— Есть вещи поважней, чем здоровье… — Плагиат с чьей-то максимы, ну да черт-то с ней. — Набрались у меня кое-какие факты, уликами не назовешь, но на след явно выводят… вы знаете, о ком и о чем я говорю. Тем более что и причина на поверхности лежит, искать долго не надо. Я вкратце вам сейчас расскажу, а там подумаем, как и чем…

— Нет-нет, я в этом деле никак не… Поймите, я лишь юридически оформляю принятые на правлении решения, не больше того. И хоть как-то вмешиваться в следствие в этом щекотливом деле…

— Ты щекотливым называешь его?! — Он резко встал, замял окурок в пепельнице, выматериться хотелось. Но сдержался, осадил злость — не очередного же врага наживать себе в нем, в самом деле, тогда совсем один останешься; только и выдохнулось: — Понятно… Ну, пусть тогда будет как будет. Звоните после заседания, держите меня в курсе всего.

— Да, разумеется, Иван Егорович…

И не видел, но почувствовал, как вздохнул облегченно Народецкий, провожая до двери его; вот пусть и думает, что отказался он от затеи этой. А то ведь и сдаст, и недорого возьмет, это за нынешними русскими не заржавеет. В случае реванша он ведь, как присный покойного, кандидат на вылет. Впрочем, первый-то ты… ну вот и сдаст, разменяет, обменяет на статус-кво свое.

— А ведь чуть не забыл, Слава: извещение-соболезнование от вас, от правления — и срочно же, с фото. Номер-то готов уже…

— Да-да, конечно…

И что следователю понесешь — подозрения свои с предположениями, частный свой раздрай с фигурантами мутного дела этого? А хоть бы и так, хотя бы в ситуацию ввести; о ней-то, в которой вся суть, ему наверняка не дадут понять, в моду вошедшей и частенько мошеннической «коммерческой тайной» все покрывая. Ввести, да, и пусть нюхом берет след, на то он и следователь.

На него Базанову удалось выйти по телефону без особого труда: всем уже известным в милиции, первостепенным по важности и обстоятельствам, со слов дежурного райотдела, сочтено преступление, и едва только установлена была личность убитого — по паспорту во внутреннем кармане пиджака, — кстати, и с нетронутой пачкой крупных купюр, это он узнал позднее, — как дело из районного отделения передали сразу в областное УВД, следователю по особо важным Желяеву. С ним и договорились встретиться в скверике ближнем, поскольку Иван наотрез отказался «светиться» в коридорах управления и разговаривать под протокол.

— Читаю, знаю, — говорил, грузно усаживаясь рядом на скрипнувшую садовую скамью и разглядывая маленькими, усмешливыми глазками его, Желяев, человек лет под пятьдесят, уж не меньше. — В храбрости не откажешь газете, спору нет, только вот где тут поле боя? Скорей уж толкотня свиней у корыта, растащилово с мочиловом. Не очень-то и оглядываются на вас, как ни кричите, делом наиважнейшим заняты, главным…

— Честные свидетели тоже нужны.

— Нужны, — серьезно уже согласился тот. — Значит, без протокола все-таки?

— Без галстуков. Чтоб не затянули их ненароком…

Понятливым оказался Желяев, что и ожидать следовало, с лету ловил все и даже забрасывал вопросы в те предположения базановские, в каких тот не вполне уверен был и потому умолчал о них. Об остальном же рассказал почти все, с усатого начиная.

— Как видите, факта прямого ни одного, что тут протоколировать? Но этого-то вам вряд ли кто расскажет, разве что мути нагонят.

— Похоже, что так… — раздумчиво покивал Желяев лысеющей с темени головой; и добавил, проговорил твердо уже: — Значит, вероятность реванша очень велика. Иначе не пошли бы на такое.

— Надо ж, вы и словцо мое употребили: реванш… Высока. Потому, честно говоря, и пришел к вам. Может, раскрутите дело, а заодно и реваншистов остановите…

— Но это если по вашей версии. А у меня ведь может и своя быть… Разрешите, в случае чего, иметь? — с усмешкой глянул следователь на Ивана; паузу сделал понятную, ответа не требующую, и неожиданно спросил: — Жалко вам его, Воротынцева?

— Жалею, очень. Сказать, что порядочный, — всего не знаю, не скажу. Но упорядоченный, с идеей, да хоть по газете судить можете, держал же, позволял. Думающий был человек, на голову выше окруженья своего…

— В каковую и стрельнули, — вздохнул Желяев, поднялся с покряхтываньем, не по летам грузен был. — Выровняли. Нет, все это ценно весьма, спасибо. Если что проявится еще — звоните, прошу. — И с другим вздохом сказал: — Дожили, большой ложкой расхлебываем теперь. Эка угораздило нас — допустить, чтобы все дерьмо человеческое наверх выплыло, командовать взялось всем… Но это не для газеты я, само собой, а то еще пропишете… С вас станется, с журналюг.

— Взаимно и у меня просьба: фамилию мою — нигде и ни в каком контексте. Газете трудно теперь, сами видите.