Черепа покивали. Несмотря даже на врожденную тупость, невозможно было не понять: то, что неудобно пытающемуся быть респектабельным Старику, очень даже удобно им. За соответствующие «филки».

— Мои люди за вами поглядели. Вы мне понравились. В Москве никто о вас не знает. В ментовских картотеках вы не засвечены. И не будете, если по дурости не запалитесь. Вы чем занимаетесь? На бары наезжаете да мелких лохов на части рвете? — Пахан, сощурившись, смотрел на быков. — В общем, пацаны, предлагаю работать вместе со мной. Никакой самодеятельности, ни шагу без моего ведома.

Если не согласитесь — расходимся краями, если готовы — обсудим детально. Не пожалеете.

Черепам хватило если не ума, то звериного чутья не орать «да!» и не прыгать до потолка. Толстый, как более рассудительный, попросил отсрочку в три дня, что понравилось Старику. И через три дня в его распоряжении были двое преданных бультерьеров, ждущих от хозяина лишь команды «фас!».

Много воды с той поры утекло. И время показало, что кум Старика был прав. Магаданцы и пригождались всего-то раз десять за эти годы, но именно тогда, когда без них было бы никак не обойтись. Зато теперь у Старика солидная доля в солидном бизнесе. Счета в Швейцарии. Недвижимость на тех самых Канарах, которые два десятилетия были предметом вожделения российских нуворишей.

Несколько криминальных «операций» их мини-группировки — и, вознеся на невиданные высоты бывших «комсомольцев», участники преступного сообщества тоже обеспечили даже внукам своим безбедную старость. Оставалась только одна проблема: полностью легализоваться.

Вопрос находился в стадии разрешения. Официально — для правоохранительных органов — отошедший от дел уже лет шесть Старик вел тихую и скромную жизнь. Квартира ему досталась от умершей сестры, которая болела раком. Ее схоронили, когда Старик при всем желании присутствовать при этом не мог. По статусу вора в законе работать он не захотел — перебивался тем, что давали поддержавшие его знакомые. Но в противозаконных действиях не участвовал. Приучал всех к тому, что его как бы не существует в природе. Оставалось найти подходящую кандидатуру, чтобы закопать вместо себя — и по поддельным документам высочайшего качества можно было вылетать на собственную фазенду посреди рая земного…

И вдруг — на тебе!

Возник давно не дававший о себе знать Кишка и вился вокруг него ужом три дня уж…

Илья Никифоров — Никишка, или Кишка, отмотавший скромный срок еще по двести шестой статье старого Кодекса, завел на зоне блатные знакомства, но уркой так и не стал. Освободившись, менял одну работу за другой, но нигде не задерживался по причине периодических, довольно редких, но чересчур глубоких запоев. Жена с ним развелась еще во время его отсидки. Квартиру он пропил. Теперь бомжевал у трех вокзалов, попрошайничая, а порой и по мелочам поворовывая. При этом был в курсе основных криминальных событий и в нормальных отношениях с братвой. Иногда, разумеется, опускался до абсолютно свинского состояния. Но порой вдруг облагораживался, надевал приличный еще костюм, брился и становился вылитым интеллигентом, испытывающим временные трудности. И тогда наносил визиты старым приятелям, угощая их выпивкой…

Старик помнил, как этот алкаш появился на «сборке» в Бутырке.

Квадратная камера, унылая и мрачная. Узенькое зарешеченное оконце, в котором и не видно-то ничего, кроме таких же мрачных туч. И только надраенный латунный кран умывальника, сразу же притягивающий взгляд входящего, был словно лучом света, подчеркивающим темноту здешнего царства. А на пороге этой камеры стоял серый, невзрачный доходяга.

— Тебя за что закрыли-то? — Голос напоминал скрип дверных петель.

— Что? — Вошедший с испугом поглядел на невысокого кряжистого малого с сизой металлической фиксой и многочисленными перстнями, вытатуированными на пальцах.

— Статья какая? — пояснил подошедший скользящей походкой Старик.

Непонятно с чего он почувствовал симпатию к этому убогому «первоходу» и даже захотел ему помочь.

— Нахулиганил, значит. А с виду и не скажешь.

— Да я и в прошлом году в мусорню попал, в «обезьянник», — напыжился пришлый. — В ресторане какие-то чурбаны к моей Машке пристали, ну я заступился. Три года условно…

На Старика этот подвиг впечатления не произвел.

— Филки есть?

— Что?

— Деньги. Много заныкано?

— Есть немного… — замялся Никифоров.

— Не ссы. Не отниму. Но предложение у меня имеется. На лбу у тебя, пацан, написано, что ты лох. Не в падлу, конечно. Но на «хате» тебя за полчаса разденут, разуют и под шконарь загонят. И еще должным останешься. Давай так: я тебе по-честному расскажу, как себя вести надо, а ты честно половину бабок мне отдаешь.

На лице «хулигана» бесхитростно отразились все эмоции.

— Смотри сам, — подбодрил Стариков. — Колхоз — дело добровольное. Да — да, нет — нет. Только половину отдать лучше, чем все, по-моему.

Подумав секунду, Никифоров решил так же. И уже через полчаса понимал значение слов «прописка», «подлянка», «крысятник», «прессовка», «мусорская прокладка»… И знал основные правила поведения: не оправляться, когда кто-то ест, никогда ничего не поднимать с пола, уважать мнение «смотрящего», не подходить к «петухам».

— Главное — дешевых понтов не колотить. Будь таким, как есть. Но и в обиду себя не давай. И еще: если хочешь выйти отсюда живым и здоровым, никогда никого ни о чем не спрашивай. Ты же не следак, чтобы вопросы задавать. Въехал?