Аннотация
* * *
Тургеневский кружился листопад, глубокий пруд без меры осыпая. Сюда пришла я просто наугад, доверчиво, за солнцем, как слепая. И был каким-то вяжущим покой, и мысли без конца и без начала. Над этой неподвижною водой я очень долго, помнится, стояла, в руках кленовый листик теребя, как барышня из N-ского уезда… …Вдруг заглянула, может быть, в себя, а может быть, в чернеющую бездну и отшатнулась. Только горький крик застрял в груди и небо потемнело. О том, что мне открылось в этот миг, я никому поведать не посмела. …Блестит на окнах тонкая слюда — мороза филигранная работа. Но вновь и вновь мне хочется туда, где черный пруд и листьев позолота. * * *
Скромный дворик живет, как и прежде: лай собачий и шум тополей… Но знакомых встречаю все реже и уже не считаюсь «своей». Только помнят скамейка кривая и зеленый соседский балкон, как смеялась я, в куклы играя, или злилась на что-то тайком. И, быть может, порой обижала ту, которой надежнее нет. А она как ни в чем не бывало из окошка звала на обед. Принимая из теплых ладоней необъятную миску борща, я тогда, в этом стареньком доме научилась любить и прощать. * * *
Сколько раз в темноте разбивалась о камни, завершался полет острой болью в крыле… И бессильно за воздух цепляясь руками, я пыталась суметь устоять на земле. Только боль утихала во мне понемногу, и звала в высоту непонятная страсть… И, конечно, внизу оставалась дорога, на которую снова придется упасть. Я боюсь, что однажды не выдержат крылья, безнадежно вдали замигает звезда, и, упав, захлебнусь я дорожною пылью… Страшно мне… а на небо смотрю иногда. И когда замечаю летящую стаю, тихо зависть в душе шевельнется опять, но в промерзшую землю все глубже врастаю, потому что хочу научиться стоять. * * *
В лицо швыряла вьюга хлопья снега. На сотню километров — ни души. Он об одном просил сейчас у неба: чтоб память, будто свечку, затушить, чтобы стряхнуть все мысли так же просто, как снег с пальто — движением одним — о детях, что свои свивают гнезда, о друге и о той, что рядом с ним. Свершилось. Только белая дорога, и ветер, и бесчинства февраля… Унять озноб. Освоиться немного — и можно этот путь начать с нуля. Он был один. Душе обындевелой любая боль, пожалуй, не страшна. Хотелось бы сказать, что вьюга пела… Да вот не пела — плакала она. * * *
Маршрут известен, кони ожидают, немало верст осталось позади. Дистанция как будто небольшая, и никаких препятствий на пути… Когда по мостовой стучат подковы, и не забыто, вроде, ничего, и весь багаж надежно упакован — не застрахован ты от одного: твоя судьба, которой вдруг наскучит к нелепой цели мчать во весь опор, хозяина свезет, как пьяный кучер, на неизвестный постоялый двор. Пусть ты — в повозке — более вменяем, твердишь (и, безусловно, в этом прав): «Коней на переправе не меняют!» Меняют путь и место переправ. * * *
Умывая природу до первого снега, осень тратила воду, закончить спеша. И последние силы собрав для побега, под спасительный ливень рванулась душа. Ей хотелось, наверно, стать лучше и чище, и отмыться от скверны, и вновь полететь… Чтоб хоть искра надежды — на всем пепелище, чтобы золото реже менялось на медь. И застыла на ветке слеза очищенья. Новый день незаметно дорожки протер. Осень рваные листья с немым отвращеньем, как подметные письма, швырнула в костер. * * *
Взгляд затравленной старой волчицы и лица изможденный овал. Ходит истина, в двери стучится тех, кто раньше по ней тосковал. А поэты давно не пророки, в муках творчества биться устав, друг у друга «заимствуют» строки, что с похмелья глаголют уста. Долго не было. «Верно в обиде!» — старики сокрушались по ней. Только вновь ее кто-то увидел на крыльце у закрытых дверей. Но в глазах у нее не тревога, а смиренья и грусти печать. Отдохнет на ступеньках немного и уходит забвенья искать. * * *
А тут все гораздо сложнее.
Тут уже не любовь, а судьба…
С. Довлатов
Хочу все наши дни, как четки, перебрать, чтобы найти ответ на то, что душу гложет. Как за последний шанс, хватаюсь за тетрадь, хоть знаю: все равно бумага не поможет. Уже и не пойму — ну что поделать тут? — (неловкая строфа застыла на пороге) его или свои — да после разберут! — я на измятый лист записываю строки. А за окном дожди — примета ноября — и, кажется, тепла сама природа просит. Но солнца больше нет. Лишь свет от фонаря на мокрые зонты рассеивает осень. И горько я прошу: «Признайся мне, душа, — мы по душам давно не говорим с тобою — зачем, в какой ночи ты тихо перешла ту грань, когда любовь становится судьбою?..»в официальном магазине Литрес