На другой день она пришла на репетицию совсем непохожей на ту печальную, задумчивую Нину, какой привыкли видеть ее в клубе. Это заметили. Одни провожали вопросительными взглядами, другие спрашивали, что ее так обрадовало.

— Как же не обрадоваться… — улыбнулась Нина. — Вчера была на вокзале и удачно обменяла на продукты шерстяные носки, даже мясная тушенка досталась.

— Да, мясная тушенка — это вещь, — серьезно сказала Тина Яковлевна.

Но, когда они остались вдвоем, шепнула:

— Неужели тебя действительно развеселил удачный обмен?

Обняв за плечи свою любимую учительницу, Нина рассказала ей о встрече на вокзале с итальянским солдатом, а потом добавила:

— Мне кажется, что он не один такой.

— Весьма возможно.

— Ведь это очень важно, правда? Когда солдаты не хотят воевать, значит, война не затянется.

— А разве солдаты начали войну? — ответила Тина Яковлевна. — Войны затевают те, которые точно знают, что сами они воевать не будут.

Слова эти несколько охладили радость Нины. Но и после разговора с Тиной Яковлевной она продолжала думать, что среди вражеских солдат много таких, как тот итальянец.

Через Щорс продолжали следовать воинские эшелоны. В них попадались то финны, то мадьяры, то снова итальянцы. Нина искала: ей казалось, что вот-вот она снова встретит такого же солдата, как в прошлый раз. И она еще много раз бывала на станции. За свои шерстяные носки она просила так дорого, что никто их не брал. Напрасно она приглядывалась к солдатам. Второго такого, как тот итальянец, не встретила. Но заплатить за эти хождения в станционной сутолоке пришлось очень дорогой ценой.

Однажды ночью Нина почувствовала, что ее знобит, побаливает голова. «Наверно, грипп», — подумала девушка. Утром поднялась с трудом, решила не выходить на улицу и занялась уборкой квартиры. Но слабость все больше и больше одолевала ее, усилилась головная боль, — она вынуждена была лечь в постель.

Хорошенько укуталась, думая, что в тепле быстрее справится с болезнью, вскоре согрелась и уснула. И приснилось ей, что она торопливо куда-то идет — то ли в поле, то ли на речку. Идет одна незнакомой дорогой, все время оглядываясь. И вдруг замечает, что над полем собираются грозные черные тучи. Потом поднялся ураганный ветер, и она испугалась, повернула назад; тревожно озираясь, бросилась бежать. Вот уже и калитка. Стоит протянуть руку, открыть — и ты дома. Но тут вспыхнула молния и ударила в церковь на Базарной площади, напротив их дома. Она в ужасе падает на землю рядом с калиткой. А церковь уже объята пламенем, горит как факел под темным сводом ночного неба. Нина пытается подняться и не может, прижалась к забору и лежит. Страх сковал тело. А церковь полыхает все сильнее и сильнее; таким жаром несет от нее, что нет сил больше терпеть; кажется, одежда и тело — все занялось огнем. Она пытается закричать, позвать на помощь, но не может произнести ни звука.

— Ма-м-а! — наконец застонала Нина и проснулась.

— Что с тобой, внученька? — услышала она тревожный голос бабушки.

— Пи-ить, пи-ить…

Лидия Леопольдовна схватила кружку, зачерпнула из ведра воды. Но тут же остановилась, заколебалась, поставила кружку на стол и подошла к постели.

Нина раскрыла глаза, пошевелила пересохшими губами.

— Воды…

— Потерпи, дитя мое, — заплакала Лидия Леопольдовна, — мы же не знаем, чем ты больна. Я вижу, ты вся горишь. Боже мой, а вдруг у тебя брюшной тиф? Тогда и воды нельзя…

— Бабуся, родненькая, — умоляет Нина, — горит все внутри, хоть капельку, хоть губы смочить…

— Губы?.. Это можно, — засуетилась старушка. — Да, да, я сейчас.

Она вышла в другую комнату, вернулась оттуда с кусочком чистой марли и, намочив его в воде, приложила к воспаленным губам внучки.

Нина жадно хватала марлю, пытаясь выжать из нее хоть несколько капель влаги.

На рассвете она немного успокоилась и уснула. Воспользовавшись этим, Лидия Леопольдовна потихоньку вышла из дому. Пока дети спят, нужно вызвать врача. Самой ей в такую даль не добраться, да и малыши могут проснуться, побежать к Нине.

За воротами старуха остановилась, размышляя, к кому бы обратиться. Решила пойти к своей старой подруге Анне Федоровне Шараевой, живущей близко от них, около базара. Женщина одинокая, хлопот у нее меньше, чем у других; она, конечно, поможет в беде.

Вскоре Анна Федоровна привела доктора Сторожишина. Подтвердились худшие предположения Лидии Леопольдовны: у Нины тиф.

— Ой, горюшко! — сокрушалась несчастная старуха. — Что же теперь будет? На нее была вся надежда! Да и не одна она в хате. Как уберечь маленьких, чем кормить их?

— Не надо отчаиваться, — успокаивал врач. — Больная лежит в отдельной комнате. Следите, чтобы младшие не заходили сюда. Да и сами остерегайтесь. Вот вам рецепт в аптеку.

— Я, доктор, все сделаю. Но ведь тиф — дело долгое, а я не могу все время сидеть дома, стеречь детвору, чтобы они не лезли к больной.

— Другого выхода нет, — отозвался Сторожишин. — Больница для тифозных за городом. Попадет Нина туда — совсем плохо будет. Советую никому не рассказывать, что у нее тиф. Говорите, что врач признал воспаление легких, а я буду наведываться. Не убивайтесь, Лидия Леопольдовна, организм молодой, девочка поправится.