Он взял первый аккорд, на ходу перестраиваясь, отбросил первые ноты и заменил их концовкой из победной песни Готфрида, которую все еще помнят, и дальше перешел плавно по нарастающей к своей вершине, песне «Хвала Венере», которая привела и саму Голду в восторг.

В зале, где с первых же аккордов начали улыбаться и притопывать, постепенно начало нарастать замешательство. Уже к середине песни он видел гнев у многих на лицах, хотя кое-кто еще понимающе улыбается и с удовольствием притоптывает, но их становится все меньше и меньше.

Он перешел к эффектной концовке, где так смачно и чувственно удалось передать погружение в пучину плотской страсти, похоти и разврата, что на самом деле вовсе не похоть и разврат, а свобода, освобождение от бесчеловечных уз морали, церкви, обязанностей, долга, глупых понятий верности и чести…

В зале поднялся рев еще до того, как прозвенел последний аккорд. Тангейзер поклонился, но сойти ему не дали: многие выхватили мечи и с гневными лицами рвались к нему, сверкая клинками.

Стражи по движению бровей мрачного, как грозовая туча, ландграфа загородили его собой и выставили острые копья.

Распорядитель суматошно закричал:

– Все назад, все назад!.. Успокойтесь!

В зале яростно заорали:

– Убить ублюдка!..

– Он оскорбил женщин!

– Он запачкал любовь!

– Он изгадил все чистое и святое…

– Убить урода!

– Да убейте же его!

– Он осквернил все, что нам так дорого и свято!

Тангейзер не двигался с места, руки опустил, ибо, даже будь в них меч, не поднял бы на этих людей, а это значит, хотя прошел все бури в Европе и побывал в опасной Святой земле, жизнь его оборвется здесь под клинками тех, кто остался чист и незапятнан.

Ландграф сидит мрачным, как грозовая туча, но Елизавета вспорхнула со своего трона, как белая невинная голубка, подбежала к Тангейзеру и успела его загородить собой до того, как в его грудь вонзились клинки.

Все остановились, а она закричала отчаянно:

– Да послушайте же!.. Я не призываю вас успокоиться, но вы разве не видите?.. Он же сошел в ад, а сейчас вам оттуда кричит, куда ведет эта дорога!..

Рыцари начали останавливаться в озадаченности, но дальние с налитыми кровью глазами рвались на сцену с обнаженными мечами и кинжалами.

Стражи не справлялись, Елизавета раскинула руки, не давая мечам коснуться Тангейзера.

– Сперва, – прокричала она во весь голос, звонкий и страстный, – убейте меня!..

Разъяренные гости начали опускать мечи и кинжалы, вид у всегда кроткой Елизаветы отчаянный и решительный, некоторые даже вложили клинки в ножны, но продолжали выкрикивать проклятия мерзавцу, втаптывающему в грязь все святое.

Ландграф поднялся с кресла, нахмуренный и мрачный, властно вскинул руку. Крики начали медленно затихать, все повернули к нему головы.

– Слушайте все, – прогремел он так сурово, что все невольно подтянулись, словно стоят перед ним в строю перед началом битвы. – Мы все только что были свидетелями омерзительного осквернения всех наших святынь!.. Любви, верности, чистоты, невинности… а также долга, чести, благородства, рыцарства, веры в Господа и высокого предначертания людей на земле… Посему я повелеваю уже не как устроитель этого турнира, а как ландграф Тюрингии Герман Первый, удостоенный вами прозвища Великодушный!

Все затаили дыхание, последние годы ландграфа знали только как доброго и милостивого государя, который вообще ни на кого не повышал голос.

– Фрайхерр Тангейзер, – прогремел зловещий голос ландграфа, – Генрих фон Офтердинген… изгоняется из этого замка, этих владений и вообще из земель Тюрингии…

Елизавета вскричала отчаянным голосом:

– Сжальтесь!.. Господь велит не отнимать даже у самого отъявленного злодея последнюю надежду!

Ландграф взглянул на нее люто, но выражение лица чуть смягчилось, когда увидел, кто обращается с такой трогательной мольбой.

– Изгоняется, – повторил он, помедлил чуть и закончил резко: – Пока сам папа римский не дарует ему отпущение грехов!

В зале снова зашумели, кто понимающе, кто с удовлетворением, но многие все еще требовали немедленно предать смерти святотатца.

Тангейзер медленно сошел со сцены, никто не остановил его, когда он прошел через зал и отправился длинными коридорами в комнату, что служила ему приютом последние дни.

Эккарт вошел за ним следом, остановился в дверях.

– Тангейзер…

Тангейзер покачал головой.

– Не подходи. А то и ты подхватишь заразу.

– Ты мой друг, – ответил Эккарт. – И, мне кажется, я смутно начинаю понимать грандиозность того, что ты сделал… Если хочешь, я пойду с тобой.