Шрифт:
И вот сейчас, готовясь к первенству Европы, Виктор решил: теперь или никогда. Он тренировался как одержимый. Он и вообще-то был упорен. И даже упрям. А тут — превзошел самого себя. Тренировался каждый день, не давая себе ни малейшей поблажки.
Друзья не зря называли Виктора «бычком». И за его крутой лоб с двумя шишками наверху, словно двумя маленькими, только идущими в рост, рожками. Но, главное, — за характер. Настырный, упрямый.
Карашьянц очень ценил упорство Виктора. Ставил его в пример другим бегунам.
Кому из вас и сколько таланта отпущено матушкой- природой, — это мне неведомо, — любил повторять тренер. — А вот у кого сколько трудолюбия, — это я сразу вижу. Люблю упрямых. И не терплю лентяев.
Тренируясь к первенству Европы, Виктор твердо верил: он победит. Он ощущал в себе такую окрыленность, такую легкость, такой запас взрывной энергии!.. И по контрольным прикидкам видел: он как раз достиг той великолепной формы, того «пика», к которому так стремится каждый спортсмен.
«Ну, держись, Коля-Николай!» — подумал он, глядя в круглый затылок.
И загадал: если Ильин сейчас обернется — все будет хорошо. Впился глазами ему в затылок и мысленно приказал: «Ну, обернись! Обернись же! Обернись!».
Эту игру он полюбил давно: задумать что-нибудь и взглядом внушить. Телепатия, что ли? Иногда получалось.
«Ну, Коля-Николай, обернись! Ну! Обернись!».
Но Ильин был недвижим как тумба.
«Ну же! Повернись!».
Виктор сверлил глазами этот крепкий черный затылок.
И Ильин обернулся.
— Как раз полпути, — сказал он, указывая на часы. Потом потянулся и, провожая глазами прошедшую мимо молодую женщину, негромко продекламировал:
И ходит, качаясь, и снегом сыпучим Одета, как ризой, она!Виктор усмехнулся. Да, точно подмечено. Женщина была в каком-то необычном, черном, усыпанном серебристыми блестками, платье и шла, плавно покачивая бедрами и плечами.
Виктор прикрыл глаза, откинулся на спинку кресла. Все- таки Ильин — неплохой парень. И умен. Институт кончил. (Это была больная мозоль Виктора: у самого у него только ПТУ — весь ученый багаж).
А лучше — был бы Ильин подлецом или бездарью. А то как-то злости настоящей против него не появляется. А злость в борьбе — великое дело.
Ту-104 летел все так же беззвучно. И все так же внизу сверкало ровное белое поле.
Маленький шведский городок последние недели только и жил коньками. Для первенства Европы он отдал всего себя: свои отели, магазины, транспорт, свой отличный, капитально обновленный стадион, свои почтовые отделения, бары и ночные клубы.
Символ первенства — мчащийся в низкой посадке конькобежец, с одной рукой, заложенной за спину, и другой, — вытянутой в резкой отмашке, — эта броская картинка красовалась и в витринах магазинов, баров, парикмахерских, и на ветровых стеклах автомашин, и даже на дверях банка и городской мэрии.
Виктор Бантиков в тот день встал рано, вышел на улицу. Погода была самая «коньковая».
Легкий морозец и небо ясное, чистое, какое-то удивительно прозрачное.
«Повезло!» — подумал Бантиков.
Именно о такой погодке он и мечтал всегда, когда мысленно представлял себе, как обойдет Ильина.
Хорошо бы, конечно, бежать с ним в одной паре, рядом. Вот тогда он наверняка опередил бы чемпиона. Но в одной паре — это, конечно, слишком большая удача. На это рассчитывать нельзя.
Впрочем, и так он обгонит Ильина.
Он это знал, чувствовал каждой клеточкой своего сильного, тренированного тела.
Он верил в себя. Некоторые недруги, завистники, — а у кого из стоящих спортсменов их нет?! — шептались, что, мол, Витька слишком задирает нос, самоуверен больно. До Виктора докатывались эти разговорчики. Но он считал так: если хочешь быть первым, надо, непременно надо, крепко верить в себя. Ну, а где эта вера, необходимая и обязательная, где она превращается в глупую самоуверенность и нахальство, — это пусть другие судят.
Вскоре он вернулся в гостиницу, еще тихую, совсем сонную. В коридоре, неподалеку от своего номера, увидел Ильина. Тот был в тренировочных брюках, с мокрыми волосами.
«Наверно, только что из душа», — подумал Бантиков.
Лицо у Ильина было хмурое, бледноватое.
«Волнуется», — мелькнуло у Бантикова.
— Привет! — сказал он. — Как жизнь чемпионская?
— Порядок! — усмехнулся Ильин. Но глаза не смеялись, оставались холодными и словно повернутыми куда-то внутрь, в себя.