Берег показался только месяц спустя после ухода судна из Гонолулу. Ночь была дивная, звездная, море было так же гладко, как прекрасно было небо. Ветер дул попутный. Вдали виднелся остров с рядом пальмовых деревьев вдоль берега.

Капитан со штурманом смотрели на остров в ночной бинокль, назвали его по имени и разговаривали о нем, как раз около колеса, которым управлял Кеола. Этот остров, казалось, не посещался торговцами. По мнению капитана, на нем, кроме того, люди не жили, но его помощник думал иначе.

— Я бы и цента не дал за путеводитель, в котором это сказано, — говорил он. — Я однажды шел здесь ночью на шхуне "Евгения"; ночь была как раз такая же, как сегодня, и тут ловили рыбу с факелами, а берег был освещен как город.

— Берег крутой — это важно и, судя по карте, никаких особенных опасностей не представляет, так что мы обойдем его с подветренной стороны. Не говорил ли я тебе, чтобы держать круче! — крикнул он Кеоле, который так усердно слушал, что перестал править.

Штурман обругал его, клянясь, что канаки ни к чему не годны на свете, и если бы ему удалось кинуться на него с кофельнагелем, то солоно пришлось бы Кеоле.

Капитан и его помощник улеглись, а Кеола был предоставлен самому себе.

"Остров этот отлично подойдет для меня, — думал он. — Если здесь нет купцов, так штурман сюда никогда не явится; а что касается Каламака, то нет возможности, чтобы он когда-либо забрался так далеко".

И он пошел более полным ходом поближе к берегу. Ему надо было сделать это осторожнее, потому что с белыми (и со штурманом в особенности) всегда много хлопот, в них никогда нельзя быть уверенным: спят или притворяются спящими, а чуть малейший толчок, вспрыгнут и накинутся на вас с веревкой. Итак, Кеола мало-помалу все приближался к берегу. Он был уже совсем близко от него и слышал как громко раздавался шум прибоя.

Вдруг штурман вскочил.

— Что ты делаешь? Хочешь посадить корабль на берег? — заорал он и кинулся к Кеоле, а тот — через поручни да в море.

Когда он вынырнул, шхуна уже шла в другом направлении, штурман сам стоял у колеса, и Кеола слышал его проклятия. С подветренной стороны море было тихо. Погода была теплая, и так как у Кеолы был при себе нож, то акул он не боялся. Неподалеку перед ним деревья кончались, линия берега прерывалась чем-то похожим на гавань. Приливом его подняло и перенесло через это место. Некоторое время его то пригоняло, то отгоняло, и он носился по мелководью, освещенному десятками тысяч звезд, окруженный кольцом земли с ее рядом пальм. Он был очень изумлен, так как никогда не слышал о таком странном острове.

Время, проведенное Кеолой на этом острове, делится на два периода: период, когда он был один, и период пребывания с племенем. В первом он всюду искал людей и не нашел ни души, видел только несколько построек и признаки костров, но зола уже остыла и вскоре была размыта дождями, а ветрами было снесено и разрушено несколько хижин. В этом месте он и поселился, устроил себе очаг, сделал удочку, ловил и варил рыбу, залезал за кокосовыми орехами, сок которых он пил, потому что воды на острове не было. Дни казались ему долгими, а ночи ужасными. Он устроил из скорлупы ореха лампу, масло добыл из зрелых орехов, а из волокон сделал светильню. С наступлением вечера он запирался в своей хижине, зажигал лампу, ложился и дрожал до утра. Много раз ему думалось, что лучше было бы лежать на дне морском, чтобы валялись там его кости с другими.

Он все время держался в глуби острова, потому что хижины находились на берегу озера, изобиловавшего рыбой, да и пальмы тут были лучше. На внешнюю сторону он вышел только раз, да как взглянул на берег океана, так и убежал, дрожа, назад, потому что вид его с этим блестящим песком, усеянным раковинами, с прибоем и ярким солнцем отбили у него охоту идти дальше.

— Не может этого быть, — думал он, — хотя очень похоже. Как узнать? Эти белые воображают, что знают, где плавают, а, должно быть, идут наугад, как и прочие. Мы, может быть, в конце концов вертелись по кругу, и я могу оказаться совсем близко от Молокая, и это, может быть, тот самый берег, где собирает свои доллары мой тесть.

После этого он стал благоразумнее и держался внутри острова.

Месяц спустя на остров приплыли туземцы в шести больших лодках. Они принадлежали к красивой расе и говорили на языке, звучащем иначе, чем язык гавайцев, но было много общих слов, так что понять их было не трудно. Мужчины оказались очень вежливыми, а женщины — покорными. Кеолу они встретили приветливо, построили ему дом, но его больше всего удивляло то, что его не посылали работать с молодыми людьми.

И теперь у Кеолы было три периода: в первом он очень скучал, во втором ему было довольно весело, а в третьем он был самым испуганным человеком во всех четырех океанах.

Причиной первого периода была девушка, данная ему в жены. Он сомневался относительно острова, мог усомниться насчет языка, который он слышал очень мало в день прибытия сюда на циновке колдуна; но относительно жены сомнений быть не могло, потому что она оказалась той самой девушкой, которая тогда с криком убежала от него в лес. Значит, он плавал все тут же, а быть здесь все равно, что оставаться в Молокае. Он оставил родину, жену, друзей только ради того, чтобы убежать от своего врага, а это место, куда он прибыл, оказалось местом охоты колдуна, тем берегом, где он разгуливал невидимкою. В этот период он держался как можно ближе к лагуне, если осмеливался выходить из-под кровли своей хижины.