Шрифт:
А что же князь Багратион? Он не стал утомлять себя каким-либо анализом ситуации и открыто обвинил Барклая-де-Толли в измене.
Дело в том, что в числе бумаг, захваченных казаками под Инковом на квартире генерала Себастьяни, был найден приказ маршала Мюрата, в котором он извещал о намерении русских направить главные силы к Рудне и предписывал генералу отойти назад. В главной квартире русской армии не могли понять, каким образом французы смогли добыть столь точные сведения, и стали подозревать в измене вообще всех иностранцев, а в особенности — полковника Людвига фон Вольцогена, дежурного штаб-офицера при Барклае-де-Толли. На самом деле, как потом выяснилось, причиной утечки важной информации стал один из русских офицеров, имевший неосторожность предупредить о наступлении свою мать, жившую в имении возле Рудни. Записка эта оказалась в руках маршала Мюрата, который квартировал в этом поместье…
Но князь Багратион, во всем видевший злой умысел иностранцев, уже успел написать А. А. Аракчееву, в письмах к которому обычно изливал душу, что быть с военным министром он никак не может. Более того, он стал просить о переводе из 2-й Западной армии, «куда угодно, хотя полком командовать в Молдавию или на Кавказ» [131. С. 114]. И по какой же причине? Да потому, что «вся главная квартира немцами наполнена так, что русскому жить невозможно, да и толку никакого нет» [64. С. 205]. Понятно, что себя Петр Иванович Багратион считал русским, хотя его дед, царевич Исаак-бек (Александр), побочный сын или, по другим источникам, племянник царя, переехал из Грузии в Россию в 1759 году, а отец, родившийся в Персии, — еще на шесть лет позже. Зато Михаила Богдановича, дед которого стал российским подданным аж в 1710 году, то есть за двадцать лет до рождения отца Петра Ивановича, он русским не считал…
В приступе неуместной эмоциональности князь Багратион написал:
«Я думал, истинно служу государю и отечеству, а на поверку выходит, что я служу Барклаю. Признаюсь, не хочу!» [130. С. 95].
В письме же графу Ф. В. Ростопчину князь Багратион пошел еще дальше и написал о Барклае-де-Толли совершенно недопустимое:
«Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр может хороший по министерству, но генерал — не то, что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего отечества… Я, право, с ума схожу от досады» [20. С. 504].
В этом смысле весьма странно читать следующее откровение Н. Б. Голицына о князе Багратионе:
«Самоотвержение, с каковым он подчинился младшему его по службе генералу Барклаю, доказывает, что он умел заглушить чувства самолюбия, когда дело шло о спасении Отечества и повиновении воле своего государя. И в этом случае не суетное тщеславие руководило им: он уже был осыпан всеми знаками отличия и почестями, которые можно было желать в столь высоком сане; но он поступил как истинный сын Отечества и последовал чувству отвержения, которое во времена тяжкого испытания, как тогдашнее, облегчает всякое пожертвование» [44. С. 16].
Ничего себе — «подчинился»! Ничего себе — «отвержение и пожертвование»!
Впрочем, удивляться не стоит, ведь Голицын — «близкий родственник Багратиона» [34] [132. С. 326].
Его отец, генерал-лейтенант князь Борис Андреевич, был женат на Анне Александровне, урожденной княжне Грузинской, родственнице князя П. И. Багратиона, который был дружен и с ней, и с ее мужем. Кстати, еще один Голицын — генерал-майор Алексей Борисович, сын адмирала Б. В. Голицына — был женат на княгине Анне Георгиевне (Егоровне) Багратион, внучке царя Вахтанга.
34
Николай Борисович Голицын в 1812 году был ординарцем П. И. Багратиона, участвовал в Бородинском сражении, где был контужен, а затем сопровождал тяжело раненного князя в имение своего отца, село Симы под Владимиром, где полководец и скончался.
Коим-то образом высказывания князя дошли до Михаила Богдановича, и между двумя заслуженными генералами произошла безобразная сцена.
«— Ты немец! — кричал князь Багратион. — Тебе все русское нипочем!
— А ты дурак, — отвечал ему Барклай-де-Толли, — и сам не знаешь, почему себя называешь коренным русским…» [6. С. 198].
Генерал Ермолов в это время стоял у дверей и никого не пропускал, уверяя, что командующие очень заняты важным совещанием.
В «Записках» Ермолова можно найти следующее обращение к покойному уже в то время князю Петру Ивановичу:
«За что терпел я от тебя упреки, Багратион, благодетель мой! При первой мысли о нападении на Рудню не я ли настаивал на исполнении ее, не я ли убеждал употребить возможную скорость? Я всеми средствами старался удерживать между вами, яко главными начальниками, доброе согласие, боясь малейшего охлаждения одного к другому. Скажу и то, что в сношениях и объяснениях ваших, через меня происходивших, нередко холодность и невежливость Барклая-де-Толли представлял я пред тебя в тех видах, которые могли казаться приятными. Твои отзывы, иногда грубые и колкие, передавал ему в выражениях обязательных. <…> Не раз он повторял мне, что не думал, чтобы можно было, служа вместе с тобою, не встречать неудовольствия» [57. С. 159].
Невежливый Барклай-де-Толли? А как тогда назвать человека, который, несмотря на свою принадлежность к некогда царствовавшей в Грузии династии, писал, что Михаил Богданович — «трус», «бестолков», «подлец, мерзавец, тварь», «генерал не то что плохой, но дрянной»? [136. С. 120].
Наверное, правильно говорят, что хамство — ответная реакция на обиду, и оно свидетельствует о слабости характера, оставаясь хамством, каким бы оно ни было: спровоцированным или спонтанным, выраженным в изощренной форме или в грубой…