Новый мир. № 12, 2002
Читать

Новый мир. № 12, 2002

Проза

:

современная проза

.
Аннотация

Ежемесячный литературно-художественный журнал

Евгения Смагина

Города

Смагина Евгения Борисовна родилась в Москве. Окончила классическое отделение филологического факультета МГУ. Работает в Институте востоковедения РАН, занимается переводческой деятельностью и преподаванием. Публиковала стихи в журналах «Новый мир», «Знамя», «Грани» и др.

Покидая Рим
Мы улетаем рано утром, Когда на горизонте плоском Спят города, тысячегранны, Огнем ночей утомлены; И, уходя, обличьем смутным, Отображеньем, отголоском Несем с собой чужие страны, Душистый дым, цветные сны. Они живут неодолимо И ожидают только срока: Отвлечься, замолчать, забыться — И вот в лицо задышит зной, И терракотового Рима Жизнелюбивое барокко Растет, тревожится, клубится, Играет пылью водяной. И там, вокруг себя не глядя, В фонтанной пылевой прохладе, Не слыша медленного звона Соборного, к листу склонясь, Забыв о ремесле и плате, Как бы с самим собой в разладе, Художник с площади Навона Однажды нарисует нас. И мы сойдем с того портрета, Объем и краски обретая, И без труда на их наречье С прохожими заговорим. Нас примет улица крутая, Обнимет каменное лето, Холмы поднимут нас на плечи, И Вечный Рим… душистый дым…
* * *
Квадраты крыш разбросаны по склонам — Цветною смальтой на холме зеленом. Леса, селенья, пашни и стада Ненастье пузырем облепит бычьим, Предохраняя землю, как обычно, От плесени и Страшного суда; Но Джона Донна бронзовый глагол Уж не смыкает с небесами дол. Январский Понт раскачивает воды, Линялые от стирок непогоды. Пустые ветры веют из степей; Покинутая лира намокает И только сиплым звоном намекает, Что пройдена еще одна ступень И Публия Овидия рука Не тронет струн, расстроенных слегка. Налет времен густеет на сонете, Как прозелень на бронзовой монете. Что время дарит, нам легло на плечи, Но всякому уменью есть предел — Не нам дано заполнить тот пробел, Манящее зиянье в русской речи, И Бродского Иосифа печать Страстям и гневу повелит молчать.
Insomnia

Зачем сидишь до полуночи…

Строка романса. Не спи до полун'oчи, безмолвствуй у окна. Смотри: течет весна по трубам водосточным. Ручьи вдоль тротуаров, прозрачный ток ветров — времен немолчный шорох и переулков кровь. И снова нас поманит в проем дворов и лет московского романа незамкнутый сюжет, цепляясь за края ландшафта в ветхой раме, проулками, дворами, той плотью бытия, где, общность затая, секрет любовный, кровный, по линии неровной проходит жизнь твоя — по линии отрыва листов черновика, где все-то вкось да криво, не впрок, не на века. Туда, где, закрывая всех снов и слов пробел, осмыслит твой удел бессмыслица живая — твоя немая сказка, исток твоих затей, начало и развязка в сетях твоих путей. Не с ней ли входят косо в фонарный светлый конус апрель, дождем пронизанный, и снегопад рябой; ее ли птичий голос звучит меж прутьев голых, где ветви и карнизы живут одной судьбой. Покуда ночь пророчит пути и времена (хоть речь и не ясна и общий смысл неточен) и капля камень точит под козырьком окна — с небес падет весна, не спи до полуночи.
Осенний вечер в Риге
Еще не успела дождями залиться старинная часть прибалтийской столицы, еще сувенирным отливом лоснится, открыточным глянцем, цветной суетой. Подсвеченной улицей правит до срока вечерних досугов игра и морока; дрожит погребок от тяжелого рока, от тяжкого Рока, от жизни крутой. В лучах синеватых смещаются краски, танцует толпа и заходится в пляске, барокко и готики ветхие сказки к чему перелистывать им, молодым! Что минуло — сгинуло, царствуй, Сегодня, без бремени времени — только свободней, и сумрак мигает, лукавая сводня, и мальчик на девочку смотрит сквозь дым. Играйте, сменяйтесь, лучи неживые, пусть бедствует, слезы точа дождевые, квартал по соседству — дома нежилые, открыточной улицы дальний тупик. Умрет и воскреснет и будет не первым порядок вещей перекручен и прерван, и музыка молотом лупит по нервам — все тленно, и пена в стакане кипит. Не в том даже дело, что мы постарели: мы были другими уже с колыбели. Иные канцоны поют менестрели, у стрельчатых башен гитарой звеня. И наши прозренья немногого стоят — так здравствуй же, осень, веселье простое, и город, блестящий чужой красотою, и музыка злая, и жизнь не своя.
Романсеро старого Иерусалима
К ночи ветер молчаливый Прилетит из блеклой дали, Заглушив базарный говор И сумятицу идей; Ночью тёрны и оливы Плачут горькими плодами, И немеет Старый город, Затворившись от людей. Этот город жил так долго, Что почти подобен дому Лабиринт, где мы шагаем, Улиц крытых хоровод, Где звенит, витает голос Из страны изгнанья темной: «Сном твоим, Ерушалаим, Сном твоим душа живет». Вы спросите Стену Плача, Над какою бездной виснут Наши беды и веселье, Наше «здравствуй» и «прости» В час, когда твердыню прячет Ночь, исполненная смысла, И горят над Цитаделью Звезды, месяц и кресты. А наутро снова встанет Солнце каменное, злое, Мы опять огнем пылаем, Лихорадкой бытия; И ступени улиц стонут, Побелевшие от зноя: «Тяжела, Ерушалаим, Тяжела любовь твоя». Нет, не зря пустые руки Возводили Храм без храма: В день урочный, может статься, Здесь и мы пройдем на Суд По дороге смертной муки, Где торгуют пестрым хламом И паломники из Штатов Бутафорский крест несут. И у врат, где синь и пропасть, В свитке своего былого Напоследок подправляя Неприметные штрихи, Мы оглянемся, попросим: «Ты за нас замолви слово, От любви, Ерушалаим, От любви мои грехи».

Ирина Стекол

Рассказы для Анны

Стекол Ирина Исааковна родилась в Москве, окончила Историко-архивный институт, печаталась в газете «Дом кино», журналах «Огонек», «Нева». В 1991 году эмигрировала, живет в Мюнхене. В «Новом мире» публикуется впервые.

Собака и женщина в предлагаемых обстоятельствах

Моя Анна падка на лесть. Я этим беззастенчиво пользуюсь. Укладывая ее по вечерам, рассыпаюсь в комплиментах:

— Ты моя милая, самая лучшая, любимая, самая любимая в мире…

Она блаженно улыбается, и я беспрепятственно стаскиваю с нее кофточку и блузку, натягиваю через голову ночную рубашку. Дальше — самый ответственный момент: опуская вниз полы рубашки, нужно одновременно стянуть к коленям брюки вместе с трусами. Как правило, это мне сходит с рук, благо брюки на резинке, и я наловчилась это делать молниеносно, так что она даже не успевает понять, в чем, собственно, дело. Иногда, правда, происходит заминка.

— Что вы делаете, — возмутилась она однажды, — что вы делаете, я же католичка!

Если она перед сном вдруг переходит на «вы», это тревожный сигнал. В последнюю минуту она может вывернуться у меня из рук и отправиться бродить по дому в одной ночной рубашке и босиком, как в старые добрые времена, до больницы, когда ее еще не пристегивали на ночь. Дуня, конечно, придет в восторг и кинется за ней, пыхтя и размахивая хвостом. Они чудно проведут время: Анна зажжет свет внизу, будет ходить от пианино к роялю — музыка, огни и дым коромыслом, — Дуня начнет лаять у входной двери, хотя прекрасно знает, что, пока Анна не ляжет, я с ней выйти не смогу.

в официальном магазине Литрес