— Как тебя зовут?

— Бен. А тебя?

За нами наблюдали три пары глаз. Они подстегивали его к действию. Зацепишь одного парня — получишь всю компашку. Я к компашкам слабости не питала.

— Давай как-нибудь в другой раз. И приходи, пожалуйста, один.

Я развернулась и вышла из бывшего стойла. Широкая извилистая галерея, известная как «Конская тропа», минуя очередное гигантское изваяние лошади, вела к торговой площадке. Воздух понемногу остывал. Большинство стойл на ночь закрывались, но те, которые превратились в точки общепита, все еще работали. Куда ни глянь, всюду были видны стайки людей: прислоняясь к стенам и облокачиваясь на перила, скучиваясь под обогревателями, они ели, пили и болтали о чем-то своем.

К прилавкам из центра крытой аркады вела широкая лестница. Почему бы не понаблюдать за людьми отсюда, сверху? Снизу же, с середины пролета, какой-то русоволосый мужчина наблюдал за мной. Когда я посмотрела на него, он не стал отводить взгляд. Когда я улыбнулась, он тоже улыбнулся.

Он стоял, прислонившись к металлической статуе коня, и, похоже, никого не ждал. Лет ему было около тридцати, может, чуть больше. В деловом костюме, но уже без галстука и с расстегнутой верхней пуговицей на рубашке. Если он пришел сюда сразу после работы, то, получается, пробыл тут уже довольно долго. Тем не менее даже на таком расстоянии я заметила, что он трезвый.

Он сразу же понял, что я спускаюсь к нему. Приосанился, поправил воротник. Глаз он с меня не сводил, и все предвещало легкую победу. Но тут я зачем-то подняла глаза — и обмерла.

Прямо напротив меня, на балконе, опоясывающем лестницу, стоял Марк Джосбери. Облокотившись на перила, он переводил взгляд с меня на мужчину, с которым я намеревалась познакомиться с минуты на минуту. Когда Джосбери понял, что я его увидела, глаза у него сузились до щелок.

Я спустилась до конца лестницы, не обращая внимания на русоволосого незнакомца. С последней ступеньки свернула влево и начала проталкиваться сквозь толпу, сбивая на своем пути всех подряд, включая девицу в полной кожаной экипировке. Оставалось лишь надеяться, что Джосбери ориентируется в Камдене хуже, чем я.

Возле уборных людей стало меньше, но и приличных лиц тоже поубавилось. Здесь обычно обстряпывали свои дела мелкие наркоторговцы. Проскользнув между дверных створок, я побежала наверх по бетонной лестнице. Чтобы вернуться на улицу, пришлось преодолеть несколько пролетов.

Если Джосбери не знает об этом выходе, я смогу обогнуть торговые ряды, прошмыгнуть сквозь «Камден Лок Плейс» и проскочить через мост над каналом. На другом берегу можно будет пробежать пару сотен ярдов и запрыгнуть в ночной автобус до самого дома. Мокасины лежали у меня в рюкзаке.

Пробираясь через «Лок», я снова начала дрожать и теперь уже действительно не понимала, от чего: от холода, запоздалого шока, обыкновенной ярости? Уже возле канала я наконец поняла.

Как, черт побери, он тут оказался? Я не просто так езжу в — мать его! — Камден: это другой конец нашего гребаного города, и шансы встретить тут кого-то из знакомых минимальны. Совпадение? Не думаю. Он подвез меня, дождался, пока я выйду, и начал слежку. Но зачем?

Домой я добралась только в начале третьего. Пулей пролетев через квартиру, я вышла в сад. Там есть крохотный сарайчик. Пол этого сарайчика застелен матом, к потолку подвешена громадная боксерская груша. Чтобы придать груше человеческий облик, я одела ее и приделала к ней голову от манекена. Получился, ни дать ни взять, настоящий красавец мужчина. Перчатки я надевала редко.

Я ударила так сильно, что заныло ушибленное плечо. Не обращая внимания на боль, я ударила снова, и снова, и снова, пока не упала от усталости. Напоследок пнув грушу ногой, я задумалась, не попробовать ли в кои-то веки покричать — по-настоящему, до хрипоты, но поняла, что могу перебудить соседей. Поэтому просто закрыла глаза.

Я никогда не запоминаю, что мне снится. Утром я понятия не имею, что происходило в моей голове всю ночь, но всегда чувствую, хороший был сон или плохой. В ту ночь, судя по всему, мне приснился кошмар. Не проспав и часа, я вскочила в холодном поту. Задыхаясь, выбралась в сад и практически ощупью добрела до сарая.

Проснуться-то я проснулась, но сон витал где-то неподалеку. Я видела голубые глаза, глаза убитой женщины; они смотрели на меня едва ли не гневно. Нет, это все-таки был не гнев — это был ужас. Вот только страшно теперь было мне. И глаза эти приближались…

Прохладный ночной воздух остудил меня. Все в порядке. Просто запоздалая шоковая реакция. Просто сон — первый за долгое время. Я, спотыкаясь, доковыляла до середины сада и остановилась.

Где-то неподалеку — возможно, в парке, — играла музыка. Но не тот пульсирующий бит, который я привыкла слышать. Над крышами плыла легкая, ласковая мелодия. Этой песней Джули Эндрюс в «Звуках музыки» успокаивала детей, напуганных грозой. Она начинается со слов «капельки дождя и розы». Она называется «Вот что я люблю».

В детстве я обожала этот фильм. И эту песню особенно. Я даже играла в игру по ее мотивам — составляла список того, что люблю я. Когда жизнь становилась совсем уж хреновой (а в моем детстве это не было редкостью), песня облегчала мои страдания. Но это было так давно…

Я подошла чуть ближе к дому.

Музыка по-прежнему играла — тихо, нежно, — но даже сквозь музыку я расслышала шорох по ту сторону садовой стены. Взгляд тут же метнулся к засову на калитке. Заперто. Что-то опять шевельнулось, потерлось о стену. Я вроде бы не робкого десятка, но даже мне в этот момент срочно захотелось оказаться в помещении.