Владелец трактира часто мигал, не отвечая. Секретарь было решил, что этот человек просто смущен появлением такого высокого гостя.

— Я и Амиц Дольникер намерены провести здесь достаточно долгое время, — энергично добавил Зеев, — и не надо задавать лишних вопросов. Удовлетворитесь фактами.

— Малка, — закричал трактирщик, — иди сюда, дорогая, я ничего не понимаю.

Дородная женщина вышла из кухни, вытирая руки о фартук. Двое большеголовых мальчишек, очень похожих друг на друга, появились перед Зеевом. Они рассматривали его со всех сторон с раскрытыми ртами.

— Ну что, так тяжело понять? — рассердился Зеев. — Амиц Дольникер желает отдохнуть в вашей деревне.

— Отдохнуть? — удивилась женщина. — Если хотят отдохнуть, ложатся в постель.

— Вот! Нужна комната для Амица Дольникера.

— Черт побери, — взорвался трактирщик, — кто это?

— Вы хотите сказать, что никогда не слышали об Амице Дольникере?

— Мы слышали, что он стоит снаружи. Может, вы его позовете, потому что вас, при всем уважении, понять невозможно.

Зеев потоптался.

— Может, вы выйдете и проведете господина Дольникера внутрь?

— Почему? Он что — сам ходить не может?

— Господа! Господин Дольникер — центральная фигура у нас!

— Где?

— Сейчас он — зам. гендиректора Министерства развития.

— Какого директора?

— Генерального… В правительстве…

— Мы такого директора не знаем. Мы знаем только господина Шолтхайма, директора «Тнувы». Но это — такой большой человек, что больше его во всей стране нету. Так, может, ваш господин из водопроводной компании, которая нам воду поставляет? — добавил трактирщик с дрожью в голосе. — Он инженер?

Зеев вышел за Дольникером, сидевшим на чемоданах.

— Они не догадались, кто я?

— Нет, они пока ни о чем не догадываются.

* * *

Вечером гости сидели за «общим столом» в трактире. Так жители деревни называли свои субботние посиделки. Столы были сдвинуты вместе и покрыты белыми скатертями, на них были расставлены бутылки с вином, жестянки с гвоздиками. За столами сидели около восьмидесяти человек и ужинали. После ужина, объяснил трактирщик таинственным гостям, жители деревни имеют обыкновение сидеть до утра, распевая грустные песни под гитару старого сапожника.

Дольникер и его секретарь были жутко вымотаны борьбой с трактирщиком. Элипаз Германович никак не мог взять в толк, почему именно у него просят две комнаты и что делают здесь городские господа. Лишь после часа уговоров и угроз он согласился предоставить им одну комнату на втором этаже, рядом со своей спальней. Однако Дольникер намекнул энергичным движением руки, что из понятных соображений не может жить в одной комнате еще с кем-то. Поэтому Зеев устроился в большом доме сапожника, как раз напротив трактира, ибо сапожник тоже мог предоставить для ночлега лишь одно место…

Комната Дольникера была обставлена с первобытной простотой: два шатких шкафа, две железные койки и единственный кухонный табурет. Малка, жена трактирщика, вынула вещи постояльца из чемодана и положила их в шкаф при слабом мерцании нефтяной плошки. Сам государственный деятель молча стоял на узком балкончике и глядел из-под темных очков на большой ухоженный сад, расстилавшийся внизу. Близнецы потянулись за ним на балкон, тоже долго стояли молча, затем один из них не выдержал и дернул гостя за край пальто:

— Дядя, ты слепой?

— Нет.

На этом разговор завершился.

* * *

Гости сидели за столами в странной тишине. Они были поглощены едой и питьем как люди труда, понимающие важность питания, и, кроме скрипа ножей, в зале не было слышно никакого шума. Раздавалось лишь скрипучее монотонное чавканье Дольникера, который хватал и жрал телятину с огурцами и редькой. Порой секретарь поглядывал вокруг с тревогой, смешанной с отчаянием. В высоких кругах было известно, что Дольникер ест, издавая шум испорченной водяной мельницы, и с этим ничего нельзя поделать. На дипломатических приемах и на пышных пирах секретарь еще мог как-то решать этот вопрос: когда Дольникер ел или ковырял в зубах, оркестр по указанию секретаря играл веселые мелодии. Но теперь Зееву оставалось возлагать надежды лишь на терпение окружающих. Они, однако, никак не реагировали на звуки перемалывания пищи, издаваемые политиком, и вообще на его присутствие.

Сам высокий гость тоже это заметил.

— Я знал с самого начала, что мне не удастся сохранить инкогнито, — прошептал он Зееву в процессе пережевывания, — они меня раскусили.

— Откуда вы знаете, Дольникер?

— У меня глаза есть. Они меня ценят до такой степени, что просто не осмеливаются на меня глянуть. Это — высшая степень уважения, можно даже сказать, несколько болезненная, обожание. Поверь мне, друг, этот досадный культ не соответствует моему духу, я люблю, чтобы люди в моем присутствии вели себя свободно, как с равным. Я полагаю, что внесу свой вклад в облегчение создавшейся атмосферы, если скажу этим людям несколько слов…