Запахи и прочие радости для телесной оболочки я ощущать не мог, но я их отчетливо видел, они были примерно как сноп разноцветных конфетти при выстреле из новогодний хлопушки, только не однообразных по форме, а совершенно уникальных в своей неповторимой передающей способности. Эти конфеттитюшенции имели причудливые меняющиеся очертания и легко складывались в символьные группы, доступные для восприятия моей внетелесной сущности. Так, остановившись на одном из рождественских эпизодов, я долго наблюдал за многоцветным шлейфом аромата бабкиных пирожков, который с визгом удирал от гораздо более монохромного, но зато мощного и массивного аромата запекаемого в духовке гуся, приправленного пушечным залпом открываемого шампанского. Очевидно, это был предупредительный залп: после него ароматы послушно перешли на шаг, перешли на «ты», подружились и чинно слились в цифру «12».

О боже… Это было прекрасно!

— …Э-эй! Все нормально?

Да, это одуванчик звал меня: я так увлекся освоением подарка, что на некоторое время был ошеломлен и дезориентирован.

— Все… просто… великолепно… спасибо… Спасибо!!! Не знаю даже, как я смогу тебя отблагодарить.

— Да очень просто, — одуванчик скромно пыхнул звездочками. — Ты можешь пересказать мне, что написано в некоторых из этих твоих книг?

— Конечно! Но…

— Какие-то секреты, да?

— Нет-нет, для тебя секретов нет! Это же ведь ты подарил мне библиотеку. Без тебя ничего бы этого не было. Просто тут так много всего…

— Да я и не прошу пересказывать все подряд, — успокоил меня одуванчик. — Меня интересуют последние пять дней в твоей жизни. В библиотеке есть записи об этих событиях?

— Есть, но… мне бы не хотелось тебе об этом рассказывать.

— Почему?

— Там… много неприятных моментов. Я боюсь, у тебя испортится настроение.

— Не бойся, — великодушно заявил одуванчик. — Я готов помогать тебе до конца. Ты же знаешь: друг всегда готов разделить с тобой все трудности и проблемы.

— Спасибо! Тебе точно не будет неприятно?

— Точно. Рассказывай все, не стесняясь и ничего не утаивая, я обещаю внимательно слушать.

— Хорошо. С чего начать?

— Пожалуй, с вашего разговора с Вацетисом — накануне приезда Президента.

— Как скажешь. Так, где он тут у нас… Ага, вот он. Ну что ж, слушай…

Я пробудился от задорной речевки, которую кричал в моей голове некий звонкоголосый негодяй.

О боже… В момент пробуждения я чувствовал себя наисквернейшим образом и страстно мечтал об автомате. Нет, не о торговом, с соками-кофе, а как раз о том, из которого можно стрелять. Если пристрелить негодяя, жизнь мгновенно наладится, станет тихо и можно будет спать дальше.

Минуточку… А разве колонны у нас повсеместно не запрещены? Насколько я помню, «больше трех не собираться» — это уже привычное правило для граждан Империи, за нарушение которого суровые мужчины в сером бьют резиновыми изделиями по всем частям тела и выборочно везут в пенаты.

Откричав положенное, негодяй заткнулся, но лучше от этого не стало: ему на смену тотчас же пришел бравурный марш в дрянно-оркестровом исполнении, и непонятно было, что же хуже, речевка или визгливая какофония, неприемлемая для слуха такого эстетствующего сибарита, как я. Под такую, с позволения сказать, музыку, можно, пожалуй, принудительно топать строем по плацу или с биркой на груди глушить моржей за семидесятой параллелью. Слушать ее по своей воле, а тем паче сразу по пробуждении — это невосполнимые потери для психики.

Пребывая в уверенности, что весь этот бордельеро творится у меня в голове, я вяло сконцентрировался и попробовал навести там порядок. То есть сгенерировал виртуальный спецназ, отправил его к краю ямы, где сидел этот гадский оркестришко и дал команду забросать гранатами. Ну и, разумеется, добить потом из автоматов, чтобы люди не мучились. Я, может быть, и деспот местами, но отнюдь не садист.

Увы, увы, ничего хорошего из этого не вышло. Оркестр продолжал наяривать, как ни в чем не бывало, из чего я сделал вывод, что это не во мне, а где-то рядом.

С трудом разлепив глаза, я осмотрелся и прислушался: так и есть, марш вольготно лился из черного квадратного репродуктора, расположенного под самым потолком на стене, напротив кушетки, где я возлежал.

Ох уж эти мне раритеты Системы! Динамик с пультом на видном месте был бы сейчас гораздо предпочтительнее: к чему, спрашивается, держать в кабинетах отслужившие срок аксессуары эпохи Репрессий? Это что, у местных врачей своего рода болезненная ностальгия?

Я откинул колючее казенное одеяло, не без труда поднялся, вдел ноги в тапочки и добрался до репродуктора. Так и есть, ни кнопок, ни проводов, висит высоко, пожалуй, и со стула не достать.