Шрифт:
Время пролетело татарской стрелой. Ночь спустилась на землю.
Мария, забыв о недавних страхах и сомнениях, забыв о своем доме и девичьей чести, утомясь от безудержных ласк возлюбленного, заснула безмятежным младенческим сном, укрывшись от нескромных мужских жадных взглядов лишь перепутанными темными прядями давно расплетшихся кос. А он, так долго искавший темноокую красавицу, боялся выпустить свою добычу и неотрывно смотрел на ее лицо, припухшие от поцелуев губы, на тонкие брови и длинные ресницы и все никак не мог наглядеться.
Ей не хотелось пробуждаться, она боялась, что, открыв глаза, снова увидит перед собой знакомую каморку с застиранной занавеской, но ее тело, нежившееся на мягком ложе, подсказывало, что все с ней случившееся — это не ночное видение. Марии почудилось, что она слышит какие-то мужские голоса. Из-за двери и в самом деле доносился едва слышный разговор, слов было не разобрать, но, видно, разговор шел суровый. Она потянулась и с некоторой опаской приоткрыла глаза.
Князя рядом не было, и Марию это испугало. Наверное, он там, за дверью, в малой горнице, но ей от этого не легче. Как же ей быть? Вон и солнце уже пробивается в щель между ставен, нельзя ж бесконечно нежиться в тепле. Она приподнялась на локте, ища взглядом свою одежду, но, к своему ужасу, увидела, как, тихо поднявшись с лавки у окна, к ней направляется какая-то тень. Онемев, Мария схватилась за одеяло обеими руками и натянула его до самых глаз, которые неотрывно следили за неумолимо приближавшейся тенью.
— Что, красавица, пробудилась? — проговорила мягким голосом немолодая, но крепкая с виду женщина и, заметив страх в глазах девушки, объяснила: — Михаил Ярославич наказал мне за тобой присмотреть, помочь, коли в чем нужда будет. Так что облачайся, красавица, в одежды, что для тебя приготовлены, да пойдем-ка.
— Куда? — упавшим голосом спросила Мария, которая решила, что ее сейчас выпроводят с позором из княжеских палат.
— Как куда? — спросила женщина, которая хорошо понимала, чем вызван такой вопрос, и сделала долгую паузу, наслаждаясь своей кратковременной властью над доверенной ей княжеской зазнобой. Уже через мгновение смилостившись, она пояснила: — В твою горенку князь велел тебя отвести, накормить, напоить, в мыльне попарить. Вот куда, красавица! Тебя Марией, кажись, величать? А меня-то Агафьей, Гашей можешь звать.
— А как же я выйду, Гаша? — непонимающе проговорила Мария и кивнула в сторону двери. — Ведь там, кажись, беседа идет? Как же мимо мужей незнакомых я пройду?
«Поздно ты о смущении вспомнила, девица», — подумала Агафья, но вслух сказала:
— Для того дверца потайная есть.
Взяв за руку Марию, которая наконец-то дрожащими пальцами смогла подвязать гашником длинную рубаху, Агафья потянула девушку в угол покоев. Через низкую дверцу они вышли в узкий темный проход, по которому быстро добрались до отведенной Марии маленькой чистенькой горницы.
«Вот и светелка моя, — горько подумала Мария, оглядывая скромное жилище. — То не горница, в снах девичьих привидевшаяся, а клетка для птахи, в силки попавшей».
Не будь за спиной Марии приставленной князем женщины, она, наверное, разрыдалась бы, но при чужом человеке вынуждена была держаться. Лишь предательски дрожащий голос выдавал ее чувства. Мудрая Агафья все и без того понимала, было ясно ей и без слов, что совсем не крохотная горница расстроила девушку, по своей ли или по чужой воле оказавшуюся вдали от родного гнезда, а сковал ее страх перед будущим.
Между тем князь, откинувшись на высокую спинку стула, слушал доклад воеводы, который, как и было договорено, явился в княжеские палаты спозаранку. Егор Тимофеевич рассчитывал поговорить с князем наедине, но ничего не вышло. Макар, заговорщицки подмигнув, отправил его восвояси, посоветовав прикорнуть немного, посмотреть сон–другой, а потом и приходить. Воевода, ничего толком не поняв и решив, что князь просто–напросто еще почивает, был вынужден отложить свой разговор и явиться уже со всеми, кого накануне позвал Михаил Ярославич.
Слушал князь доклад невнимательно, что воевода с огорчением отметил. Невпопад переспрашивал, заставляя возвращаться к давно сказанному, будто смысл его только что стал князю понятен.
«Чем-то иным мысли княжеские заняты. Видно, не прошла вчерашняя досада, — догадался воевода и как ни в чем не бывало продолжал объяснять князю очевидные истины.
Остальные участники собрания на состояние князя не обратили внимания, поскольку целиком были поглощены речью воеводы, следя за тем, чтоб он не упустил ничего из того, что они еще вчера договорились сообщить Михаилу Ярославичу. Даже отличавшийся особой въедливостью и зоркостью Самоха и тот весь обратился в слух, стараясь не пропустить ни слова, поскольку понимал, что от этого во многом зависит судьба людей, которых, как они считали, можно было выпустить из поруба. Все хорошо понимали, что после нелепой гибели Кузьки князь с досады мог принять любое решение.
— Что ж, невелик ваш улов, — проговорил Михаил Ярославич задумчиво, — может, и не стоило возиться с этим сбродом. А?
— Люди там разные… — попробовал возразить воевода.
— А люди ли они? — так же задумчиво оборвал его князь.
— Разные, разные, и людское во многих потеряно, — опять заговорил воевода, пытаясь догадаться, к чему князь клонит.
— Вот–вот, людское-то потеряно, — будто слыша только то, что хочет услышать, поддакнул Михаил Ярославич, — может, зазря столько сил и времени потрачено на бесполезное дело?