Поэтому, во всех отношениях превратно разделять, как то обычно делают, рассудок и разум. Если понятие считается чуждым разуму, то на это следует скорее смотреть, как на неспособность разума признать себя в понятии. Определенное и отвлеченное понятие есть условие или, правильнее, существенный момент разума; оно есть одухотворенная форма, в которой конечное через общность, в коей оно относится к себе, само возгорается в себе, как диалектически положенное и тем самым как самое начало явления разума.

Так как определенное понятие в предыдущем изложении изображено в своей истине, то остается лишь указать, чт'o в нем тем самым положено. Различие, существенный момент понятия, но еще в чисто общем неположенное, как таковой, вступает в определенном понятии в свои {29}права. Определенность в форме общности в связи с нею образует простое; это определенно общее есть относящаяся к себе самой определенность, определенная определенность или абсолютная отрицательность, положенная для себя. Но относящаяся к самой себе определенность есть единичность. Как общность непосредственно есть в себе и для самой себя уже частность, так непосредственно в себе и для себя частность есть также единичность, на которую следует смотреть ближайшим образом, как на третий момент понятия, поскольку он прочно противостоит двум первым, но также, как на абсолютный возврат понятия внутрь себя и вместе с тем как на положенную утрату последним самого себя.

Примечание. Общность, частность и единичность суть согласно вышеизложенному три определенные понятия, именно если их желают сосчитать. Было уже ранее указано, что число есть несоответственная форма для того, чтобы подвести под нее определения понятия, и всего и совершенно несоответственнее для определений самого понятия; число, поскольку оно имеет принципом одно, обращает считаемое в совершенно раздельные и взаимно совершенно безразличные (данные). Из вышеизложенного явствует, что различные определенные понятия суть собственно лишь одно и то же понятие, а вовсе не выпадают одно от другого в числе.

В обычном изложении логики приводятся различные подразделения и виды понятий. Но сейчас же бросается в глаза непоследовательность, состоящая в том, что виды вводятся так: Имеются (es giebt) количество, качество и другие нижеследующие понятия. Имеются – этим не выражается никакого оправдания, кроме того, что такие виды находят и указывают на основании опыта. Таким путем получается эмпирическая логика, – странная наука, иррациональное познание рационального. Логика дает тем самым весьма плохой пример следования своим собственным учениям; она разрешает себе самой делать обратное тому, что она предписывает, как правило, по которому понятия должны быть выведены и научные предложения, следовательно и предложение: имеются такие и такие того различные виды понятий – должны быть доказаны. Философия Канта впадает тут и в дальнейшую непоследовательность, она заимствует для трансцендентальной логики категории в качестве т. наз. основных понятий из субъективной логики, в которую они принимаются эмпирически. Так как она признает последнее, то не усматривается, почему трансцендентальная логика решается на заимствование из такой науки, а не хватается за него прямо из опыта.

Для некоторого примера укажу на то, что понятия разделяются главным образом по их ясности, и именно на ясные и смутные, отчетливые и неотчетливые, адекватные и неадекватные. Здесь могут быть также упомянуты полные, переполненные и другие подобные излишности. Что касается упомянутого разделения на основании ясности, то легко обнаруживается, что эта точка зрения и относящиеся к ней различения взяты из определений психологических, а не логических. Так называемое ясное {30}понятие должно быть достаточно для того, чтобы отличать один предмет от другого; но такое понятие еще не должно быть называемо понятием, оно есть не что иное, как субъективное представление. То, что есть смутное понятие, должно оставаться основанным на себе, так как иначе оно было бы не смутным, а отчетливым понятием. Отчетливым понятием должно быть такое, признаки которого могут быть указаны. Таким образом оно есть собственно определенное понятие. Признак, если только усвоено то, что в нем правильно, есть не что иное, как определенность или простое содержание понятия, поскольку это содержание отличено от формы общности. Но ближайшим образом признаку не вполне свойственно это более точное определение, но он есть вообще некоторое определение, которым некто третий отмечает себе предмет или понятие; поэтому признаком может служить весьма случайное обстоятельство. Вообще он выражает собою не столько имманентность или существенность определения, сколько отношение последнего к внешнему рассудку. Но если последний есть действительно рассудок, то он имеет перед собою понятие и отмечает оное не чем иным, как тем, что есть в понятии. Если же признак должен быть отличен от понятия, то он есть некоторый значок или какое-либо иное определение, принадлежащее представлению вещи, а не ее понятию. А то, что есть неотчетливое понятие, может быть совсем обойдено, как излишнее.

Но адекватное понятие есть нечто высшее; в нем, собственно говоря, предносится соответствие понятия реальности, которое есть уже не понятие, как таковое, а идея.

Если бы признак отчетливого понятия должен был быть действительно определением понятия, то логике доставили бы затруднение простые понятия, которые согласно другому разделению противопоставляются сложным. Ибо если в простом понятии должен быть указан истинный, т.е. имманентный признак, то понятие нельзя считать простым; а поскольку такого признака нельзя указать, понятие не есть отчетливое. Тут является на помощь ясное понятие. Единство, реальность и т. под. определения должны быть простыми понятиями, правда, только потому, что логики не в состоянии найти их определения и потому должны довольствоваться тем, чтобы иметь о них ясное понятие, т.е. не иметь никакого. Для определения, т.е. для указания понятия, требуется вообще указание рода и видового отличия. Оно указывает, стало быть, на понятие, не как на нечто простое, а как на имеющее две подлежащие счету составные части. Но такое понятие не становится еще оттого чем-либо сложным. При простом понятии предносится отвлеченная простота, единство, не содержащее внутри себя различения и определенности, и потому не то единство, которое свойственно понятию. Поскольку предмет находится в представлении, особенно в памяти, или также поскольку он есть отвлеченное мысленное определение, он может быть совершенно прост. Даже сам по себе богатейший (по содержанию) предмет, напр., дух, природа, мир, также Бог, усвоенный без всякого понятия в простом представлении, выражаемом столь же простым словом – дух, при{31}рода, мир, Бог, – есть, конечно, нечто простое, на чем сознание может остановиться, не выделяя далее какого-либо особого определения или признака; но предметы сознания не должны оставаться такими простыми представлениями или отвлеченными мысленными определениями, но должны быть поняты, т.е. их простота должна быть определена вместе с их внутренним различением. Сложное же понятие есть не более, как деревянное железо. О сложном, правда, можно иметь некоторое понятие, но сложное понятие было бы нечто худшее, чем материализм, который признает сложное лишь субстанциею души, мышление же считает простым. Неразвитая рефлексия прежде всего впадает в сложность, как во вполне внешнее отношение, в худшую форму, в которой могут быть рассматриваемы вещи; даже низшие природы должны иметь некоторое внутреннее единство. А чтобы форма самого неистинного существования была перенесена на я, на понятие, – это более, чем можно бы было ожидать, это должно быть считаемо неприличием и варварством.

Далее понятия разделяются главным образом на противные и противоречивые. Если бы при изложении понятия дело сводилось к тому, чтобы указать, какие существуют определенные понятия, то пришлось бы привести всевозможные определения, – ибо все определения суть понятия и тем самым определенные понятия, – и все категории бытия, равно как все определения сущности, надлежало бы привести, как виды понятий. Так и сообщается в логиках, в одних, смотря по желанию, более, в других менее, что существуют понятия утвердительные, отрицательные, тожественные, условные, необходимые и т.д. Так как такие определения уже предшествуют понятию и потому, когда они приводятся по его поводу, находятся не на собственном им месте, то они допускают лишь поверхностные словесные объяснения и являются здесь лишенными всякого интереса. В основе противных и противоречивых понятий – различение, которое здесь главным образом имеется в виду – лежит рефлексивное определение различия и противоположности. Они считаются двумя отдельными видами, т.е. каждое, как нечто устойчивое для себя и безразличное к другому, без всякой мысли о их диалектике и внутреннем ничтожестве этих различений; как будто то, что противно, не должно быть также определено, как противоречивое. Природа и существенный переход тех форм рефлексии, которые ими выражаются, рассмотрены в своем месте. В понятии тожество развито в общность, различение в частность, противоположение, возвращающееся в основание, в единичность. В этих формах определения рефлексии таковы, каковы они суть в их понятии. Общее оказалось не только тожественным, но вместе различным или противным относительно частного и единичного, далее противоположным им или противоречивым; но в этом противоположении оно тожественно им, есть их истинное основание, в котором они сняты. То же самое справедливо о частном и единичном, которые суть также полнота определения рефлексии.

Далее понятия разделяются на подчиненные и соподчиненные; – различение, которое ближе связано с определением, а именно выражает собою {32}отношение общности и частности, при котором эти выражения и употребляются попутно. Только обыкновенно на них смотрят, как на совершенно постоянные отношения, и потому устанавливают о них многие бесплодные предложения. Наиболее подробное изложение их опять-таки объемлет собою отношение противности и противоречия к подчинению и соподчинению. Так как суждение есть отношение между определенными понятиями, то лишь при его рассмотрении будет указано истинное отношение. Тот способ, по которому эти определения сравниваются без мысли о их диалектике и о развивающемся изменении их определения или, правильнее, о присущей им связи противоположных определений делает бесплодным и бессодержательным все соображение о том, что в них согласно, и что нет, все равно, есть ли это согласие или несогласие нечто отдельное и постоянное. Великий, бесконечно плодотворный в понимании и комбинировании глубочайших отношений алгебраических величин и остроумный Эйлер и особенно сухо-рассудочный Ламберт и другие пытались обозначать этот род отношений между определениями понятий линиями, фигурами и т.п.; вообще имелось в виду возвышение – в действительности скорее понижение – способов логических отношений в некоторое исчисление. Уже попытка такого обозначения сейчас же представляется, как в себе и для себя пустая, если сравнить между собою природу знака и того, что должно быть обозначаемо. Определения понятий – общность, частность и единичность – конечно, различны так же, как линии или буквы алгебры; далее они также противоположны и допускают поэтому знаки plus и minus. Но сами они и еще более их отношения, если даже остановиться только на подчинении и включении, имеют по существу совершенно иную природу, чем буквы, линии и их отношения, чем равенство или различие величин, plus и minus, чем положение линий одна над другою или их соединение в углы и положения объемлемых ими пространств. Этого рода предметы имеют сравнительно с ними ту особенность, что первые внешни один для другого, обладают неизменным определением. Если же понятия берутся так, что они соответствуют таким знакам, то они перестают быть понятиями. Их определения не суть нечто мертвенное, как числа и линии, которым самим не принадлежат их отношения; первые суть живые движения, различенная определенность одной стороны непосредственно внутрення для других; то, что для чисел и линий есть совершенное противоречие, существенно для природы понятия. Высшая математика, которая также восходит к бесконечному и разрешает себе противоречия, не может уже для изображения таких определений употреблять свои прежние знаки; для обозначения еще весьма чуждого понятию представления бесконечного приближения двух ординат или для приравнения дуги бесконечному числу бесконечно малых прямых линий она не может сделать ничего иного, как начертить две прямые линии одну вне другой или провести в дуге прямые линия, но различные от нее; для постижения же бесконечного, к которому она тем самым приходит, она ссылается на представление.{33}