— Верхи не могли, а низы не хотели, как сказал Ленин. Нами правили буржуины. Если обманем — народ с нас спросит сурово. Я все время встречаюсь с людьми. Выхожу к ним.

— Бакиев олсун?

Чай все не несли.

— Бакиев олсун, — Роза сделала глоток. — Этого требуют люди. Но я отпустила его из страны, чтобы остановить бойню.

— Я слышал про погромы.

Она что-то ответила.

— Кондитер? — не понял я.

— Бандиттер.

— И сколько вы можете не спать? Двое суток? Трое? Откуда силы?

— Я йог.

Принесли мне чай. Я отпил чуть-чуть и встал. На минутку в кабинет к вождю Киргизии зашли Сева и Аяна. Мой друг сделал фотографии.

— Ой, какой аппарат странный! — насторожилась Роза. — Это у вас не бомба?

— Товарищ Роза, убейте Бакиева! — воспользовалась аудиенцией Аяна.

Мы шли обедать.

— У вас не видно девушек в платках, хотя вы мусульмане, — задумчиво сказал Сева за обедом. — В соседних республиках — платки, на Кавказе — платки, даже в Казани все иначе. У вас женщины уж очень свободные.

Я ел шурпу, он — манты, Аяна заказала мороженое и турецкий кофе.

— Мы не такие, как другие, — она затянулась сигареткой.

— Киргизка — баба особая. В рот не берет, а тело целует, — скороговоркой выдал Сева.

— Ой, откуда ты знаешь? — Аяна приняла его слова как должное. Мелко захихикала, закрыла лицо волнистыми волосами.

— А я жил в Киргизии. Вы чудные.

— А как будет «любовь»? — спросил я.

— Махабат, — выдохнули они одновременно.

— Мохнатое слово, — сказал я. — Сладкое.

Словно шмель впился в цветок под солнцем жарким…

Аяна смотрела на меня сквозь волосы, залившие личико. Глаза ее горели прельстительным огнем.

Мы вышли на улицу. У стены сидела большая, будто чугунная, старуха, ладонь ковшом, вытянутая рука неподвижна.

— Русская? — наклонился я.

Засипела:

— Ага, милый. Восемьдесят лет, есть нечего. Хочу удавиться.

Сунул деньги. Скомкала, спрятала и вдруг подмигнула бодро:

— Русские не сдаются.

— Хотите наших талоончу? — смешливо осведомилась Аяна.

Хотим разбойников. Таксист повез нас из города. Такси (как и все другое) ужасно дешево в сравнении с Москвой. И даже в сравнении с Чечней.

За городской чертой на полях скопились разбойники. Талоончу. Этой ночью они отобрали чужую землю. Земли не хватает в гористых этих краях. Для многих свержение власти — повод заграбастать драгоценные рассыпчатые комья.

Мы ехали узкой проселочной дорогой. Слева и справа на полях бродили и сидели талоончу в темном. Торчали из рыхлых сочных почв пластмассовые баклажки на клинышках — были уже поделены на квадраты захваченные территории.

— Дай, попробую, — попросил я Севу.

Вышел из машины, наставил громоздкий аппарат, щелкнул.

Заметили. Взвизгнув десятком глоток, с раскатистым гиком на меня бежал отряд. Они размахивали железными палками. Почему-то я не чувствовал испуга. В их вопле и беге было что-то праздничное. Приближались счастливые физиономии, белели оскалы, обдавало жаром ликования.

Я сел в машину, мы поехали. Тюк! — в бампер ударил камень. Водитель матерился. Аяне все еще было смешно.

Завтра они начнут резать и стрелять. Войдут в город и станут уничтожать всех встречных.

Близилось завтра, когда полетят в мир вести о здешних погромах и новых мертвых. Пока наступили сумерки. Мы брели по Бишкеку, и сливались с теменью настенные лозунги.

«Бакиев — кот». («Кёт — это попа», — деликатно перевела Аяна.)

«Инвалиды против мародеров». О как!

Выстрелы. Бух, бух! Где? Бух! В квартале от нас? Мы продолжали брести.

Зашли в клуб, играющий неоновым огнем. Тут была забита стрелка с подружкой Аяны, тоже из Оша, сегодня приехавшей в Бишкек. Ее звали Малика. Она оказалась покрупнее Аяны, груди поувесистей, желтое платье, театрально намалеванные губы.

— На юге губы красят, на севере глаза, — просветила Малика, попивая белое вино.

У бара на насесте восседал обширный киргиз в синем спортивном костюме, пил, пьянел, размахивал ручищами:

— Мы в «Адидас» пришли, короче. Продавщица такая, короче, вы не ломайте ничо, короче. Одевайте чо вам нравится, короче. Мы свою старую одежду прямо там оставили. Горой положили.

Мальчишка-бармен был весь завистливое внимание.

— А давайте в горы ломанемся, — предложила Малика.

В углу над баром мигало революционное телевидение. На экране — фотографии.