Меч в терновом венце
вернуться

Савин Иван Иванович
Шрифт:

«Жизнь не проста и не легка…»

Жизнь не проста и не легка. За спицею мелькает спица. Уйти б на юг, и в казака По-настоящему влюбиться. Довольно ждать, довольно лгать, Играть самой с собою в прятки. Нет, не уйти, а убежать Без сожалений и оглядки Туда, где весело живут, Туда, где вольные станицы, И где не вяжут и не ткут Своих нарядов молодицы; Где все умеют пить и петь, Где муж с женой пируют вместе, Но туго скрученная плеть Висит на самом видном месте. Ах, Дон, Кубань, Тмутаракань! А я в снегах здесь погибаю. Вот Лермонтов воспел Тамань. А я читаю и мечтаю. И никуда не убегу… Твердя стихи о Диком поле. Что знаю я и что могу, Живя с рождения в неволе? И мой недолгий век пройдет В напрасном ожиданье чуда, Московский снег, московский лед Меня не выпустят отсюда.

1914 ГОД

Казаков казачки проводили, Казаки простились с Тихим Доном. Разве мы, их дети, позабыли, Как гудел набат тревожным звоном? Казаки скакали, тесно стремя Прижимая к стремени соседа. Разве не казалась в это время Неизбежной близкая победа? О, незабываемое лето! Разве не тюрьмой была станица Для меня и бедных малолеток, Опоздавших вовремя родиться?

«Мы шли в сухой и пыльной мгле…»

Мы шли в сухой и пыльной мгле По раскаленной крымской глине, Бахчисарай, как хан в седле, Дремал в глубокой котловине. И в этот день в Чуфут-Кале, Сорвав бессмертники сухие, Я выцарапал на скале: «Двадцатый год. Прощай, Россия».

«Как когда-то над сгубленной Сечью…»

Как когда-то над сгубленной Сечью Горевал в своих песнях Тарас, — Призываю любовь человечью: Кто теперь погорюет о нас? Но в разлуке с тобой не прощаюсь, Мой далекий отеческий дом, — Перед Господом не постесняюсь Называться донским казаком.

МАЙДАН

Они сойдутся в первый раз На обет о ванной долине, Когда трубы звенящий глас В раю повт о рит крик павлиний, Зовя всех мертвых и живых На суд у Божьего Престола, И станут парой часовых У врат Егорий и Никола. И сам архангел Михаил, Спустившись в степь, в лесные чащи, Разрубит плен донских могил, Подняв высоко меч горящий. И Ермака увидит Бог Разрез очей упрямо смелый, Носки загн у тые сапог, Шишак и панцырь заржавелый. В тоске несбывшихся надежд, От страшной казни безобразен, Пройдет с своей ватагой Разин, Не опустив пред Богом вежд. Булавин промелькнет Кондратий; Открыв кровавые рубцы, За ним — заплата на заплате — Пройдут зипунные бойцы, Кто Русь стерег во тьме столетий, Пока не грянула пора И низко их склонились дети К ботфортам грозного Петра. В походном синем чекмене, Как будто только из похода, Проедет Платов на коне С полками памятного года. За ним, средь кликов боевых, Взметая пыль дороги райской, Проскачут с множеством других Бакланов, Греков, Иловайский — Все те, кто славу казака Сплетя со славою имперской, Донского гнали маштака В отваге пламенной и дерзкой Туда, где в грохоте войны Мужала юная Россия, — Степей наездники лихие, Отцов достойные сыны. Но вот дыханье страшных лет Повеет в светлых рощах рая И Калед и н, в руках сжимая, Пробивший сердце пистолет, Пройдет средь крови и отрепий Донских последних казаков. И скажет Бог: «Я создал степи Не для того, чтоб видеть кровь». «Был тяжкий крест им в жизни дан, — Заступник вымолвит Никола. — Всегда просил казачий стан Меня молиться у Престола». «Они сыны моей земли! — Воскликнет пламенный Егорий. — Моих волков они блюли Среди своих степных приморий». И Бог, в любви изнемогая, Ладонью скроет влагу вежд. И будет ветер гнуть, играя, Тяжелый шелк Его одежд.

«В скитаньях весел будь и волен…»

«В скитаньях весел будь и волен, Терпи и жди грядущих встреч. Тот не со Мной, кто духом болен, Тому не встать, кто хочет лечь. Простор морей, деревьев пущи И зреющий на ниве злак Откроют бодрым и идущим Благословляющий Мой знак. В лицо пусть веет ветер встречный — Иди и помни: Я велел». Так говорил Господь, и Млечный На темном небе путь белел.

ТОВАРИЩ

Перегорит костер и перетлеет, Земле нужна холодная зола. Уже никто напомнить не посмеет О страшных днях бессмысленного зла. Нет, не мученьями, страданьями и кровью — Утратою горчайшей из утрат — Мы расплатились братскою любовью С тобой, с тобой, мой незнакомый брат. С тобой, мой враг, под кличкою «товарищ», Встречались мы, наверное, не раз. Меня Господь спасал среди пожарищ, Да и тебя Господь не там ли спас? Обоих нас блюла рука Господня, Когда, почуяв смертную тоску, Я, весь в крови, ронял свои поводья, А ты, в крови, склонялся на луку. Тогда с тобой мы что-то проглядели, Смотри, чтоб нам опять не проглядеть: Не для того ль мы оба уцелели, Чтоб вместе за Отчизну умереть?

«За легкомысленный язык…»

За легкомысленный язык; За склонность к ветреной забаве, За то, что я уже привык К незатруднительной отраве, За все, за все, чем грешен я, Ты ниспошли мне наказанье, Но не лишай меня огня, Оставь широкое дыханье, Любви и песен не лишай И не клади во гроб живого. Ты видишь: льется через край Еще взволнованное слово.

«Глубокий снег лежал в горах…»

Глубокий снег лежал в горах. Был лунный свет мутнее дыма. Попутчик мой сказал: «Аллах Хранит в дороге пилигрима». Кто он, откуда? Для меня Не всё ль равно? На горном склоне Он своего поил коня, И вместе пили наши кони. Теперь нас ждет в горах ночлег. И знаю я, дрожа от стужи, Он для меня расчистит снег, Постелет рваный плащ верблюжий И, вынув свой кремень и трут, Зажжет подобранные сучья. Счастлив Аллах, царящий тут, Слуги ему не надо лучше.

«Я скрылся от дождя, от ночи и от бури…»

Я скрылся от дождя, от ночи и от бури В пастушьем шалаше. Пастух был нелюдим. Но он мне место дал у очага на шкуре И круглый хлеб, надъеденный самим. В горах случайны и безмолвны встречи. Что он мне мог сказать, что мог ответить я, Когда нас крепче слов сближает мех овечий И скудное тепло дымящего огня?..

«Не плыву — улетаю в Америку…»

Не плыву — улетаю в Америку. Кто поймет беспросветную грусть? Это значит: к заветному берегу Никогда, никогда не вернусь. Это значит: благополучию Жизнь свою навсегда уступил, Полунищую, самую лучшую, О которой я Бога просил.