с этим возникает вопрос: если новгород-северский князь ехал в степь не к врагам, а к друзьям, то к кому же? Таким другом, насколько известно, у него был только Кончак. Начиная с 1174 г. на страницах Ипатьевской летописи множатся свидетельства растущей дружбы русского князя и половецкого хана, старшего среди Шаруканидов. В 1180 г. оба они участвуют в совместных боевых операциях в составе войск Святослава Всеволодовича, причем половцы специально просят определить их под начало Игоря («Святославъ въеха с братома в Киевъ. Половци же испросиша у Святослава Игоря, ать ляжеть с ними под Долобьску» [Ип., 621]). В 1183 г. из-за Кончака, которого Игорь не дал ограбить и пленить Владимиру Глебовичу, развязывается кровавая усобица между новгород-северским и переяславльским князьями, которая к весне 1185 г. всколыхнула и другие русские княжества. Как известно, Владимир Глебович подверг земли Игоря такому же разгрому, какой в мае 1185 г. там же учинил Гзак.

Так не о новой ли опасности со стороны переяславльского князя, которому Игорь нанес ответный удар, предупреждали дозорные? Мне кажется, нет. Считается, что весной 1185 г. пограничные русские земли должны были ожидать набега половцев, которым нужен был полон для выкупа своих ханов, захваченных во время похода русских князей весной 1184 г. [Ип., 632]. В своих более ранних работах неожиданное появление Гзака, пленившего Игоря, я также склонен был объяснять этими причинами, не обратив внимания на то, что 21 апреля 1185 г., т. е. буквально за два дня до выступления Игоря из Новгорода Северского, полк Романа Нездиловича, посланного Святославом вместе с берендеями, взял вежи половецкие, много полона и коней («Тое ж весны князь Святослав посла Романа Нездиловича с берендичи на поганыа половцы. Божиею помощию взяша веже половецкиа, много полона и коней, месяца априля въ 21» [Ип., 637]), о чем Игорь просто не мог еще знать. Очень может быть, что о естественном обострении обстановки в степи, вызванной действиями киевского князя, и предупредили разведчиков «наши ратные»: степь полнилась слухами и волнением, поскольку половцам нужно было собирать выкуп или обменный полон. Готовясь продолжать путь, Игорь въезжал в тревожную неизвестность.

Между тем, Гзак, сыгравший трагическую роль в судьбе Игоря, пошел на Русь как раз за «обменным фондом»: ему нужно было золото или люди, чтобы вызволить «свою братию». Княжеская «потеха» оборачивалась кровавой данью для простых людей, расплачивавшихся жизнью и свободой за нарушенный мир со Степью. Вот почему, когда Игорь и его спутники оказались в плену, Гзак, если верить летописи, тотчас же послал в Киев гонца с вестью к князьям: или вы приходите к нам по свою братию, или мы идем к вам («И поиде путем гость, они же казаша рекуще: поидете по свою братью, али мы идем по свою братью к вам» [Ип., 399]). Как можно убедиться, «правила игры» оказываются именно такими, как я показывал выше.

Но всё это произошло несколько дней спустя. А пока в степь были высланы дозоры. И здесь весьма примечателен ответ, который вкладывает в уста Игоря автор летописного рассказа, что, дескать, не столкнувшись с опасностью, повернуть назад — «срам пуще смерти», т. е. вернуться можно только при неизбежности боя. Другими словами, здесь ясно сказано, что бой не был целью экспедиции. А что еще? Ведь ни опасность встречи с врагом, ни солнечное затмение, ни сопровождающие его зловещие знамения, столь ярко и поэтично описанные в «Слове…», ни предупреждение разведчиков не остановили Игоря и его спутников в их движении. Получается, что причина поездки была настолько важна, что зловещими приметами можно было и пренебречь.

Парадоксальная ситуация, которая возникает при анализе фактов, разрешается в летописном рассказе столь же парадоксально: Игоря ожидала в полном смысле слова бескровная победа. В описании первой встречи с половцами согласны все три, столь противоречащие друг другу источника — памфлет Лаврентьевской летописи, «Слово…» и текст Ипатьевской летописи, сохранивщий наиболее обстоятельное описание происходившего. Последуем за ним.

Русский отряд подошел к берегу реки Сюурлий в полдень. Половцы уже ожидали прибывших на противоположном берегу, выстроившись в боевой порядок. За ними стояли их «дворцы на колесах» — вежи, скрип которых разносился предшествующей ночью далеко по степи, как «крик распуганных лебедей». Князья не успели «исполчиться», т. е. построиться в боевой порядок (стоит отметить, что ни о каких «полках» ранее и речи не было, князей сопровождали только «дружины», что далеко не одно и тоже) и подойти к реке, как из рядов половцев выскочили лучники и, «пустиша по стреле на русь», тотчас же ударились в бегство. «Поскакали и те половцы, которые стояли далеко от реки», — пишет автор рассказа [Ип., 639–640]. Иными словами, не приняв бой, а лишь «отсалютовав» русским своими стрелами, половцы бежали, бросив на произвол судьбы свои дома и семьи. Русские, перебредя речку, бросились к вежам, но боя так и не было…