Император настрого запретил сыну даже думать о Калиновской, которую поспешно выдали замуж за бывшего супруга сестры, пана Огиньского. Постыдно русскому великому князю мечтать о католичке, пригретой при дворе его отца из милости, говорил император сыну. Его участь – брак с принцессой из правящей династии, а потому пусть готовится в путешествие по Европе, чтобы найти невесту.

О том, чтобы взять Мари в свиту цесаревича, не было даже и речи. Вообще она вдруг с ужасом обнаружила, что получила отставку и теперь она только фрейлина великой княжны, но отнюдь не фаворитка великого князя.

Чтобы забыться, Мари все чаще принимала приглашения на балы и заметила, как изменилось отношение к ней в свете. Да ведь у нее, оказывается, уже сложилась совершенно определенная репутация! Ее считают кем угодно, только не порядочной женщиной. Порядочных женщин не преследуют столь откровенными, развязными, да просто наглыми взглядами. Этак скоро дойдет до нескромных и даже оскорбительных предложений!

Тогда она будет опозорена, потому что мужчины еще хуже женщин, еще меньше, чем слабый пол, держат языки за зубами.

Спастись можно было только одним способом – срочно, немедленно выйти замуж.

За кого?! Ждать предложения от Барятинского бессмысленно, с мечтами о нем лучше проститься, чтобы они не отравляли ей всю будущую жизнь. Но он еще поскрипит зубами, когда узнает, какую блестящую партию сделала отвергнутая им Мари Трубецкая!

Итак, вскоре по всему петербургскому свету пошел слушок, что одна из красивейших невест России (правда, у нее нет ничего, кроме двенадцати тысяч, выдаваемых всем фрейлинам императорского двора, когда они выходили замуж) ищет супруга, да не простого – а самого богатого и родовитого.

Мари терпеливо ждала… но ни одного предложения от сиятельных или светлейших женихов не получила. Странным образом она винила в этом Барятинского. С чего она взяла, что он распространял о Мари Трубецкой дурные слухи, неведомо, однако она в этом не сомневалась. К тому же объяснить чужими происками собственные неудачи – это ведь очень удобно!

С этой минуты Мари возненавидела свою прежнюю любовь и готова была на все, чтобы хоть как-нибудь, хоть самым мелким и подленьким способом отомстить князю.

Внезапно к ней посватался Алексей Столыпин – человек очень богатый, хорошего рода, но… не князь и даже не граф.

Печально… конечно, это не то, о чем она мечтала, чего достойна! Почему не другой, титулованный Столыпин?!

Почему-то даже в этом Мари винила Барятинского и по-прежнему мечтала отомстить ему!

Случай не замедлил представиться.

– Может, он больной, а? – спросила кухарка Савельевна и подняла голову с плеча своего сердечного друга, сторожа Степаныча.

– Думаешь, чахотка? – насторожился тот. – Да нет… вроде не кашляет, и щеки – кровь с молоком.

– Какая чахотка? – с досадой сказала Савельевна. – Не о том речь. Может, он… ну как сказать… может, он немощный какой?

– Немощный? – изумленно повторил Степаныч. – Ничего себе! Видела бы ты, какие он тюки в лавке ворочает, какие сундуки поднимает! Да если б надо было, он бы нас с тобой в охапку взял и перенес через Гороховую!

Тут же Степаныч, впрочем, спохватился и задумчиво уточнил:

– Нет, вместе не перенес бы, конечно. А вот одного меня – запросто!

– А почему меня не взялся бы нести? – обиделась Савельевна.

– Может, и взялся, да выронил бы, – хихикнул Степаныч. – Больно уж ты, матушка, широка да весома! Вишь, тебя и не обнять толком – рук не хватает!

И он по-хозяйски похлопал по спине Савельевны, потому что далее его рука просто не дотягивалась.

– Кто ж виноват, что ты такой махонький уродился, – усмехнулась в ответ Савельевна. – Тебе и впрямь даже ногу мою не поднять. А Гриня могучий же молодец, ему запросто!

– Не поймешь тебя, – развел руками Степаныч. – То он могучий, то больной…

– Да я не о том, ну как ты не поймешь? – начала сердиться Савельевна. – С виду он богатырь, а женилка у него, может, несправная! Ты вон сморчок сморчком, а каков удалец! А он, может статься, совсем наоборот!

От этой похвалы Степаныч даже не сразу обрел дар речи, а только и смог, что влепить дорогой своей подруге такой звучный поцелуй, что всполошенно взлаял разбуженный пес Мохнач, и немедля на его басовитый лай отозвались соседские псы, и по всей Гороховой из конца в конец прокатился разноголосый собачий перебрех.