Я научилась просто, мудро жить
вернуться

Ахматова Анна Андреевна
Шрифт:

Смерть Баха. (28 июля 1965, Комарово)

Фантазия и фуга. Слушаю.

Боже мой… Сама Чакона!

Играет Игорь Безродный

…но за ней не войдет человек…

Прелюдия и фуга (играет Л. Ройзман).

Вот он, колокольный звон из 17 века. Как все близко! – (и страшно…)

Еще три дня июля, а потом траурный гость – август («столько праздников и смертей»), как траурный марш, который длится 30 дней. Все ушли под этот марш: Гумилев, Пунин, Томашевский, мой отец, Цветаева… Назначал себя и Пастернак, но этого любимца богов увел с собою, уходя, неповторимый май 60 года, когда под больничным окном цвела сумасшедшая липа. И с тех пор [прошло] минуло уже пять лет. Куда оно девается, ушедшее время? Где его обитель…

1 августа

И все-таки он явился. Сегодня – Илья. Вчера всю ночь катался на своей колеснице по небу. 51 год тому назад началась та война – как помню тот день (в Слепневе) – утром еще спокойные стихи про другое («От счастья я не исцеляю»), а вечером вся жизнь – вдребезги. Это один из главных дней. Теперь пойдут августовские «юбилеи». Завтра день ареста Гумилева (3 августа). Сорок четыре года тому назад. Я узнала об его аресте на Смол<енском> кладбище – похороны Блока.

Анна Ахматова, Из «Записных книжек»
АВГУСТ
Он и праведный и лукавый,И всех месяцев он страшней:В каждом Августе, Боже правый,Столько праздников и смертей.Разрешенье вина и елея…Спас, Успение… Звездный свод!…Вниз уводит, как та аллея,Где остаток зари алеет,В беспредельный туман и ледВверх, как лестница, он ведет.Притворялся лесом волшебным,Но своих он лишился чар.Был надежды «напитком целебным»В тишине заполярных нар…А теперь! Ты, новое горе,Душишь грудь мою, как удав…И грохочет Черное Море,Изголовье мое разыскав.27 августа 1957, Комарово
ЭПИГРАММА
Могла ли Биче, словно Дант, творить,Или Лаура жар любви восславить?Я научила женщин говорить…Но, Боже, как их замолчать заставить!1958
МУЗЫКА

Д. Д. Шостаковичу

В ней что-то чудотворное горит,И на глазах ее края гранятся.Она одна со мною говорит,Когда другие подойти боятся.Когда последний друг отвел глаза,Она была со мной в моей могилеИ пела словно первая грозаИль будто все цветы заговорили.1958
* * *
Все, – кого и не звали, – в Италии,Шлют домашним сердечный привет,Я осталась в моем зазеркалии,Где ни света, ни воздуха нет,Где за красными занавескамиВсе навек повернулось вверх дном…Так не буду я с леонардескамиПереглядываться тайком,И дышать тишиною запретноюНикогда мной не виданных мест,И мешаться с толпою несметноюКрутолобых Христовых Невест.26 сентября 1957 – 16 апреля 1963 (окончено)
* * *
Этой ивы листы в девятнадцатом веке увяли,Чтобы в строчке стиха серебриться свежее стократ.Одичалые розы пурпурным шиповником стали,А лицейские гимны все так же заздравно звучат.Полстолетья прошло… Щедро взыскана дивной судьбою,Я в беспамятстве дней забывала теченье годов, —И туда не вернусь! Но возьму и за Лету с собоюОчертанья живые моих царскосельских садов.4 октября 1957, Москва
* * *
Немудрено, что похоронным звономЗвучит порой мой непокорный стих.Пустынно здесь! Уже за ФлегетономТри четверти читателей моих.А вы, друзья! Осталось вас немного,Последние, Вы мне еще милей…Какой короткой сделалась дорога,Которая казалась всех длинней.3 марта 1958, Болшево [49] , Koмн. № 7
ПРИМОРСКИЙ СОНЕТ
Здесь все меня переживет,Все, даже ветхие скворешниИ этот воздух, воздух вешний,Морской свершивший перелет.И голос вечности зоветС неодолимостью нездешней,И над цветущею черешнейСиянье легкий месяц льет.И кажется такой нетрудной,Белея в чаще изумрудной,Дорога не скажу куда…Там средь стволов еще светлее,И все похоже на аллеюУ царскосельского пруда.16-17 июня 1958 Комарово

49

Болшево – подмосковный санаторий.

* * *

Михаилу Зощенко

Словно дальнему голосу внемлю,А вокруг ничего, никого.В эту черную добрую землюВы положите тело его.Ни гранит, ни плакучая иваПрах легчайший не осенят,Только ветры морские с залива,Чтоб оплакать его, прилетят…Июль 1958, Комарово
ИМЯ
Татарское, дремучееПришло из никуда,К любой беде липучее,Само оно – беда.Лето 1958, Комарово
Герб рода Ахматовых

Моего предка хана Ахмата убил ночью в его шатре подкупленный русский убийца, и этим, как повествует Карамзин, кончилось на Руси монгольское иго. В этот день, как в память о счастливом событии, из Сретенского монастыря в Москве шел крестный ход. Этот Ахмат, как известно, был чингизидом.

Одна из княжон Ахматовых – Прасковья Егоровна – в XVIII веке вышла замуж за богатого и знатного симбирского помещика Мотовилова. Егор Мотовилов был моим прадедом. Его дочь Анна Егоровна – моя бабушка. Она умерла, когда моей маме было 9 лет, и в честь ее меня назвали Анной. Из ее фероньерки сделали несколько перстней с бриллиантами и одно с изумрудом, а ее наперсток я не могла надеть, хотя у меня были тонкие пальцы.

Анна Ахматова, Из «Записных книжек»