Но удар в прозрачный воздух, как в стену. Срыв и стремительный штопор. Не остановить падение. Всё исчезло, ничего нет. Нет вселенной, нет больше лазоревого неба, а есть мутное, налитое снежной тяжестью; и бескрайний снежный мир. Нет, это не может быть миром, это смерть…

Данила открыл глаза. Пятна автомобильных фар на потолке соскальзывают на стены и исчезают. Колыхание занавески. На краю кровати кто-то сидит к нему спиною и смотрит в окно. А ведь всё в порядке, мир на месте.

— Вероника, — негромко окликнул он, — ты?

Она повернулась; профиль античной богини в размытом свете фонарей — точеный профиль и неясное сияние вокруг.

— Вероника, ты тоже от них ушла?

— Все ушли, покинули нас с тобой.

— Значит, скоро рассвет.

Данила потянулся и встал:

— Пойдем-ка в салон, посидим. Всё равно… Что там, Брусничкины, небось, уже всё прибрали?

Так и было. Левосторонние соседи Брусничкины, как оказалось, действительно всё уже убрали и скрылись в своих покоях.

Данила плюхнулся на диван, взял гитару, побренчал, отложил.

— Садись, моя радость, расскажи, как дела. Как там твой Роман, еще жив?

— Надоел он мне. Выгоню я его. Зануда.

— Я его предупреждал. Забавная ты девушка, Вероника, что за чудные увлечения? Нет чтобы какой рок-группой увлечься, марки собирать или записаться в кружок кройки и шитья. Бездарность этот твой Роман. Вот посмотришь, через пару лет возгордится и даже здороваться перестанет. Заделается мелким воротилой шоу-бизнеса, заведет студийку звукозаписи и будет обдирать таких несчастных, как ты.

— Спасибо, как всегда раскрыл мне глаза, теперь я вижу. Даже зажмуриться захотелось. Сам-то как?

Данила подумал, что хорошо бы упросить Веронику спеть. Но пожалел ее и лег на диван, головую ей на колени. Она почесала его за ухом.

— Мур-р, — внятно ответил он.

— Даня, а с чего ты напустился на нашего отца Максимианушку?

— Сволочь он.

— Да это давно все знают. Зачем при гостях, они ведь не поняли?

— Да вот же ж говорю — поплыл я что-то.

— Смотри, за буйки не заплывай, ты у меня один такой.

— Слушай, Вероника, я серьезно — если выплыву, то непременно поженимся и будем жить хорошо.

— Я это так хорошо представляю. Уже лет двадцать пять, двадцать шестой пошел.

— Есть в нас это — терпение. Знаешь, я тебе сейчас сказочку расскажу. Эх… Не моя это сказочка. Ну да ладно. Называется «Радость». В общем, вечер, есть мирная долина, в ней маленький городок. Вечер, то есть «не пылит дорога, не дрожат листы, подожди немного, отдохнешь и ты». Зажглись окна, все заняты обычными вечерними делами, скоро ночь. И вот в селение приходит Бог. Он идет через городок, заходит в дом к философу:

— Здравствуй, человек.

— О, как хорошо, — отвечает философ. — Смотри, какую хорошую книгу я написал.

И достает свою рукопись, раскрывает и радуется так, как не радовался еще никогда в своей жизни.

Заходит Бог к мельнику, что живет при мельнице у реки.

— Здравствуй, человек.

— Смотри, какую чудесную муку я мелю, — отвечает обрадованный мельник, — какая она чистая и легкая.

И берет из мешка горсть муки, и сыплет ее из ладони в ладонь. И радуется так, как никогда еще в жизни не радовался.

Заходит Бог в один дом, прямо в комнатку, где играет маленькая девочка.

— Здравствуй, дитя.

— Смотри, какие хорошие у меня дети, — и показывает две тряпичные куклы. — Вот моя дочка, уже поздно и она хочет спать. А вот сынок, — и она поднимает тряпичного клоуна. — Он у меня непослушный, но я его покачаю вот так, и он тоже уснет.

И девочка качает обе свои куклы и радуется так, как никогда уже, быть может, не приведется ей радоваться в этой жизни.

Спит городок в долине. Спит, улыбаясь во сне, философ; и мельник спит, улыбаясь; и маленькая девочка со своими куклами-детками.

А Бог пошел дальше.

— Какая странная сказка, — задумчиво сказала Вероника.

— Я, конечно, не дословно, лермонтовское «из Гейне» от себя добавил. Да, конечно, странная.

— А кто автор?

— Некто Пим Пимский, — ответил Данила.

— Странное имя. Что-то я о таком не слышала.

— О нем никто не слышал. Он жил давно и не здесь. Жил по-дурацки. Успел всем надоесть. А потом взял и улетел.

— Как? Так вот взял и улетел?

— Ну, не совсем так, но факт достоверен. Не знаю почему, но мне кажется, что двое взрослых, с которыми говорил бог, обращались не совсем к нему, а скорее к себе. Девочка же с ним разговаривает как с хорошо знакомым человеком. Хотя, может, это только так кажется.