Белинда стояла перед зеркалом в прихожей и вдевала в уши жемчужные сережки. Потом порылась в сумочке, достала длинный серебряный тюбик и накрасила ресницы.

Прекрасная маленькая леди. Была ли она восходящей звездой? Может, они именно поэтому ее разыскивали?

Я накинул куртку и прошел в кабинет за фотокамерой. И сфотографировал Белинду перед зеркалом.

— Хочу взять с собой камеру. Не возражаешь?

— Бери на здоровье, — бросила она на меня быстрый взгляд. — Что, на сей раз без детских вещей? Ладно, идет!

«Ладно, идет!» Как у молодых все легко и просто! У меня же почему-то сердце заколотилось в груди. Мы зашли в кафе «Флора» на Маркет-стрит, и я снял Белинду за столиком с мраморной столешницей с чашечкой кофе в одной руке и ее любимой сигаретой «Собрание блэк» в другой. Ничего наносного. Редкая естественность. Редкое очарование.

На нас, конечно, обращали внимание. В кафе сидели несколько моих собратьев по писательскому цеху. Хорошие парни, но жуткие зануды. Я не стал представлять им Белинду. Они строили умные лица, чтобы привлечь ее внимание, но на самом деле выставляли себя полными идиотами. Белинда сохраняла холодную вежливость. Наконец им надоело валять дурака, и они испарились. Я отщелкал целую пленку.

— Ну что, мне прямо сейчас раздеться?

— Заткнись! — цыкнул на нее я.

И конечно, на картине под одиннадцатым номером — «Белинда в кафе „Флора“» — она была изображена без одежды. За исключением высоких черных сапог, которые прекрасно сочетались с черными сигаретами.

Приступив к работе над картиной, я внезапно почувствовал прямо-таки фантастический прилив энергии. К полуночи я уже знал, что сделал еще один шаг вперед.

— Хочешь, я тебя посмешу? — спросил я Белинду, когда та пришла ко мне в мастерскую.

— Попробуй, — улыбнулась Белинда.

И тогда я, махнув рукой в сторону картины, сказал:

— Представляешь, впервые за двадцать пять лет своей творческой жизни я написал что-то, хотя бы отдаленно напоминающее взрослую женщину.

«Сплендор ин де грас» был одним из тех сказочных магазинов детской книги с постерами с изображением белых единорогов и огромными чучелами животных, на которые могут забираться малыши, с маленькими столиками и стульчиками и книжками на любой вкус и возраст от года до двадцати.

Лимузин подъехал в три часа дня последней пятницы августа.

При обычных обстоятельствах то, что собралось столько народу, должно было безумно льстить моему самолюбию. По меньшей мере сто пятьдесят человек — родители с детьми — собрались в четырех соединяющихся между собой залах магазина, который в свое время был частным жилым домом и где до сих пор сохранились камины, деревянные панели и диванчики под окнами.

Расположившись в большом удобном кресле у камина в первом зале, я битый час подписывал книги и отвечал на простые вопросы.

Дети, которые живут в Беркли, как правило, очень хорошо развиты. Их родители или учатся, или преподают в университете. Или просто живут в этом всемирно известном центре радикализма, предпочитая старые просторные элегантные дома новостройкам, а забитые транспортом трехполосные шоссе — более безопасным горным дорогам на границе графства Контра-Коста.

Детишки засыпали меня вопросами о самих картинках, а также о содержании книжек. Они предъявляли вполне разумные претензии к «Шоу Шарлотты» и высказывали опасения по поводу планируемого анимационного фильма.

Их богемные родители, чистенькие, в линялых джинсах и сандалиях, с младенцами в детских переносках за спиной, свободно рассуждающие о Юнге и о том, что мои маленькие героини являются отражением женского начала в моей душе и аллегорией, которую они находят восхитительной.

Но слишком уж долго душа моя блуждала по тем темным комнатам. Это стало моим фирменным стилем, который в результате сам стал темной комнатой.

— Знаете, иногда мне кажется, что все вот-вот закончится, — вдруг услышал я собственный голос. — Старые дома в книгах давно пора разрушить, я должен прекратить попытки обрести свободу. Я должен наконец выбраться оттуда.

Кивки, гул голосов внимающих мне родителей, окруживших меня тесным кольцом.

— И что снаружи? — спросил меня богемного вида рыжеволосый студент в джинсах и круглых очочках.

— Современная жизнь, — немного подумав, ответил я. — Жизнь, просто жизнь!

Голос мой звучал совсем тихо, я и сам-то себя слышал с трудом.

— Но вы ведь всю свою жизнь можете оставаться художником, знаменуя собой определенную ступень развития человечества.

— Что верно, то верно. Спорить не буду. Но этого явно не достаточно.