Мы начали расходиться в стороны, я прокричал в ухо:

– Расстегни рубашку еще на одну пуговицу! Чем виднее грудь у женщины, тем хуже запоминается ее лицо!

Она дернула плечом, словно отгоняла муху, но я ощутил, что какими-то движениями ухитряется, не прикасаясь руками, сделать сиськи виднее, заметнее, так что все начинают таращиться на них, облизываться, а в это время можно обчистить их карманы и даже поснимать штаны.

Подозреваемый, мужик в клетчатой ковбойской рубахе, красиво облокотился о стойку бара. Через плечо широкая синяя лента с орденом Святой Екатерины, исключительной белизны панталоны, красиво и плотно облегающие его могучие икры, гульфик тоже на месте, сапоги обычные, кирзовые, но с позолоченными шпорами. Самая обычная одежда, так у нас одевались и даже одеваются на Земле, но что-то меня смутно тревожило, какое-то несоответствие, что ли, не так подобраны цвета, или галстук не в тон носкам… впрочем, он без галстука, а носки пока не видно. Хотя нет, вон из-за голенища торчит кончик тряпки, это онучи или, как говорят в народе, портянки, что значит, носками не пользуется, облом.

Я стиснул череп ладонями, в бессилии подумал, что женщину бы сюда, она быстрее бы разобралась, что меня тревожит, а мужчинам такое не понять, нам вот по фигу, что одеть: что попадается под руку, то и одеваю, а то и вовсе надеваю, попадается же всегда одно и то же: никакой мужчина не опустится до такой дури, чтобы завести больше одной пары башмаков, одного костюма и двух рубашек.

Ничего не придумав, подошел к бару, остановившись возле ковбоя в кирзовых сапогах, бармен взглянул вопросительно.

– Бокал шампанского, – сказал я. Почувствовал себя глупо, здесь положено потреблять коктейли, но взялся – тяни, добавил: – Лучшего.

Бармен повел глазами в поисках девушки, которой так повезло, я добавил сварливо:

– Да побыстрее!.. Сам выпью, я себя люблю больше.

Он кивнул, в глазах появилось понимание, что значит, нарциссисты сюда тоже заходят, снял с полки толстую бутылку в золоте и обвешанную медалями, начал снимать золотую фольгу. Медали звякали, звенели, всячески и весьма назойливо лезли под руки. Ковбой с интересом следил за молодой девахой, что двигалась через танцующих с грацией молодого дельфина: в мужской рубашке, расстегнутой довольно рискованно, на длинных изумительной формы ногах, лицо, кукольное, очаровательно глупенькое, глаза синие, мечтательные, губы пухлые, созданные и для поцелуев, сиськи вот-вот выпрыгнут на свободу, ну просто божественная дурочка…

Я тоже засмотрелся, торкесса в самом деле хороша, красивая и глупая, идеал каждого мужчины, идет замедленной танцующей походкой, дразнящей воображение, в самом деле хороша, хороша, и здесь хороша, и там хороша, и везде, даже на рояле будет хороша.

Она почти приблизилась к бару, ковбой опустил на стойку граненый стакан, но я, у которого в руках пока еще ничего, быстро шагнул вперед, сказал:

– Эй, подружка! Ты не меня ищешь всю жизнь?.. Бармен, два шампанского!.. Мы сейчас подойдем.

Торкесса удивленно вскинула брови, но дала увлечь себя в танец, не слишком, впрочем, отдаляясь от стойки бара. На ковбоя мы поглядывали по очереди, он, в свою очередь, тоже наблюдал за нами.

В тесноте удавалось двигаться только в медленном чувственном танце, нас прижимали друг к другу, торкесса прошептала застенчиво:

– Я не переборщила?

– В чем?

– Мне кажется, что теперь мое декольте слишком глубоко. Как ты думаешь?

Я осторожно заглянул в разрез моей бывшей рубашки, сказал с некоторым колебанием:

– Э-э-э, по правде сказать… да нет, все нормально. У тебя что, волосы на груди?

Торкесса хихикнула, сказала в кокетливом ужасе:

– Да что ты такое говоришь? Конечно, нет!

– Гм, – сказал я, – да, тогда, пожалуй, немножко глубоковато.

Она попыталась запахнуть рубашку, но я придержал ее руку. Указал глазами на ковбоя, мы на задании, а торчащие сиськи – это все равно что из танкового орудия в упор. Пойдем, бармен уже раскупорил, по-ямщицки громко хлопнув пробкой в потолок, янтарная жидкость льется в фужеры.

Торкесса с сияющими глазами и раскрасневшимся лицом приняла бокал, отхлебнула, сказала счастливо:

– Ой, какое чудесное!

Я сказал напыщенно:

– По всем приметам, мне сегодня очень повезет!

Рядом ковбой негромко фыркнул, он откровенно разглядывал торкессу, раздевал ее глазами, снова одевал, разглядывал, я сказал ему с обидой:

– Вы что, не верите в приметы?

– Нет, конечно, – ответил он, не отрывая взгляда от торкессы. – Если и повезет сегодня кому, то это мне…

Я покачал головой, в моих глазах ясно читалась мягкая интеллигентная укоризна.

– Вы зря так грубо о предсказаниях, – упрекнул я мягко. – Вот даже сегодня ко мне подошла одна цыганка, предложила погадать на руке…

– И что? – спросил ковбой.

– Всего за двадцать баксов удалось узнать, что я – лох.

Он громко захохотал, хлопнул меня по плечу, сразу проникшись добрыми чувствами, все мы лохов сразу сбрасываем со счетов, как соперников, ведь лох – это не тот, кто верит всем людям, лох – это тот, кто верит всем, а значит, и нечеловекам с летающих блюдец. И вообще, слышен денег громкий шелест – это лох пошел на нерест!