Дом был новешенький, и деревья в саду не больше тросточек. Сам нотариус имел вид вполне довольного человека.

— Чем могу служить? — спросил он.

— Вы друг Лопака, — ответил Кив, — и, вероятно, можете навести меня на след одной штучки, купленной у меня Лопака.

Лицо нотариуса омрачилось.

— Не стану притворяться, что не так понял вас, мистер Кив, хотя не следовало бы впутываться в это скверное дело, — сказал нотариус. — Вы можете быть уверены, что я ничего не знаю, но догадываюсь и думаю, что вы получите сведения, если обратитесь вот куда.

Он назвал фамилию человека, которую опять-таки лучше не называть. В течение нескольких дней Кив ходил от одного к другому, находя повсюду новые костюмы, кареты, чудесные дома и довольных людей, лица которых однако омрачались при его намеке на дело.

— Несомненно я напал на след, — думал Кив. — Все эти платья, все эти кареты — дары дьяволенка, а веселые лица — именно лица людей, которые воспользовались благами и благополучно отделались от проклятой вещи. Как увижу бледные щеки да услышу вздохи, так и буду знать, что бутылка близка.

Таким образом, его направили к одному гаолу на Беританскую улицу. Он подошел к двери во время вечерней закуски и нашел обычные признаки нового дома: и молодой сад, и электрический свет в окнах; но когда вышел домовладелец, то дрожь надежды и страха пробежала по Киву, потому что он увидел молодого человека, бледного как смерть, облысевшего и с тем выражением, какое бывает у человека, осужденного на галеры. "Бутылка, наверно, здесь", — подумал Кив и сообщил молодому человеку цель своего посещения.

— Я пришел купить бутылку, — сказал он.

При этих словах молодой гаол Беританской улицы прислонился к стене.

— Бутылку? — пролепетал он. — Вы хотите купить бутылку? — Он точно задохнулся, схватил Кива за руку, притащил его в какую-то комнату и налил два стакана вина.

— Свидетельствую вам свое почтение, — сказал Кив, которому приходилось в свое время вращаться среди белых. — Да, я пришел купить у вас бутылку, — повторил он. — Какая ей цена в настоящее время?..

При этом вопросе стакан выскользнул из рук молодого человека. Он смотрел на Кива как привидение.

— Цена? — переспросил он. — Цена… Вам разве цена неизвестна?

— Потому-то именно я вас спрашиваю о ней, — возразил Кив. — Отчего вы так смутились? Или с ценою что-нибудь неладно?

— Она с вашего времени очень упала в цене, мистер Кив, — сказал, заикаясь, молодой человек.

— Хорошо, хорошо! У меня найдется мелкая монета, чтобы заплатить за нее, — возразил Кив. — Сколько она вам стоила?

— Два цента, — ответил молодой человек, бледный, как полотно.

— Как, два цента? — воскликнул Кив. — Значит, продать ее вы можете только за один цент, а тот, кто ее купит… — Слова замерли на языке Кива. Ему уже не придется продать ее, и бутылка с дьяволенком останется у него до самой смерти и после смерти потащит его в пекло ада.

Молодой человек с Беританской улицы упал перед ним на колени.

— Купите ее ради Бога! — воскликнул он. — Возьмите в придачу все мое состояние. Я был сумасшедшим, купившим ее за такую цену. Я растратил конторские деньги, и без этого погиб бы, пришлось бы идти на галеры.

— Бедное создание, вы рисковали душой ради такого отчаянного случая, во избежание наказания за личный позор, и думаете, что я могу колебаться, имея в виду любовь! Дайте мне бутылку и сдачу, которая у вас, наверно, найдется. Вот вам пять центов.

Кив не ошибся в своем предположении: сдача лежала готовою в комоде. Бутылка перешла в другие руки, и Кив, прикоснувшись к ней пальцами, сейчас же выразил желание стать чистым человеком. По возвращении домой он прошел в свою комнату и, раздевшись перед зеркалом, убедился, что кожа у него стала, как у ребенка.

Тут случилась странная вещь: только он увидел это чудо, как настроение его изменилось, и он забыл думать и о проказе, и о Кокуа, и осталась у него только одна дума, что он на веки вечные связан с дьявольской бутылкой, и нет у него впереди ничего лучшего, как вечно быть угольным мусором в пламени ада. Мысленному взору его представлялось пламя, и сердце его сжалось, в глазах потемнело.

Когда Кив пришел немного в себя, он вспомнил, что в этот вечер в отеле играет оркестр. Он пошел туда, потому что боялся остаться один, и там, среди довольных лиц, он ходил взад и вперед, слушал музыку, смотрел, как Бергер отбивал такт, и продолжал все время слышать треск пламени и видел красный огонь, горевший на дне бездонной пропасти. Вдруг оркестр заиграл "Хи-ки-ао-ао", песню, которую он пел с Кокуа, и мужество вернулось к нему.