Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том IV

Аннотация

Вниманию читающей публики предлагается замечательный 7-томник. Замечателен он тем, что будучи изданный товариществом Сытина к 100-летней годовщине войны 12-го года, обобщил знания отечественной исторической науки о самой драматичной из всех войн, которые Российская империя вела до сих пор. Замечателен тем, что над созданием его трудилась целая когорта известных и авторитетных историков: А. К. Дживелегов, Н. П. Михневич, В. И. Пичета, К. А. Военский и др.

Том четвертый.

Издание Т-ва И. Д. Сытина

Типография Т-ва И. Д. Сытина. Пятницкая ул. с. д.

Москва — 1911

Переиздание Артели проекта «1812 год»

Редакция, оформление, верстка выполнены Поляковым О. В.

Москва — 2001

М. И. Кутузов

ечное отступление от Немана и Вильны до Смоленска и дальше раздражало войско, и от Смоленска наша армия отходила в очень удрученном состоянии. Что мы побеждены и разбиты — этого ощущения не было: напротив, многие отдельные столкновения с французами заканчивались счастливо для нас, но так как основой нашего движения было отступление перед превосходными силами неприятеля, то мы неизменно одинаково «пятились» и после удачных столкновений, как после неудачных. До Смоленска необходимость отступления объяснялась для солдат и офицеров тем, что разобщенные наши 1-ая и 2-ая армии идут на соединение друг с другом. После Смоленска, когда это соединение совершилось, и все же обе наши армии после неудачной попытки перейти в наступление, выдержав кровопролитный бой под Смоленском, снова отступили, в армии громко заговорили о неспособности Барклая.

Кутузов (Борель)

Отступление от Смоленска и вообще происходило в очень тяжелых условиях. Поход по отвратительным дорогам, по которым часто едва-едва могла пробраться крестьянская телега, по холмистой и полной оврагами местности, обильной еще вдобавок мелкими речками и ручьями, на которых еле держались мосты, часто разрушавшиеся под тяжестью орудий и обозов, — такой поход и сам по себе мог только раздражать солдат, а ведь в данном случае армия, кроме всех указанных невзгод, отступала и отступала по направлению к Москве, а по пятам, преследуя нас, шел торжествующий неприятель, с которым уже не пытались сколько-нибудь серьезно схватиться после Валутиной. «Войска шли тихо, в молчании, с растерзанным и озлобленным сердцем», рассказывает современник. В обществе, в Петербурге и Москве тоже все были недовольны Барклаем. «Везде, куда достигали известия из армии, немногие лишь постигали цель отступления: все же прочие, видя только его последствия, опустошение страны, пожары цветущих городов и сел, грабежи и убийства, жаждали решительного боя, долженствовавшего, по их мнению, положить преграду дерзкому нашествию». «Вся Россия, — продолжает историк войны 12 года, — оскорбленная вражеским нашествием, небывалым в продолжение целого столетия, не верила, чтобы такое событие было возможно без измены или, по крайней мере, без непростительных ошибок главного вождя». Необходимость назначения общего над всеми армиями главнокомандующего становилась все более очевидной. В армии и в обществе все единогласно называли имя одного человека, который, по общему мнению, только один был способен поправить дело и направить его к благополучному исходу. Все называли, как желательного главнокомандующего, старого екатерининского генерала Михаила Илларионовича Кутузова, только что со славой закончившего войну с турками. «В Петербурге народ, — рассказывает Михайловский-Данилевский, — следил за каждым шагом Кутузова, каждое его слово передавалось приверженными ему людьми и делалось известно; в театрах, когда произносились драгоценные для русских имена Дмитрия Донского и Пожарского, взоры всех были обращены на Кутузова». Сам он, несмотря на свои преклонные лета, не уклонялся от участия в общественных собраниях, навещал влиятельных лиц и даже, как говорили тогда, старался заслужить благосклонность М. А. Нарышкиной, близкой к государю особы. Александр Павлович потом сам писал своей сестре, что в Петербурге только о том и говорят, что главнокомандующим следует быть Кутузову, и что Ростопчин пишет из Москвы, что и вся Москва желает видеть во главе армии Кутузова, а Барклая и Багратиона считает просто неспособными для такого ответственного поста. С.-петербургское и московское дворянство почти одновременно выбрало М. И. Кутузова начальником местных ополчений. Решение вопроса, кому быть главнокомандующим, император Александр поручил чрезвычайному комитету, состоявшему из гр. Салтыкова, генерала Вязмитинова, гр. Аракчеева, генерала Балашова, кн. Лопухина и гр. Кочубея. В заседании 5 августа комитет единогласно постановил, что главное начальство над всей русской вооруженной силой должно быть вручено генералу-от-инфантерии гр. М. И. Кутузову. 29 июля Кутузов был возведен в княжеское достоинство, с титулом светлости.

Кн. М. И. Кутузов (грав. Кардели)

Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов родился в 1745 г. и в данное время ему шел 78 год. За свою долгую жизнь М. И. Кутузов прошел хорошую военную школу под руководством самого Суворова. Он был умный, способный, широко по тому времени образованный человек, за долгую жизнь, прожитую не даром, хорошо постигший и людей и те сферы военной, светской дипломатической деятельности, где ему приходилось вращаться и где он всегда был и выступал заметной величиной. Человек придворный и светский, Кутузов глубоко постиг одно из правил этой жизни, гласившее, что язык дан человеку затем, чтобы скрывать свои мысли. Обходительный и ловкий, он умел сделать себя необходимым при дворе Екатерины так же, как и при дворе императора Павла. Императрица Екатерина очень отличала Кутузова и всегда говорила о нем с похвалой, называя его «мой Кутузов», а император Павел, как говорят, прочил Кутузова на должность с.-петербургского военного губернатора, когда поколебался в своем доверии к Палену. «Куртизан», «придворный человек», «везде уживется», говорили про Кутузова те, кто ему завидовал. И тут было кое-что справедливого.

Всегда себе на уме, с хитрецой истого великорусса, Кутузов привык в своих поступках больше действовать ухваткой и руководиться вдумчивым расчетом, нежели действовать на пролом и рисковать; только это его вечное «себе на уме» не было хитрецой мелкого человека, вытекающей из известной трусости: Кутузов был сам по себе слишком умен и крупен, слишком хорошо знал себе цену, чтобы быть боязливым и трусливым в сношениях с людьми, но люди были для него только средством в достижении поставленных им себе целей личного благополучия и возвышения, поэтому он не стеснялся быть как бы двуличным, когда ему это было нужно, хотя в этой своей всегдашней готовности схитрить он все же никогда не переступал той границы, когда известного рода хитрость может привести человека к поступкам мелким и безнравственным. Он был просто типичный человек XVIII века, который с легкой иронией и насмешкой скользил над общими вопросами морали, не очень задумываясь слукавить и обмануть, когда это ему было полезно и выгодно, наблюдая только одно, чтобы эта готовность поступить не совсем согласно с правилами морали никогда не нарушала то «благородство», которое истый человек XVIII века считал основой житейской порядочности. Исключительный ум спасал Кутузова от поступков рискованных, могущих, как говорили в XVIII веке, «ошельмовать» человека. Доверившись Кутузову, на него можно было положиться; сделавшись его врагом, от него надо было ждать борьбы, в которой он допускал все приемы — как терпимые, так и нетерпимые житейской моралью. Человек ума холодного, расчетливого, умеющий выжидать и не торопиться, Кутузов привык действовать вдумчиво, осторожно; время и обстоятельства, хитрое и умное пользование ими, знание людей и искусство управляться с ними, — все это Кутузов применил и к тому делу, которому посвятил жизнь, т. е. к военному. Из него выработался полководец умелый, знающий свое дело, осторожный, но в осторожности храбрый, не теряющий присутствия духа и спокойствия в самые критические минуты. Зрело обдумывал он каждое свое предприятие и, подчиняя строгому, но широкому расчету каждый свой шаг, он умел достигать тех целей, которые себе ставил, не приближая момента их осуществления поступками, которые заключали в себе начало риска. На войне он предпочитал действовать искусно построенными передвижениями, утомляя противника бесконечными маневрами, сбивая его с толку, выводя из себя. Выжидание он всегда предпочитал решительным эффектным сражениям, в которых если и бьют врага, то теряют много и своей силы. «Хитер, хитер! умен, умен! Его никто не обманет!» говорил про Кутузова Суворов и поручал ему предприятия, где нужно было выждать, прежде чем нанести решительный удар. Но когда дело созревало, Кутузов бил наверняка. Обладая большой личной невозмутимой храбростью, он шел тогда впереди всех. За это ему пришлось два раза жестоко поплатиться: одна турецкая пуля ударила его в висок и задела глаз, так что он стал потерян, а другая, попав в щеку, пронизала ему шею.

«Неужели, дядюшка, вы думаете разбить Наполеона?» неосторожно спросил старика его племянник перед самым отъездом старого генерала к армии. «Разбить? нет, — просто отвечал Кутузов, — но обмануть — да, рассчитываю!» Конечно, Кутузов не был полководцем, равным Наполеону, этому поэту и первостепенному художнику-мастеру войны, но Кутузов, по крайней мере, так же хорошо знал и понимал практику военного дела, как и его гениальный противник. И этим он был ему особенно опасен. «Из всех генералов, современников Наполеона, разве только двое во главе армий были достойны помериться с Наполеоном — это эрцгерцог Карл (австрийский) да Веллингтон (английский генерал), но осторожный и хитрый Кутузов был, однако, его самым опасным противником», говорит один иностранный военный писатель.

«Ген.-фельдм. кн. Голенищев-Кутузов Смоленский, принимающий главное начальствование в авг. 1812 г.» [1]

Для данной минуты, когда нам поневоле приходилось отступать, медлительная осторожность Кутузова, в которого верило войско, была как раз у места. Но потом эта осторожность старого вождя в соединении с некоторой старческой неподвижностью, болезненностью и усталостью сказалась для успехов нашей армии и с отрицательной своей стороны: привыкнув действовать с оглядкой, Кутузов часто при отступлении Наполеона во время преследования его нашими войсками не находил у себя достаточно сил и решительности для того, чтобы разом покончить с расстроенной французской армией, и пропустил не один удобный к тому случай, хотя надо сказать, что тут вина не всегда была исключительно на его стороне.

Император Александр Павлович не любил Кутузова и не доверял ни его военным способностям, ни личным свойствам, так как знал, что Кутузов не признавал его военных талантов, которыми Александру Павловичу так хотелось обладать. Человек екатерининской эпохи и суворовской выучки, Кутузов был против павловской муштры войск на прусский образец и резко осуждал всякую парадоманию, все то, что так по гатчинским воспоминаниям любил император Александр. Расходились оба — царь и главнокомандующий даже в таком основном вопросе, как отношение к Наполеону. В то время, как император Александр все чаще повторял: «Или Наполеон или я!» и хотел полной гибели «корсиканца», Кутузов очень сомневался, будет ли так уж выгодно для России решительная гибель Наполеона, полагая, что этой гибелью воспользуются для своей пользы и вовсе не для нашей англичане, австрийцы, пруссаки. Будущее показало, кто был более прав.