Теперь он был на нейтральной полосе, он все время держался северо-запада, скорее инстинктивно, чем в силу логики. На седьмой день сломалась одна лыжа. Теперь они были бесполезны, и он выбросил лыжи прочь. Теперь он пошёл без лыж. На десятый день он еле одолел сто шагов. Он не шёл — он полз, он падал каждые несколько минут. Но ему казалось, что он идёт очень быстро, что деревья и поляны, и сугробы проносятся мимо. Ему было важно найти Ольгу.

Он достиг предела физических сил. Более не способный двигаться, он лежал в снежной яме. У него была лихорадка от заражения раны и от сильнейшего перенапряжения. У него был сон или бред. Он кричал. Ему казалось, что она рядом, всего лишь в нескольких шагах.

С наступлением темноты силы немного возвратились к нему, и с той же неудержимой неукротимостью он пополз снова. Погода стала мягкой, и это спасло его от неминуемой смерти. Теперь он думал, что Ольга прячется за старой сосной в соседнем лесу. Это была галлюцинация. Совершенно теряя рассудок, он дико закричал: «Ольга! Ольга!». Эхо смеялось над ним, но также добавился и голос незнакомца, спокойны и очень грубый: «Чего ты тут разорался? Какую Ольгу ты тут ищешь? Ты что напился или что?»

Николай был обнаружен белым патрулём около железной дороги. Потрясающе! Они принесли его именно в мой госпитальный пункт, находящийся всего лишь в версте.

Две недели он был без сознания и в бреду, температура поднималась больше 42 градусов: скелет, измождённый до неузнаваемости. Но как только по моей телеграмме приехала Ольга, он начал потихоньку поправляться. Они были обвенчаны старым сельским священником прямо в госпитальном пункте. У Николая не было времени толком поговорить со мной; в действительности, он даже игнорировал моё присутствие. Оживший, он всё время болтал с Ольгой, которая простила ему прошлое увлечение коммунизмом. «Он дорого заплатил за свои заблуждения», — сказала она мне, стараясь оправдать Николая.

Они покинули северную Россию на английском корабле. Последний раз я слышал о нём через несколько лет поле их отъезда. Они приобрели птицеферму во Франции, где-то в районе долины Вар, и у них трое маленьких детей. Он занимается ребятами и цыплятами, а она работает медсестрой в местной больнице. Мне сказали, что они очень счастливы.

Было начало лета. Ночи снова стояли белые. Опять я чувствовал беспокойство и внутреннее неудобство. Я чувствовал остро, что я — путник, без места на этой земле, одинокая ищущая душа. Является ли жизнь на земле — цветы и птицы, счастливый или несчастный человек, маленькие и большие существа, могущественные или забытые люди — всего лишь физико-химическим фактором, определяемым чистой случайностью? Является ли жизнь на земле ничем, насмешкой, муравьеподобной активности? На первых курсах университета я был полон внутренних конфликтов.

Научные проблемы, противоречивые в своих постулатах и выводах, тоже не давали мне ответа. Наука была неспособна объяснить мне смысл моего существования. Я остро ощущал себя незначительным муравьём, малюсенькой молекулой, брошенной в водоворот человеческих случайностей.

Мне бы не хотелось встретить ещё одного такого путника, как я. Я хотел одиночества, изоляции от всего и всех, что напоминало бы мне о человеческом существовании. Я был в специфическом настроении: всё, что было частью обыденной жизни, вызывало моё отвращение. Есть, спать, говорить — всё было надоевшим. Я был молодым и полностью погружённым в свои мысли.

Уже было за полночь, но было светло как днём. Одинокие фигуры, наподобие меня, бродили по берегу Невы. Многие страстно желали человеческого общения, чтобы сбросить с себя тяжкий груз внутренних переживаний. Некоторые, в отличие от меня, были не настроены к общению.

Я шёл вдоль набережной Невы. Я прошёл величественный Зимний Дворец и вошёл в Летний сад. Город, такой шумный в дневное время, спал. Только страдающие души, призракоподобные фигуры появлялись и исчезали в молоке тумана. Воздух был наполнен шёпотом голосов, недосказанными словами, вдохновением и невыносимой печалью. Или это только мне казалось?

Я нашёл скамейку, пустую скамейку позади узкого Летнего канала. Туман здесь был плотнее. Старые липы были укутаны туманом. Я закрыл глаза, было некоторое слабое движение в воздухе. На мгновение мне показалось, что я один на земле. Я открыл глаза: рядом со мной сидел человек, он улыбался, но казался обиженным. Я не был расположен говорить с кем-либо; у меня не было настроения слушать чьи бы ни было жалобы об утраченных иллюзиях и о ничтожестве человека.

Однако он улыбнулся ещё раз, и его улыбка была застенчивой и скромной. Незнакомцу было за тридцать. С короткими, не очень русыми волосами. Чисто выбритый, с бледно-голубыми глазами, которые я разглядел позднее. Красивый человек с высоким лбом и сильным, чувственным ртом.

— Мне кажется, что я вас знаю.

— Я сомневаюсь в этом, — ответил я.

— Лекция о смертности человеческого тела, всего несколько дней назад. Сергей Метальников председательствовал в Биологической Лаборатории.

— Да, — я всё ещё не мог его припомнить.

— Ваше замечание. Интересный постулат. Смертность человеческого тела, состоящего из бессмертных клеток, происходит от слабости эндокринной системы. Воодушевляющий подход.

— Только теория.

— Конечно, конечно…