Были наведены справки. Оказалось, что двое из шестерки останавливались в «Национале», один в «Метрополе», двое в «России» и один в «Бухаресте». Вскоре экспертам предложили целый ворох бумаг: шесть гостиничных листков для заполнения приезжающими, пять телеграфных бланков, две заявки в бюро обслуживания на билеты в театр и одну восторженную благодарность в книге жалоб и предложений шеф-повару ресторана «Националь» за отменное приготовление шницеля по-московски.

Этого оказалось уже вполне достаточно. Сличение почерков показало полную идентичность четырех документов: одного из шести гостиничных бланков, одной из пяти телеграмм, заявки на «Кармен-сюиту» с Майей Плисецкой — и анонимного письма. И бланк, и телеграмма, и заявка на билет в Большой театр были подписаны доктором Робертом Шарки, приезжавшим в Москву в составе группы американских ученых.

Ермолину доставили описание внешности: немолодой, но моложавый мужчина, слегка вьющиеся волосы с сильной проседью, продолговатое лицо с глубоко посаженными светлыми глазами, при чтении пользуется очками в дорогой черепаховой оправе.

Ученые о докторе Роберте Шарки ничего не слышали, но это ровным счетом ничего не значило: за границей специалист, даже очень крупный, мог работать на какую-либо фирму при жестком условии со стороны владельцев, что результаты его исследований не будут публиковаться открыто или за его подписью. Случалось, что из-за соображений конкурентной борьбы в сейфах монополий укрывались надежно от посторонних взоров открытия и мирового значения.

Чекисты расспросили молодого советского инженера, аспиранта одного из ведомственных институтов, больше других контактировавшего с этой группой по поручению своего руководства в качестве сопровождающего и переводчика.

— Доктор Шарки? Приятный человек. Дружелюбный, вызывает симпатию. Как ученый? Видите ли, в литературе мне его труды никогда не встречались, но, судя по разговорам на технические темы, по тому, как схватывает он суть дела, по масштабности суждений, это, безусловно, очень крупный специалист. Точнее? Ну, если угодно, не ниже доктора наук по нашей табели о рангах.

Последующие две недели ничего не добавили к тем скудным сведениям о докторе Шарки, которыми уже располагал Ермолин. А еще через две недели ему доставили новое письмо Доброжелателя. Оно было отправлено из Берлина в адрес начальника почтового отделения при Центральном телеграфе на улице Горького. Когда начальник вскрыл конверт, то обнаружил в нем второй, заклеенный липкой лентой «скотч» и адресованный уже «Компетентным органам СССР».

Текст письма, на сей раз отпечатанного на машинке, гласил:

Из этого письма, не содержащего, правда, почти ничего нового для него (кроме того, что материал, отправленный Корицким через связника, уже дошел по назначению), Ермолин сделал вполне обоснованный вывод, что Доброжелатель, или Роберт Шарки, настроен достаточно серьезно. Первое письмо он мог, в конце концов, написать, движимый каким-то личным порывом. Из второго следовало, что его автор принял для себя важное решение и намерен его придерживаться и дальше. Несомненно было также, судя по информированности и продуманности способа отправки второй информации, что Роберт Шарки не только профессиональный ученый, но и человек, хорошо знакомый с конспирацией.

— Его нужно найти во что бы то ни стало, — говорил Ермолин Турищеву. — Мы успокоили противника на данном этапе на какой-то срок. Но кого именно? Нам неизвестно, кто такой Лоренц, мы можем только гадать, сколько времени их специалисты будут возиться с материалами Корицкого и в каком направлении следует подбрасывать км пищу для ума.

Полковник развел руками:

— К сожалению, мы не можем задать этому профессору, или кто он там у них, ни одного вопроса. Ермолин улыбнулся:

— Понимаю, хорошо понимаю это, Григорий Павлович. Тем не менее прошу вас подготовить несколько вопросов, которые вы бы ему при случае задали.

— Шутите, Владимир Николаевич.

— Как знать! — Ермолин встал, давая понять, что разговор окончен. — Лично я льщу себя надеждой, что такая возможность нам еще представится.

Турищев ушел. Наметив вопросы к завтрашнему совещанию с сотрудниками, Ермолин вызвал помощника.

— Я просил повторно прислать мне сегодня одно довоенное дело.

— Уже прибыло, Владимир Николаевич, — кладя на стол папку, сказал помощник.

— Что же вы не дали сразу?

— Вы были заняты... Сначала Григорий Павлович, потом телефон.

Ермолин только хмыкнул. Капитан Ряшенцев второй год исполнял обязанности его помощника, но Ермолин все еще не разучился удивляться его чувству такта.

— Я немного поработаю, — сказал он.

— Сколько именно, Владимир Николаевич?

Ермолин вскинул глаза на круглые часы над дверью: