Николай Владимирович Блохин
СВЯТОЧНАЯ ПОВЕСТЬ
Бабушка вытерла кровь с Федюшкиного носа и, подкидывая на руках камень, что приволок с собой внук, горько-укоризненно сказала:
— И из-за этого вот булыжника ты младшего избил? И дрожишь-то, будто золота кусок отвоевал, в могилу что ль его с собой возьмешь?
— И не булыжник это, и не золото, — отвечал насупленный Федюшка, — это снаряд от тяжелой пушки... И в какую это могилу?
— В какую-какую!.. Такую, обыкновенную, в какую людей кладут, когда они умирают.
— Как это? Что ж и я умру?
— А ты что, вечно жить собрался? — с усмешкой, которая очень не понравилась Федюшке, сказала бабушка и вышла из комнаты. Ошеломлен был Федюшка ее словами. За все девять лет, что он жил на белом свете, он, конечно же, ни разу не задумывался о том, что он когда-нибудь умрет. Тот мир, на который он смотрит своими любознательными карими глазами, всегда будет перед ним, и он, Федюшка, всегда будет в нем. А как же иначе? Но ведь действительно, не вечен же он, и когда-нибудь придет и его смертный час. Ему вдруг так скверно и тоскливо сделалось от этой мысли, что в пору было зареветь. И много раз походя слышанные слова — могила, смерть, вечность — вдруг обрели громадный смысл и сделались самыми важными в жизни. Они колом встали в голове и совершенно не охватывались разумом. Непостижимость тайны, стоящей за этими словами, заставляла ежиться тело и прогоняла по спине мелкие, противно щекочущие мурашки. Протестом и негодованием неизвестно на кого всколыхнулась его душа за то, что он, оказывается, смертен и рано или поздно ляжет в могилу. Это последнее «в могилу», прошелестевшее в голове, вдруг навело его на воспоминания и оказалось, что не раз за свою девятилетнюю жизнь ему пришлось столкнуться со смертью близких и чужих. Только тогда это как-то не застряло в сердце и уме, а сейчас (вот поди ж ты!) — взорвалось. Год назад у него умер дедушка, у соседа Васятки, которого он сегодня избил, совсем недавно умерла сестренка-младенчик, а дома, в Москве, также недавно, у маминой знакомой умер сын, ровесник Федюшки. Очень явственно сейчас вспомнилось-увиделось Федюшке желтое мертвое личико усопшего в гробу. Он лежал одетый в свой парадный темно- синий костюмчик, а от него очень неприятно воняло зловонным, тяжелым запахом. Ему даже сейчас показалось, что вновь ударил в его нос тот запах. И лицо матери умершего ровесника вдруг замаячило перед глазами: отчаянно-безумный взгляд, полный слез. Как она убивалась, как кричала, как руки ломала, как звала своего мертвого сына... А от того в ответ одно зловоние.
— Что ты кричишь, убиваешься, — как бы говорило равнодушно-безжизненное личико, — меня больше нет. То, что ты видишь, это лишь мертвая оболочка, внутри которой уже гниет и нет уже никакой жизни...
Мать же безутешно продолжала плакать и кричать.
Очень тошно стало Федюшке от этой картинки-воспоминания, нахлынувшей на него. Да еще запах этот... Федюшка сморщил нос и оглянулся вокруг себя, похоже и вправду откуда-то несет. Вошла бабушка.
— Что с тобой, Федюшка? — тревожно-обеспокоенно спросила она, — на тебе лица нет. И она тоже повела носом и ищущим взглядом пробежала по углам. — Что случилось?
— Ничего не случилось, — буркнул Федюшка, очень сердито глядя на бабушку, — я умирать не хочу.
— Чего?! — Бабушка непонимающе-оторопело уставилась на внука.
— Того! — передразнил Федюшка, еще более сердито глядя на бабушку, — не хочу я умирать, не хочу в могилу. Кто смерть придумал?!
— Ну, внучек, нашел о чем думать, — сказала бабушка, уразумев теперь, откуда у него такие мысли, и злясь на себя, что обронила ненароком неосторожные слова, ставшие источником таких мыслей.
— Ты малец еще, чего тебе об этом думать, тебе еще нескоро...
— А ты откуда знаешь, скоро или не скоро?
— Да этого, конечно, знать я не знаю... Но что же делать, милок, всё имеет начало и конец.
— Но почему всё должно иметь конец? — злым, истеричным голосом выкрикнул Федюшка и даже с табуретки вскочил.
— Так Богом установлено, внучек, — начала было растерявшаяся бабушка и тут же осеклась, совсем растерялась, ведь дочь ее, Федюшкина мять, только на тех условиях и отдала ей Федюшку на каникулы, чтобы имя Бога она при нем вовсе не произносила.
— Как хочешь себе там крестись и молись, но чтобы он этого не видел, — сказала тогда Федюшкина мать. — Мальчик он восприимчивый, впечатлительный, не хочу я потом дурацкие вопросы выслушивать, да не дай Бог еще на людях, стыда не оберешься. Поняла?
Бабушка поспешно тогда закивала головой, со всем соглашаясь. И еще Федюшкина мама добавила:
— В общем, смотри, избави тебя Бог.
И на это добавление бабушка послушно кивнула головой, уж очень по внуку соскучилась. Сейчас, вспомнив свое поспешное соглашательство, она очень неуютно себя почувствовала. «А не предаю ли я тем Бога, в Которого верую?» — даже такой вопрос вдруг возник в ее голове. Но она тут же оправдала себя тем, что уж очень по внуку соскучилась. И еще вкрадчивый успокаивающий голос внутри ее сказал, что плетью обуха не перешибешь и что Бог долготерпелив и многомилостив и такое мелкое отступничество обязательно простит.
— Каким таким Богом? — всё тем же голосом спросил Федюшка, буравя бабушку требовательным вопрошающим взглядом.
— Это как каким, обыкновенно каким, Который всё сотворил — и небо, и землю, и нас с тобой.
— Меня мама сотворила, — криво усмехнувшись, ответствовал Федюшка.
— Ну, а первых людей кто сотворил? Адама и Еву? Не от обезьяны же они в самом деле, Господи прости. Вот они-то, Адам с Евой, вечно б жили, коли б не согрешили перед Богом, не съели запретных плодов. Вот за это непослушание и наказал их Господь смертью, стали они смертны. Ну и мы, их потомки, тоже умираем. Только это... ты матери смотри не говори про наш этот разговор, умирать-то умираем, да, это... тело умирает, внучок, а душа-то наша не умирает, она или в Царство Небесное, или в ад попадает.
Федюшка скептически поморщился, но все услышанное сегодня встревожило в нем то, что бабушка назвала душой, и душа его искала хоть какую-нибудь зацепку, которая дала бы хоть маленькое успокоение, что не так все страшно, ему захотелось услышать хоть что-то, чтобы сказать самому себе, опираясь на услышанное, — может быть, это и правда. Пусть это звучит сказочно неправдоподобно, но вдруг это правда? И в голосе бабушкином, отдающим какой-то виноватостью, Федюшка уловил-таки своим ждущим успокоения чутьем нотки уверенности, что говоримое ею о бессмертии души есть правда. Или показалось? «А что такое душа? — подумал про себя Федюшка. Он хотел было тут же спросить об этом у бабушки, но та уже опять выходила из комнаты, покачивая головой и что-то шепча про себя. Вновь Федюшка остался наедине с неразрешимыми вопросами. И тут он почувствовал, что маленькое успокоение — это все чепуха, мало мятущейся душе его маленького успокоения, ей, не знающей про саму себя, что она такое, нужна оказывается абсолютная уверенность, что она — бессмертна.