К Осман-паше подъехал молодой офицер и доложил, что со стороны Орхание видны столбы дыма, что это, возможно, и есть долгожданная помощь. Паша легким кивком головы поблагодарил офицера и велел скакать в свою бригаду, чтобы продолжать наступление. Он уже знал об этих столбах дыма. Сначала тоже обрадовался, затем усомнился. В помощь верилось мало: Сулей-ман-паша бездарен для удачной операции и труслив для смелого и дерзкого натиска. Коли он и имеет успех под Еленой, то это не может теперь повлиять на события, развернувшиеся под Плевной.

Впереди послышалось «алла», оно тотчас смешалось с не менее грозным русским «ура». Видно, дело дошло до рукопашной. Теперь будут решать уже минуты.

Осман-паша поскакал к месту завязавшегося боя. Раненый командир батальона не без гордости доложил, что первая линия обороны русских прорвана и что русские обратились в беспорядочное бегство. Паша привык к тому, что в жарком бою люди преувеличивают свои удачи и промахи. Но на этот раз все обошлось без вранья, было видно сразу, что русские действительно сбиты с первой линии. Их трупы, исколотые штыками, обезображенные сотнями сапог, валялись всюду. Очевидно, русские сопротивлялись как только могли, и вряд ли кто из них ушел с этого рубежа живым.

Для доклада явился старший офицер, командовавший бригадой. Он тоже был ранен, шинель его порвана, а седые волосы слиплись в сгустках запекшейся крови. Командир сооб щил неутешительную весть: за первой линией у русских оказа лась вторая, еще более крепкая. Какое будет приказание? Какое может быть приказание? Пути в Плевну отрезаны. Гази-Осман-паша спросил, сколько осталось в бригаде способного войска. Убедившись, что сил там достаточно, приказал начать штурм второй линии русских.

«Да поможет нам аллах!» — прошептал он запекшимися губами, прикидывая, что еще можно будет бросить в бой, если укрепления русских окажутся мощными, а силы их значительными.

Когда белые ракеты, сердито шипя и свистя, осветили местность, а барабаны неистово зарокотали тревогу, подпоручик Суровов находился на батарее капитана Стрельцова, куда зашел, чтобы одолжить на роту осьмушку махорки. Ночь была беспокойной, и к утру его подчиненные затянулись последними самокрутками. Он не успел взять эту осьмушку и побежал в роту, которая находилась в сотне шагов от артиллерийских позиций. Гренадеры, послушные воле батальонного командира, уже становились в ружье. Строились они поротно, быстро, но не суетливо. Подпоручик Сурйвов занял свое место, ожидая нового приказания. Барабаны гремели неумолчно, тревога невольно заползала в душу каждого, но думать о том, что будет тут через час, полчаса, четверть часа, как-то не хотелось. Игнат понимал, что турки пойдут напролом, что сегодня они поставят на карту все и что им, русским, надо будет удержать противника, даже если для этого придется лечь костьми.

Роты, батальоны, полки, дивизии заняли позиции и приготовились к решительной схватке. Рота Суровова расположилась в удобной траншее первой линии и видела перед собой долину, где, кажется, не только яблоку — иголке упасть негде: до такой степени она уплотнена людьми. Вся эта лавина угрожающе двинулась на русские позиции. Позади Игнат услышал грохот орудийных залпов. Пушкари Стрельцова били метко, шрапнель осыпала ряды наступающих, а они шли и шли. Гренадеры тоже открыли огонь: турки были рядом и бить их сподручно — кто же не попадет с близкого расстояния в огромную стенку!

Но турки шли неудержимо. Остановиться они уже не могли: на передних напирала тугая и огромная тьма, исчисляемая десятками тысяч человек. Вот из тысяч глоток выдохнулось громоподобное «алла». Через минуту-другую вся эта масса скатилась в траншеи, занятые гренадерами. Все перемешалось, никакие команды теперь не были нужны: каждый действовал, как мог. Суровов схватил ружье и, благо была сила, одного, приноравливаясь к обстановке, ткнул в лицо прикладом, двух других приколол штыком. Все меньше становилось своих в траншей, все больше и больше виделось красных фесок и свирепых лиц. Обезумев от крови и чуждых его уху криков «алла», придя и сам в дикую ярость, Игнат колол с остервенением, отбиваясь от турецких штыков и пятясь назад. Он уже не видел гренадеров, перед ним были только турки.

Плохо пришлось и артиллеристам, еще несколько миНут назад обдававшим врага жаркой шрапнелью. Траншеи были рядом, противник захватил их, лавиной хлынул на земляную батарею. Стрельцов приказал бить в упор. Это не остановило турок. Стрелять уже было нельзя, и артиллеристы схватили то, что оказалось под руками. Один из бойцов взялся, за увесистый банник, другой за лопату, третий изготовился к бою штыком. Стрельцов выхватил шашку, понимая, что ею не защитишься и что им придется погибать под этой ужасной лавиной, вопившей «алла» и готовой подмять все, что встретится на пути. Артиллеристы не стали ждать, когда их прикончат на своих же позициях, и ринулись сами на врага. Они колола штыками и валились под ударами турецких штыков, били лопатами и падали, оглушенные прикладами турецких ружей. Стрельцов не успел ударить саблей вырвавшегося вперед турка, кай рядом с ним вдруг появился здоровенный солдат с банником.

— Поберегитесь, ваше благородие! — закричал он, подняв над головой свое странное оружие. — Я их сейчас утюжить буду!

Бил он со злой свирепостью, то тыкая банником, то взяв его за конец, обводил вокруг себя, сокрушая тех, кто оназался рядом.

— Назад, назад, ваше благородие! — хрипло выдавливал он, — Я их!..

Он оглянулся, увидел, что капитану ничто не угрожает, схватил банник за коцец и побежал ко второй линии. В траншею он спрыгнул вместе со Стрельцовым.