Он задумался, и Ярослава заметила, как его только что сиявшие добротой глаза похолодели.

— Нет, — решительно сказал Штудниц, — не заставляйте меня лгать. Я отдаю должное вашей смелости. У меня из головы не выходит лишь один вопрос: почему молодая жена и молодая мать оказалась здесь, в Штраусберге, одна? И почему она, эта женщина, взялась за такое опасное дело? У нас не так просто выведывать тайны.

— Плод больной фантазии, — попыталась снова одернуть его Ярослава.

— Будем считать, что вам просто повезло, — убежденно сказал он. — Повезло потому, что вас узнал человек, хотя и надевший на себя эсэсовскую форму, но сохранивший несколько иные убеждения в своем сердце. Впрочем, лет пять назад я, наверное, поступил бы с вами по-другому и привез бы не в «Охотничью хижину», а прямо в гестапо. Что поделаешь: жизнь — несравненный трансформатор человеческих взглядов. Представьте себе. Мир — это пещера в скале, где живет человечество. Звезды — ледяные массы. У земли несколько спутников — лун. В момент, когда эти луны падают на землю, возникают цивилизации людей-гигантов. Гиганты скрыты под золотой оболочкой в гималайских тайниках. И если применить тайные способы изменения расы, то можно достичь равенства с этими сверхлюдьми. Это и есть цель немецкой элиты — избранной расы господ. А самая сложнейшая задача — овладеть врилем, то есть нервом человеческой божественности, ибо, обладая им, можно стать владыкой всей планеты. Основная функция сверхчеловека — держать на своих плечах солнечную систему. Как вам это нравится?

— Таинственно и романтично, — улыбнулась Ярослава. — И кажется, на бред не похоже.

— Увы, если бы это был бред, — с грустью вздохнул Штудниц. — К несчастью, это мировоззрение, с помощью которого мы хотим убедить и себя и других в том, что у нас особое предназначение, что мы имеем право на мировое господство и что наша победа предопределена еще до сотворения мира. Меня оттолкнула немецкая элита. Оттолкнула своей людоедской алчностью, бредовой мистикой.

Штудниц выпил еще, но Ярослава заметила, что он не пьянеет.

— Я очень благодарен вам за сегодняшний вечер, — сказал он, задумчиво глядя на Ярославу. — Если бы мир был иным и мы с вами встретились еще до вашего замужества, я бы не просто влюбился в вас, но и просил бы стать моей женой. Однако все в этом мире делается против человеческой воли. Вот даже сегодня. В ресторане «Фатерланд» вы ждали не меня, а совсем другого человека. Я помешал вам. И потому хочу сгладить, насколько это возможно, свою вину. Вы можете выслушать меня предельно внимательно? Представьте себе такую картину: немцы в Поленове. Нет, не туристы, подобные Густаву Штудницу, а в такой вот форме, как у меня сейчас? Представьте себе Поленово, и всюду, куда ни кинешь взгляд, — немцы, немцы, немцы! — Он перевел дух и совсем тихо, но взволнованно сказал: — Запомните: мы начнем двадцать второго. Это абсолютно точная дата. Война с вашей страной — дело решенное. Гитлер решил напасть в тот самый день, в который пошел на Россию Наполеон Бонапарт. С надеждой, что финиш будет абсолютно другой. Лучшие астрологи фюрера назвали эту дату благоприятной для Германии. Вы верите мне?

Ярослава молча смотрела на Штудница.

— Да, я не коммунист, — понимающе сказал Штудниц. — Но клянусь вам, не хочу этой войны. Шпенглер безусловно прав. Мы останемся у разбитого корыта. Я знаю, что такое Россия.

«Сейчас он скажет, что игра закончена и что пора ехать на допрос в гестапо», — подумала Ярослава.

— Мне хочется помочь вам, — горячо продолжал Штудниц. — Возможно, вам пригодится то, что я рассказал. В Берлине уже распределены посты гебитскомиссаров — вплоть до Свердловска и Баку. В Москву назначен гауляйтер Зигфрид Каше, в Тифлис — заместитель Розенберга Арно Шикеданц.

— Вы располагаете даже такими данными? — недоверчиво спросила Ярослава.

— Да, — не поняв ее иронии, ответил Штудниц. — По-русски это называется делить шкуру неубитого медведя. Но зато какая предусмотрительность! Во всяком случае, мне кажется, вы слишком доверились нам в тридцать девятом. В России мне рассказывали, как действует уссурийский тигр. Заслышав рев самца-изюбра, тигр отвечает ему голосом самки. И тот спешит в пасть. Гитлер не успокоится, пока не нападет, он все поставил на карту — и жизнь, и честь, и будущее немцев. — Штудниц улыбнулся трогательно и беззащитно. — Есть такой афоризм: мое будущее — в моем прошлом. Кто знает, придет день, и мы с вами поменяемся ролями. И в следующий раз уже вы спасете меня, вспомнив, что Густав Штудниц в самый канун войны сообщил вам ценные сведения.

— Вот о чем вы заботитесь! — с иронией произнесла Ярослава.

— Не более чем шутка, — твердо сказал Штудниц. — Я сообщаю вам все это абсолютно бескорыстно. На днях я поеду в командировку на восток и могу подвезти вас почти к самой советской границе, — уже деловым тоном продолжал он. — А уж там вам придется действовать на свой страх и риск. Я знаю, где вы живете в Штраусберге, и могу за вами заехать. Вы согласны?

— Скажите, — не отвечая на вопрос, спросила Ярослава. — Если вы знаете, что я живу в Штраусберге, почему же вы никогда не посетили меня?

— Все очень просто, — сказал Штудниц, удивляясь ее недогадливости. — Я бы спугнул вас раньше времени. И вы не смогли бы сделать того, что уже, наверное, вам удалось сделать.

Ярослава молчала. Предложение Штудница поставило ее в тупик. Ей же надо обязательно увидеть Курта! И без его разрешения она не имеет права действовать самостоятельно. Но Курт не пришел, а если придет, она может поставить его под удар: кто знает, каковы истинные намерения у этого Штудница. Гестапо выкидывало еще не такие штучки!

И все же сведения, которые сообщил ей Штудниц, невозможно было отбросить как нечто не заслуживающее внимания. Ярослава вспомнила разговор офицеров в «Фатерланде». Собственно, они говорили о том же, о чем и Штудниц, только не называли дату нападения. И если Штудниц не лжет, то она обязана как можно скорее передать эти данные в Москву.

— Я расценил ваше молчание как согласие, — не дождавшись ответа, сказал Штудниц. — Поймите, все другие варианты неразумны. Предположим, вы скроетесь, но сразу же попадете в разряд подозрительных. Еще никогда шпиономания в Германии не достигала таких гигантских масштабов, как сейчас. Я желаю вам только добра.