Шрифт:
…Я открываю глаза. Я все еще сижу на полуразрушенной стене. В долину льется уже не пурпурный свет, а густая синева. Странный сон…
Нехотя бреду в лагерь.
Наши палатки раскинуты в уютной пади. Мы практиканты-второкурсники. Мы нашли и теперь изучаем стоянку человека нижнего палеолита. Работаем под непосредственным руководством самого академика Клюквина.
Лет пятьдесят назад Клюквин выдвинул гипотезу, согласно которой именно на полупустынных просторах Центральной Азии наши древнейшие предки впервые сошли с деревьев на землю, выработали прямую походку… Но найти здесь камень, обработанный рукой мустьерского человека, человека нижнего палеолита, Клюквину так и не удалось. Старик до сих пор только надеется. Этот камень подтвердил бы его великую гипотезу и увенчал дело жизни.
Археолог не кладоискатель. Подчас каменный нуклеус для ученого важнее всех сокровищ царя Соломона. Археологическая находка становится ценной лишь в том случае, если она подтверждает или опровергает ту или иную теорию.
Целый месяц мы ищем то, чего, как мне кажется, не существует в природе. Правда, расчистив площадку раскопа, мы обнаружили заготовки для нуклеусов, древний очаг, перегоревшие кости диких ослов — куланов, несколько каменных ножей. Это было значительное открытие: мы нашли палеолит Азии, о котором было так много споров среди специалистов. Клюквин ликовал:
— Мы на верном пути!
Клюквин живет в юрте. Там у него рабочий стол, кровать, железная печка. Он, как заправский монгол, узнает время не по часам, а по дымовому отверстию юрты, через которое проникают лучи солнца всякий раз под новым углом.
— Без семи минут два, — говорит Клюквин. — Можно шабашить. Мустьерский камень найдем после обеда.
Меня Клюквин запомнил еще с того первого разговора и в шутку называет «коллега». Разумеется, я никакой не коллега. Я самый никудышный студент, неудачник, севший не в свои сани. Склонности к историческим наукам, особенно к археологии, никакой. Дикое отвращение ко всем этим бесчисленным культурам неолита и бронзы — фатьяновской, поздняковской, абашевской, комаровской, окуневской, андреевской, андроновской, горбуновской; имя им — легион. Есть южноприморская культура раковинных куч. Есть гробничная, катакомбная, срубная, древнеямная и так далее.
Мне не нужен этот клюквинский камень, я думаю лишь о Тане, которую профессор Жбанков взял с собой в Гобийскую группу. Я ненавижу Жбанкова. Почему он взял в свой отряд именно Таню? Почему он всюду таскает ее за собой? Он влюблен в нее! А она?.. Нет, она не может… А почему не может? Почему ты считаешь себя единственным?.. Приступы ревности случаются по ночам. Я не могу лежать в палатке, ухожу в степь и брожу, брожу до утра, с лицом, искаженным от боли и отчаяния. Я видел, видел: когда она разговаривает с ним, глаза ее сияют.
«Я слышал, как ты смеялась с ним…» — «Что же в этом особенного?» — «Ты давно т а к не смеялась». — «Что ты так смотришь на меня?.. Я не понимаю, что случилось?» — «Ты лжешь!» — «Я считала тебя здравым человеком…» — «Прости. Во всем виноват только я…» Этот разговор был перед ее отъездом в Гоби…
Неожиданно мы получаем радиограмму:
«Нижний палеолит найден».
Удачливый профессор Жбанков. То, над чем Клюквин бился в течение полувека, чему посвятил жизнь, Жбанков открыл в первый же наезд.
— Я немедленно еду туда! — говорит Клюквин. — Няма, заводите машину!
— Можно, я с вами?! — молю я.
Наша «Волга» с бешеной скоростью мчится на юг, в сердце Гоби. Нас гонит научная страсть. Даже я вдруг ощущаю в себе археолога. В первый и в последний раз.
Озеро Орок-нур. Трубные голоса лебедей. Суровые очертания хребта Монгольского Алтая. Зубчатая заснеженная вершина Ихебогдо. Красное сияние над мрачной горной страной. И наконец Гоби, дрожащая миражами, затканная голубым маревом бескрайняя всхолмленная равнина, первобытная земля с редкими пучками жестких трав… Флатландия — Плоская страна, как называет ее Клюквин.
…Жбанков протягивает Клюквину светло-коричневый обработанный кремнистый камень — скребло.
— Нам с женой удивительно повезло, — говорит он. — Открыли целую котловину, где буквально рассыпаны обработанные камни. Ножи, скребла, желваки кремня…
Но я уже не слушаю его. «Нам с женой…»
Только теперь я замечаю ее. Она сидит в стороне на гнутом алюминиевом стуле и молча смотрит на меня. Все такая же. Смуглая, с большими серьгами.
— Может быть, ты все же поздравишь нас? — говорит мне она совершенно спокойным голосом. — Мы ведь дружили с тобой. Так получилось. Понимаешь?.. Он дал мне все… Я уже тогда его любила.
Но смотрит она почему-то не в мои глаза, а на свои руки.
Я выхожу из юрты. Иду, иду, не понимая куда. Ветер. Только ветер…
…Покачивается машина. Замерзшая степь, продутая насквозь всеми ветрами. Падающие облака, поземка, сплошной снежный поток.
Дребезжит назойливый голос Шибанова:
— Если хотите знать, обожаемая Юлия Александровна, волосы, зачесанные назад и открывающие лоб, подчеркивают индивидуальность лица. В идеале линия прически должна повторять линию бровей, соответствовать их направлению.