Русская поэзия Китая: Антология
вернуться

Колосова Марианна
Шрифт:

МИХАИЛ ШМЕЙССЕР

«Грустим по Северной Пальмире…»

Грустим по Северной Пальмире, Но грусть о ней не так сильна, Когда с изгнаньем горьким мирит Руссейший облик Харбина.

ПРИЗЫВ

Вдруг придет и постучится в двери Жизни угасающий закат… Может быть, и ты тогда поверишь, Что дороги не было назад! И, крестя своей рукою тонкой На прощанье перекресты рук, Холод пальцев освятишь иконкой, Прошептавши ласковое: «Друг!..» В этот миг, по незнакомым сферам Пробираясь в неизвестный край, Я пойму, что у тебя есть вера В новое свидание. «Прощай!» — Крикну я, и стоголосым взрывом До твоей трепещущей души Долетят мои слова призыва В голубой предутренней тиши… В мире том, где бесконечны дали, Ты придешь, любимая, ко мне, И мы скажем то, о чем молчали На убогой маленькой земле…

ПАМЯТЬ

Память, друг мой, друг мой верный, Книгу юности листая, Ты вернешь опять, наверное, Нас в минувшие года. Проплывут они пред нами Серебристо-белой стаей, Отошедшие, казалось, Безвозвратно навсегда. Городок, давно знакомый, Встанет вновь на косогоре, И над ним, залитым светом, Даль безоблачно ясна. И бегут ручьи по склонам В неумолчном разговоре, И стучится в стекла окон Синеглазая весна! Наплывает, набегает, налетает Пьяный ветер, Зеленеет у заборов Первый пух весенних трав. И дома, и колокольни Утонули в ярком свете, Пар клубится над полями От утра и до утра. Память, друг мой, друг мой милый, Ты расскажешь про былое, В городок, залитый светом, В нашу юность уведешь. Все, что бережно и свято, С детства сердце сохранило, Все ты, друг мой неизменный, В дни весенние вернешь!

ПАСХАЛЬНЫЙ ДЕНЬ

Весенний день к закату клонится, На облаках узорна рябь, И старой белой церкви звонница Надела солнечный наряд. Звонарь ступенями скрипучими Взошел на звонницу с утра. Клубилось огненными тучами Подножье Божьего шатра. И воздух был медово-сладостным И по-весеннему томящ. Со свежих трав под солнцем радостным Земля снимала росный плащ. «Ишь, как поля внизу раскинулись!» — Сказал, в ладони поплевав, Качнул язык, и в небо ринулись Тугие медные слова. Колоколов напевы падают В весеннем воздухе с трудом, И солнце яркою лампадою Горит у врат в Господний дом.

МЫ — ЗЕМЛЕПРОХОДЦЫ

Русская кровь — как брага: Радостна и хмельна, Сердце пьянит отвагой — Мыслям и не до сна. С крыльями наши мысли, Взоры — острее стрел. В земли чужие вышли В поисках смелых дел Наши отцы и деды — Стала Москва тесна. Славная цепь победы — Русские имена. В царство князька Кучума Шел атаман Кольцо. Волны Иртыш угрюмо Гнал и шуршал гольцом. И, рассекая волны, Шел на Искерь баркас. Души отвагой полны, Зорок казачий глаз. В море Меркурий Вагин Вышел. На море льды. Русской не сбить отваги Вьюгам, не сбить, седым. Сердце не зябнет в стуже, Сердце кричит: «Вперед!» Русская поступь стружит Арктики синий лед. Карта и компас, вы ли К новым вели морям? Русский из стали вылит. Русский найдет и сам. Разве и мы не те же? Бражная кровь сильна. Русской разрухи скрежет Сердце не ранил нам. Мы, как И наши деды, К новой пошли земле. Робости нам не ведать, Нам ли от страха млеть? Русское имя с нами. Всюду пройдем мы с ним. Русское наше знамя В странах чужих храним. Нам ли бояться стужи, Нам ли страшиться ран? Русская поступь стружит Земли далеких стран.

«Весенний ветер…»

Весенний ветер Поднял тучи пыли, Пошли стадами В небе облака. Они сюда, ажурные, Приплыли Флотилией небес Издалека. Сегодня утром, Может быть, под ними Лежали степи Милой нам земли… Весенний ветер Трепетный поднимет Со дна души Былого корабли. Их паруса Наполнит зноем жизни И поведет К далеким берегам, К оставленной, Но дорогой отчизне, Весенним сном Являющейся нам. Опять поля В цветочном ярком ситце, И в пене яблонь Тихо проплывут… От зовов памяти Нам никогда не скрыться, Они всегда Нас, властные, зовут. Весною сердце Молодеет снова. Весною сердце — Неустанный ткач — Всей нашей жизни Крепкую основу Старается Из прошлого соткать.

НИКОЛАЙ ЩЕГОЛЕВ

ОПЫТ

Одиночество — да! — одиночество злее марксизма. Накопляешь безвыходность: родины нет, нет любви. Содрогаешься часто, на рифмы кладешь пароксизмы, Бродишь взором молящим среди облаковых лавин. «Не от мира сего…» И горят синема, рестораны, Ходят женщины, будят сознанье, что ты одинок На земле, где слывешь чудаком захудалым и странным, Эмигрантом до мозга костей, с головы и до ног. Эмиграция — да! — прозябанье в кругу чужестранцев, Это та же тоска, это значит — учить про запас Все ремесла, языки, машинопись, музыку, танцы, Получая гроши, получая презренье подчас. Но ты гордый, ты русский, ты проклял сомненья и ропот — Что с того, что сознание трезвое спит иногда? — Но себя ты хранишь, но встречаешь мучительный опыт Не всегда просветленно, но с мужественностью всегда! 1932

ДИССОНАНС

Спрятанный в клобук Савонарола Близок мне с девизом: пост и труд… А в соседней комнате — виктрола И уют. Чувствую, что с каждом часом чванней Становлюсь, заверченный в тиски Горестного самобичеванья И тоски. Но в припадке жесточайшем долга, В свой афористический блокнот Что-то заношу, смотря подолгу На окно. К желтым костякам фортепиано Прикасаюсь скованным туше, Думаю бессвязно и беспланно О душе. Пусть соседи под виктролу скачут Вечером — лишь вынет диск луна — Все равно: ударю наудачу Диссонанс. Если же случайно выйдет нежный, Тихий, грустью задрожавший звук — Приглушу его своей мятежной Парой рук. 1930 Харбин

ОТ САМОГО СТРАШНОГО

Я стою у забора. Сквозь воздух вечерний Долетает из дальнего сада симфония, Вероятно, продукт математики Черни, Виртуозности Листа, Сальери агония. И какие созвучия! Чем обогреешь Их полет? Прикасаясь к ушам, холодят они До мурашек, до дрожи. И тянет скорее В освещенную комнату. Там благодатнее. Там и легче. А утром, когда, обозленный, Выбегаешь и щуришься, сутки прободрствовав, — Воспаленные веки на вязах зеленых Отдыхают от самого страшного, черствого.