— Боится ли Бог? — переспросил молодой человек, точно пытаясь распробовать эти слова на вкус. Он надолго замолчал, а они все шли по маковому полю и оно казалось бескрайним.

Наконец Лайонел сказал:

— Как и всякий создатель за свое творение, как родитель за свое дитя.

Катя поравнялась с ним и пробормотала:

— Пожалуй, я боялась бы за нашего ребенка, если бы…

Ледяные глаза посмотрели на нее так, что она резко осеклась. И только тогда вспомнила свое обещание забыть о детях навсегда.

На его красивом лице застыло выражение, как будто он получил пощечину.

— Я хотела сказать, — залепетала Катя, — если бы мы были людьми и у нас был ребенок… я… понимаешь, я не имела в виду…

Он молча отвернулся, а девушка безнадежно выдохнула:

— Я ни о чем не жалею.

Лайонел зло рассмеялся и, не глядя на нее, бросил:

— Не нужно мне говорить, жалеешь ты или нет, еще полгода не прошло, а ты уже произносишь невозможное словосочетание «нашего ребенка»! — Он обернулся и, поймав ее за плечи, процедил: — И если тебе хочется, теперь ты можешь жалеть сколько угодно.

Катя скинула его руки со своих плеч.

— Хватит на меня орать! Что хочу, то и говорю! Достал!

Захлопали в воздухе крылья мышей — Орми с Нев опустились на плечи Лайонелу. Рогатая тут же ударила когтем воздух, зашипела, обороняя своего любимчика.

Девушка отступила на шаг, промолвив уже спокойнее:

— А вот чего боишься ты — быть виноватым!

Уголки его губ опустились в ироничной насмешке.

— Я не буду обсуждать чувство вины с глупой девчонкой, которая не то что никого не обрекала на Вечность, а даже никогда никого не убивала. Повзрослей сперва немного, малышка!

Катя сжала кулаки.

— Единственного, кого мне хотелось бы сейчас убить, это тебя!

— Ну попробуй, — приглашающим жестом развел он руки в стороны.

Она испытывала страшную ярость, но отчего-то огненный шар в животе не спешил разрастаться, а вот глаза жгло, как будто огонь лизал их языками пламени, а слезы — это осколки стекла, намертво застрявшие внутри.

Девушка опустила голову, боясь, что слезы могут все-таки пролиться и Лайонел увидит их, станет насмехаться еще больше, решит, она совсем слабая.

Когда прошла мимо, тот раздраженно фыркнул:

— Прекрасно! Обижайся!

Так они шли, она впереди, он со своим мышами позади.

Обиднее всего было то, что она зависела от него. Он привез ее сюда, в какую-то точку соприкосновения с адом, и Катя не представляла, как ей быть, если его ледяное величество вдруг решит развернуться и уйти.

Играло адажио для струнных американского композитора Сэмюэла Барбера — красивая, утонченная мелодия, она то невероятно нарастала, то на высоком пике печально затихала и вновь медленно возрождалась.

Поскольку смотрела себе под ноги, девушка не сразу заметила изменение освещения, а когда увидела — встала как вкопанная. За багряный от маков горизонт садилось кровавое солнце. Температура понизилась, стало прохладнее и свежее.

Оборачиваться очень не хотелось, но любопытство победило. Позади оказалось то же поле, только темнее, при закате маки казались багряными, а где-то черными.

Девушка вернулась на несколько шагов назад и тогда увидела невидимую черту, отделяющую рассвет от заката. Зрелище так поразило ее, что она на миг забыла о своей обиде. Но в следующую секунду заметила на себе внимательный холодный взгляд и к глазам вновь подкатили осколки.

— Ты плачешь? — обвиняющим тоном осведомился Лайонел.

Катя буркнула: «Нет» и отвернулась.

Заходящее солнце намертво прилипло к горизонту и, как она догадывалась, никуда оттуда не двигалось.

Девушка вздрогнула от прикосновения к своему плечу. Шипение Орми раздалось совсем близко. Морозно свежий аромат одеколона Лайонела тоже приблизился, вливаясь в теплый вечерний воздух.

— Уйдите, — услышала она приказ. Орми, а за ней Нев шумно взлетели.

— Ты расстроилась? — спросил Лайонел. В голосе его слышалась неприсущая ему растерянность и нерешительность.

Катя упрямо молчала.

Обе его ладони мягко легли ей на плечи, а губы прижались к затылку. Затем медленно переместились к виску и съехали по щеке на шею.

— Таким образом ты просишь прощения?

Она ощутила его улыбку.

— Не знаю, — признался он, — я не знаю, как прошу прощения, потому что никогда этого не делал.

Катя повернула голову и встретилась с прозрачно-голубыми глазами.

— Никогда? — не поверила она. И поняв, что он не шутит, спросила: — Но почему?