Товарищи Вернера в его присутствии и себя чувствовали спокойнее, словно заражались от гауптмана его хладнокровием и выдержкой. В нем было нечто неуловимое, что привлекало остальных, какая-то цельность натуры, вера в себя и в дело, которому он служил. Конечно, считалось, что вера гауптмана фон Шлидена — их, германская вера, и, усомнившись в ней под давление событий, они уважали верность идее, которая отличала, по их мнению, этого черноволосого баварца.

Но какого труда стоило оставаться всегда таким самому Ахмедову-Вилксу! Он чувствовал, что где-то в глубине его существа поистерлись шестеренки, заставляющие двигаться, говорить, думать, действовать гауптмана Вернера фон Шлидена. Его психике, подавленной второй личностью, образом гауптмана, необходима была передышка. Ахмедов-Вилкс работал уже на втором дыхании, и сейчас, в разговоре с Вильгельмом Хорстом, включал все новые и новые духовные резервы, пытаясь одновременно разгадать намерения эсэсовца, увидеть результат своих и его действий за несколько ходов вперед.

Когда они выпили на брудершафт без обязательного поцелуя, о чем предупреждал оберштурмбанфюрер, к столу, пошатываясь, подошел Гельмут фон Дитрих. Увидев оберштурмбанфюрера, он вытянулся и попытался сохранять это состояние насколько было возможно.

— А, Гельмут, — сказал Вильгельм Хорст. — Как настроение, мой мальчик?

— Отличное, мой шеф, — несколько развязным тоном ответил Дитрих. — Я пришел сказать Вернеру, что мои друзья ждут его тоже, но я ведь не знал, что здесь вы… Извините, оберштурмбанфюрер!

— Хорошо, Гельмут, вы можете идти, а я пока посижу с гауптманом. Потом он придет к вам и вашим друзьям.

— Слушаюсь.

Унтерштурмфюрер щелкнул каблуками, повернулся, качнувшись в сторону, и направился в другой зал к своим друзьям.

Снова раздался гогот. Зал приветствовал появление героини сегодняшнего вечера, одетой в весьма вольный, если не сказать большего, костюм.

— Пир во время чумы, — сказал оберштурмбанфюрер.

Вернер фон Шлиден удивленно взглянул на него.

— Не понимаю, оберштурм… простите, Вилли…

— У русских есть национальный поэт Пушкин. Этот поэт не особенно популярен на Западе, специалисты говорят, что его трудно переводить, но русские весьма почитают его. Я читал драму Пушкина «Пир во время чумы». Почему-то она мне вспомнилась именно сейчас.

Хорст испытующе посмотрел на Шлидена.

Тот, казалось, не слушал своего нового друга, сидел к нему вполоборота, равнодушно оглядывая зал. «Спокойно, Вернер, спокойно», — твердил про себя в это время фон Шлиден.

— Ты любишь русскую литературу? — тихо спросил Вильгельм Хорст по-русски. Вернер фон Шлиден не повернул головы.

— Тебе нравится русская литература? — громко спросил Хорст уже по-немецки.

Вильгельм Хорст безукоризненно говорил по-русски. В слове «литература» он нажал на «а», и это получилось у него как у завзятого москвича.

Вернер фон Шлиден почувствовал, будто сердце сдавили ему клещами. Тысячи предположений, самых фантастических, пронеслись в голове. Может быть, Вильгельм Хорст наш человек, не знающий пароля для связи? Нет, такого не бывает… И все же… Ловушка?! Ведь Хорст гестаповец… А что он может знать о Шлидене? Произошел провал в другом месте? А оттуда цепочка дотянулась до Вернера? Взяли Вольфганга Фишера? Ну ладно, вопрос на английском — это понятно. Все знают, что Вернер фон Шлиден учился в Соединенных Штатах Америки. А вот русская фраза…

Вильгельм Хорст не заметил замешательства гауптмана. Вернер ничем не выдал своего смятения. Разве что выглядел несколько удивленным, но это было вполне понятным. Обратитесь к любому человеку на незнакомом языке и увидите тот же результат.

Оберштурмбанфюрер неспроста затеял с гауптманом этот «милый» рождественский разговор. Он давно присматривался к этому человеку, который за короткий срок сумел расположить к себе многих офицеров гарнизона. Да и его помощник, унтерштурмфюрер Гельмут фон Дитрих, без ума от бывшего крупповского инженера. Им стоит заняться, решил для себя Хорст. Люди, вызывавшие сильную неприязнь или большую симпатию окружающих, всегда интересовали Вильгельма Хорста. Опытный работник секретной службы, он считал, что неяркие люди не вызывают повышенных эмоций, а Вернер фон Шлиден внешне выглядел заурядным и тем не менее пользовался репутацией замечательного человека. Нет-нет, право же, стоило присмотреться к нему поближе. Да и прощупать в профилактических целях не грех… Вот он и закинул Вернеру фон Шлидену крючок с русской литературой вместо наживки.

Гауптман повернулся к Хорсту.

— Я с нею мало знаком. С русской литературой, — сказал он. — Читал кое-что Достоевского. Его роман «Преступление и наказание», например. Когда меня призвали в армию, я пытался понять, что имеют за собой все эти разговоры о загадочной русской душе. Чтобы успешно воевать, надо знать противника, не правда ли, Вилли?

— Ты совершенно прав, Вернер. К сожалению, этот факт мы почти не учитывали, а теперь…

Он махнул рукой.

— Выпьем еще, Вернер.

Он наполнил бокал.

— Хорошо вам, обычным офицерам, — сказал Хорст. — Делаете свою работу, и все у вас ясно и понятно. А у нас очень трудная служба, Вернер. Мы живем двойной жизнью.

Хорст промолчал.

— Ты слышал легенду о Янусе? — вдруг спросил он.

— Это тот, что из древнеримской мифологии, кажется?

«Случайно он вспомнил о Янусе? Или решил выступить с открытым забралом? Это уже горячо, очень горячо», — подумал гауптман.

— Да, это бог времени у древних римлян, — сказал Хорст. — У него два лица. Одно обращено в прошлое — старое, другое смотрит в будущее — оно молодое. У разведчика тоже два лица, но, к сожалению, и ему не дано видеть свое будущее.