Бестужев предоставил полный и убедительный отчет о состоянии дел государыне; понятно, что после этого ей расхотелось вести сердечные беседы с Шетарди. Лесток был связующим звеном между Елизаветой и маркизом. Лейб-медик очень переживал, поскольку давно служил Франции, получая от нее вознаграждения. Теперь он, как мог, поддерживал Шетарди и все время твердил, что охлаждение императрицы временное, что она к нему замечательно относится, просто надо быть настойчивее. Вот выдержка из депеши Шетарди в Париж, написанная в мае 1742 года, она выглядит не как дипломатический документ, а как личное нервное письмо. Шетарди подошел к императрице на маскараде с такими словами: «Я готов был пожертвовать для вас жизнью, я много раз рисковал сломать себе шею на службе у вас». Он прямо сказал, что вынужден будет оставить Россию. И далее: «Через два месяца, надеюсь, вы освободитесь от меня; но когда четыре тысячи верст будут отделять меня от вашего величества, вы поймете – и это служит мне единственным утешением – что пожертвовали самым преданным вам человеком для лиц, которые обманывают вас». В последних словах был явный намек на Алексея Петровича Бестужева и его брата Михаила – обер-гофмейстера.

Так не разговаривают с императрицами – правда, может быть, Шетарди приврал для красного словца. Но Елизавета не обиделась. Она повела себя не как государыня, а как женщина, улыбнулась мило. Ах, ох, маркиз, это недоразумение, мои чувства к вам неизменны, но поверьте, маскарад не место для политических объяснений. Здесь танцуют.

Шетарди несколько успокоился, но вскоре узнал, что Россия вообще отказалась от посредничества Франции в мирных переговорах. А ведь это была идея Шетарди. И к чему все пришло? Из-за согласия устраивать дела Елизаветы Петровны Франция испортила отношения с Пруссией. Фридрих II заявил, что если вы «дружите» с Россией, то я «подружусь» с Австрией, вечной своей противницей. Шетарди знал виновника всех бед – Бестужев. Какое коварство – заявить, что Россия просила Францию только о «доброй услуге», хотя вся Европа произносила единственно правильное слово – посредничество, и сам Бестужев с этим ранее соглашался. Более того, негодяй вице-канцлер уже принял деньги от французского короля, а потом с невозмутимым видом вернул 15 тысяч ливров назад. Экая каналья!

Не будем осуждать Бестужева слишком строго. Это была не взятка, а всего лишь плата за услуги, узаконенная дипломатическими отношениями XVIII века. Мы платили иностранным министрам, они нам платили, получая при этом обоюдную выгоду. Были, конечно, и незаконные тайные взятки, но это случай особый.

Шетарди больше нечего было делать в России, и он попросил Париж выслать ему отзывную грамоту, которая была прислана на удивление быстро. Пора было паковать чемоданы, и в этот момент Елизавета резко изменила отношение к Шетарди. Он вдруг опять стал незаменимым партнером в картах и самым желанным собеседником. Она готова была принять его в любое время. Он уже не дипломат, а посто частное лицо, и он ей симпатичен. В непринужденной беседе она опять ругала Бестужева: характер отвратительный, политика его непонятна, и вообще «он зашел слишком далеко». А эта фраза: «Пока я жива, я никогда не буду врагом Франции. Я слишком многим ей обязана».

Елизавета приглашала Шетарди к ужину, на охоту, принимала его даже в своей опочивальне (дальше милых разговоров дело не пошло), а потом вдруг попросила отложить на некоторый срок свой отъезд и сопровождать ее на богомолье в Троице-Сергиеву лавру. Шетарди согласился. Паломничество было обставлено следующим образом: шли пешком за каретой, потом карета доставляла паломников на ночлег на постоялый двор или прямо в поле, где раскидывали шатры. На следующий день карета возвращала их на оставленное место, и опять пешком по направлению к святыне. Алексей Разумовский тоже принимал участие в поездке, но он умел стушеваться. Шетарди казалось, что их только двое, он и императрица, и она была весела, нежна, ласкова и все время твердила о любви к Франции, которая «имеет таких сынов».

В Шетарди еще был жив дипломат, и он пытался поговорить о деле, внушить императрице мысль о необходимой отставке вице-канцлера, но она закрывала ему рот. Паломникам негоже толковать о политике, вот вернемся в Москву…

Вернулись. И этот разговор состоялся. Вот как Валишевский, ссылаясь на официальную информацию, описывает эту встречу. «Чтобы нанести решительный удар, о котором он заранее так храбро хвалился в Версале, Шетарди заимствовал у Бестужева обычное для вице-канцлера оружие и раздобыл письмо маркиза Ланмари, французского посланника в Стокгольме, в которое вставил сфабрикованное им самим известие, что прусский король, действуя совместно с Бестужевым, хочет завладеть Курляндией и восстановить на престоле Иоанна Антоновича.

Елизавета испуганно смотрела на него.

– Вы имеете доказательства?

Он не имел доказательств и понял, что сделал ошибку. В лице своей подруги сердца он хотел говорить с императрицей, и вдруг действительно увидел в ней императрицу, высокомерную и недоступную. Ее ответ прозвучал сурово, как приговор:

– У нас не обвиняют людей, не доказав их преступления».

Лучше бы не было этого разговора, но Елизавета простила Шетарди и его «недозволенные речи». Он уехал из Петербурга обласканный, задаренный. Английский посланник Вейч писал: «По общему мнению маркиз увез с собой денег и подарков не менее, чем на полтораста тысяч рублей; таким образом, он недурно устроил свои личные дела. Зато дела французского короля только пострадали от того, что он приложил к ним свою руку». Шетарди увез не только подарки. Он получил орден Св. апостола Андрея Первозванного. «Чтоб позлить Бестужева», – шепнула Елизавета, вручая орденскую ленту.

Война со Швецией продолжалась. Для шведов она была разгромной, поэтому они стали просить мира. Несчастный генерал Буденброк предстал перед военным судом в Стокгольме и был расстрелян. Чтобы окоротить аппетит русских, шведы придумали объявить наследником престола герцога Голштинского, который давно жил в Петербурге, обращенный в православную веру. Началась торговля.

Мир со Швецией был заключен в местечке Або в июне 1743 года. Россия получила по мирному договору половину Южной Финляндии с городами и крепостями. Условие, что Петра Федоровича, герцога Голштинского, не будут звать на престол, шведами было соблюдено.

Но на этом рассказ о маркизе Шетарди не кончился.

Война со Швецией благополучно кончилась, но Елизавета не доверяла Европе. Она все время ждала от нее каких-то неприятных неожиданностей. Она не была уверена в прочности своего трона. От Брауншвейгской фамилии можно было ожидать чего угодно. Необходимо было, чтобы Европа, и в частности Франция, признали за ней право носить титул императрицы. Но Людовик XV с этим не торопился.