Аякчан тихо приоткрыла скрипучую дверь на ременных петлях. Внутри было темно – даже Огонь в очаге потух. На ощупь Аякчан двинулась к столу – подвернувшаяся ей под руку глиняная миска громко задребезжала.

– Кто? Кто здесь? – послышался в темноте испуганный детский голосок. – Мама? Папа?

– Тише, Нэлэнчик! Это не мама, – прошептала Аякчан. – Это я…

– А, Аякчан, – послышался сонный зевок, и Аякчан наконец разглядела смутный силуэт лежащей у очага девочки. – А ты еще что-нибудь вкусненькое потом приготовишь? – Нэлэнчик завозилась, поудобнее умащиваясь на лавке, укрывающая ее рысья шкура сползла на присыпанный хвоей пол.

– Я… постараюсь, – пробормотала Аякчан. Она подняла шкуру и укутала худенькие плечики девочки.

– Какая ты хорошая, Аякчан, – не поднимая мордашки от укрывающих лавку шкур, сонно вздохнула Нэлэнчик. – Вот бы мне такую сестричку!

Почувствовав, как совершенно неожиданный – и ненужный, ненужный! – комок встает в горле, Аякчан погладила засопевшую малышку по спутанным волосам и, так и не взяв ничего из еды, выскользнула наружу. Ничего, как-нибудь управятся!

Во дворе яростно препирающиеся рядом с уже оседланными и навьюченными оленями мальчишки разом смолкли и уставились на нее, будто ожидая окончательного решения. У нее нет сил с ними спорить. Аякчан молча ухватила оленя за узду – и повела к воротам. Она уезжает. Они – как хотят! Аякчан толкнула створку…

Проклятье! Девочка резко отпрыгнула назад. Хозяева возвращаются. Нельзя попадаться им на глаза – неизвестно, что они устроят! Потянув оленя за повод, Аякчан втащила его под прикрытие кузницы, взглядом велев мальчишкам тоже спрятаться. Сейчас хозяева уйдут в дом – и они смогут выбраться!

Воротная створка яростно грохнула.

– Это они! Говорю тебе – те самые бандиты! – раздался звенящий голос Ингамы.

Зажав ноздри оленя рукой, чтоб зверь не выдал их фырканьем, Аякчан осторожно выглянула из тени.

Уперев руки в бока и зло подавшись вперед, Ингама стояла перед мужем.

– Сам слышал, что глашатай кричал! Южанин за кузнеца себя выдает!

– Как же выдает, когда и правда – он получше меня кует, – всей пятерней скребя коротко стриженную голову, прогудел Бута.

– А как бы он себя выдавал, если б ковать не умел? – немедленно возразила Ингама. – А девчонка, люди говорят, и вовсе ведьма. Как хочешь, а я к стражникам иду, – Ингама летучей мышью метнулась в дом. Продолжающий потерянно чухать затылок Бута поплелся за ней.

Приложив палец к губам, Аякчан потянула повод и двинулась к воротам. Мальчишки неслышно крались за ней – судя по напряженному лицу, даже Донгар понял, что отсюда надо удирать! Олени тихо переступали копытами по заснеженному двору. Лишь бы сбруя не звякнула, лишь бы створка не заскрипела.

В доме что-то двигали, и хлопали крышки сундуков.

– Ищешь-то что? – несчастным тоном спросил Бута.

– Платок свой новый – не могу ж я к стражникам, как нищенка, идти! Они меня и слушать не станут! Да зажги же Огонь, Бута!

Послышалось настырное щелканье Храмика – и стук дверцы очага. Щель под дверью засветилась голубизной – внутри разожгли Огонь. На подворье Аякчан ухватилась за засов – и неслышно потянула створку на себя.

– Нелька, хватит спать! – прикрикнула Ингама. – Платка моего не видела?

– Не-а, – сонно зевнула Нэлэнчик. Лавка заскрипела – видно, девочка повернулась лицом к родителям.

Стук крышек прекратился. В доме воцарилась страшная тишина – более оглушительная, чем любой шум. Аякчан, с оленем в поводу уже двинувшаяся в ворота, невольно замерла, занеся ногу над порогом.

– Что это? – громким шепотом спрсила Ингама. – Бута, что это? Нэлэнчик, доченька… Не-елька!

Аякчан знала, что надо бежать – убираться отсюда сейчас же, покуда хозяевам не до них. И она побежала – отшвырнув повод оленя, кинулась обратно в дом, где, захлебываясь слезами, Ингама выкрикивала имя дочери.

Едва не сорвав дверь с ременных петель, девчонка ворвалась внутрь…

Стоя на коленях перед лавкой, Ингама держала в ладонях заспанное и слегка недоумевающее личико дочери.

Поперек смуглой детской щечки, будто метка, проведенная длинным когтистым пальцем, тянулась красная полоса ожога.

– Черная женщина! – прошептал возникший у Аякчан за спиной Донгар.

– Нэлэнчик! Маленькая… – С расширенными от ужаса глазами Аякчан невольно шагнула к девочке – ноги почему-то враз ослабли, ее повело в сторону, Ингама, прижимающая к себе дочку, мерцала, как отражение в воде. Аякчан обнаружила, что стоит, ухватившись за бревенчатую стену с законопаченными коричневым мхом щелями. Кто-то держал ее за плечо – медленно, с трудом повернув голову, она обнаружила рядом с тревогой глядящего на нее Хакмара. Аякчан с недоумением покосилась на мальчишку, потом на стену – это что еще такое? С чего она эдакой нервной заделалась! Слабость да страдания душевные дочкам богатых родов вроде Тайрымы дозволены, а ни голодранке из стойбища, ни… ни дочери Эрлика Нижнего и Уот Огненной такая роскошь не положена! Аякчан зло дернула плечом, стряхнув Хакмарову руку. Расправила плечи – до хруста в позвоночнике! – и, сохраняя на лице невозмутимую и даже равнодушную мину, шагнула к малышке. Спокойнее, спокойнее, Нэлэнчик совсем крошка, нельзя испугать ее, чтоб даже не догадалась, какая опасность ей грозит!